Полет ч.2

Если бы только мы снова смогли стать друзьями, как прежде!

Но Джек пробудил во мне такие чувства, о существовании которых я даже не подозревала. Мы переступили некую грань, и я уже не могла общаться с ним с прежней непринужденностью, стать ему просто другом, отбросив воспоминания. Воспоминания о его руках, о губах, ласкающих мои губы, о его сердце, которое билось рядом с моим. И чем больше проходило дней, тем яснее я понимала — или мы снова будем вместе...или лучше уж мне вообще никогда больше не видеть Джека.

Полковник же словно забыл о нас. Я периодически замечала, что он посматривает в мою сторону, но их стычки с Джеком, казалось, занимали всё его внимание. Возможно, он и в самом деле решил дать нам время набраться сил, чтобы увидеть перед собой достойных противников, а может, просто выбирал момент для следующего удара — мне это было глубоко безразлично.

Полковник был бессилен сделать мою жизнь хуже, чем она была сейчас.

Я уже заметила, что в ситуациях, когда от меня требуется крайнее напряжение физических сил, самое главное — душевный настрой. Если он хорош — никакая хворь меня не берет, но стоит упасть духом — и сразу простуда, температура и прочие радости жизни.

Тяжелая работа на плантации не могла пройти для меня бесследно, но я думала о Джеке, знала, что обязана выжить ради него и Лиз. Теперь всё это потеряло для меня значение, и я не удивилась, когда в один душный, как парилка, вечер, почувствовала головную боль и отвратительную ломоту в суставах. Ужинать я не стала, а потихоньку ушла за пристройки и прилегла на кучу пальмовых листьев. Табак уже взошел, теперь часть рабов занималась прополкой — табак не выносил никакой сорной травы — а остальные готовили к посеву второе поле, расчищенное по приказу полковника. Эти листья были предназначены как раз для него.

Кости и мышцы ломило всё сильнее, а суставы уже просто выворачивало от боли, так что невозможно было пролежать и пяти минут в одном положении. Кровь стучала и шумела в ушах водопадами. Я знала, что со мной — мне ведь нельзя таскать тяжести, а особенно поднимать. Сами ведра были не особо тяжелыми, но момент вытаскивания ведра из воды давал слишком большую нагрузку на поясницу. У меня начался рецидив пиелонефрита.

По опыту я знала, что мне могут помочь только антибиотики, а поскольку их появление в ближайшем будущем не предвиделось, оставалось просто лежать и ждать, пока температура спадет сама собой — обычно это происходило через два-три дня жестокой лихорадки. Вот я и лежала, постоянно ерзая, поворачиваясь и меняя положение, потому что меня нещадно ломало и мне казалось, будто я лежу не на мягких листьях, а в аду на сковородке. Температура во время таких приступов могла достигать тридцати девяти градусов, но это удовольствие явно мне ещё предстояло. Сейчас лихорадка только набирала ход.

Внезапно сейчас — именно сейчас! — я поняла, каково было Джеку лежать в одиночестве в своей каюте, когда ему было плохо. Вроде бы вокруг много людей...а ты один. Никто не придет, чтобы помочь или хотя бы разделить с тобой твоё страдание. Никому ты не нужен.

И это, наверное, одно из самых страшных испытаний, какое может выпасть на долю человека.

Я знала, что мне станет хуже от таких мыслей, и обычно гнала их прочь от себя, но сейчас мне было всё равно. Я знала — тот, кто сдался, уже одной ногой стоит в могиле — но и это мне было безразлично. Пусть так, пусть всё идет к черту...

— Туда ты успеешь всегда, Ксю Варлок.

Кто-то положил ладонь на мой лоб.

— У тебя сильный жар. Надо бы аспирин.

— Такую температуру сбивает только пенталгин, Джонни, — произнесла я, не открывая глаз.

— Ну прости. Я ещё не давал детям жаропонижающее сильнее аспирина.

Как ни было мне плохо, я улыбнулась.

— Всему свое время.

— Ну, ты меня обнадежила! — я почувствовала, что он присел рядом со мной, — что ты делаешь, Ксю, может, объяснишь?

— А что, не видно? Плантации меня доконали, Джонни. Фенита ля комедия.

— Неправда! — живо возразил он, — ты заболела, потому что сама захотела этого.

— Что ты такое говоришь? Это невозможно.

— Глупости, ещё как возможно! Ты заболела, потому что хотела умереть. Признайся.

— Не буду я ни в чем признаваться.

— Это малодушие, Ксю!

— Мне плохо, Джонни, оставь меня в покое! Тебе нравится ходить по лезвию ножа, а мне, может быть, нравится стоять одной ногой в могиле! Каждому своё.

— Это малодушие! — повторил Джонни с глубокой убежденностью, — ну-ка, посмотри на меня! Открой глаза!

— И не подумаю!

— Посмотри на меня, Ксю!

— Не буду я смотреть! — почти выкрикнула я, — во-первых, ты просто порождение моего бреда, а во-вторых...

— Во-вторых? — подхватил мой незримый собеседник, — давай, договаривай, раз уж начала!

— Во-вторых...ты слишком похож на... — я не договорила — горло сжало спазмом и слезы, ещё более горячие, чем моя кожа, потекли по щекам.

— Так вот в чем дело, — мягко произнес Джонни после паузы, — знаешь, находись я чуть поближе...я бы разобрался с ним, как мужчина с мужчиной. Надо же — девушка помирает, а он носится со своим чувством вины, паршивец!

— Что ты сказал?! — от неожиданности я даже привстала, невольно открыла глаза...

...и застыла от изумления.

Плантация исчезла. Я сидела посреди городской площади. Со всех сторон меня окружали дома — невысокие, всего в два-три этажа. От площади лучами расходились мощеные камнем улицы. И нигде ни души. Лишь трепещут протянутые над площадью гирлянды из каких-то странных, будто кружевных флажков. Праздник, что ли, был какой-то?

Но если здесь и был праздник...кто-то явно его подпортил. Повсюду валялись какие-то тряпки, бумага, поломанные ящики, мебель...кое-где ленивыми языками вспыхивало пламя. Создавалось впечатление, будто жители в панике бежали из города, спасаясь от какой-то угрозы.

Я медленно поднялась на ноги, щурясь от ослепительного солнца. Здесь оно было ещё жарче, чем на плантации, хотя это и казалось невозможным. Желтовато-белое, раскаленное небо дрожало от зноя.

— Джонни? — неуверенно произнесла я, — ты здесь?

Молчание. Господи, куда меня на этот раз занесло? И всё же...всё же...было что-то странно знакомое во всем этом...я подняла глаза. Прямо передо мной возвышалось здание, гораздо больше и роскошнее, чем остальные. У него были огромные, двустворчатые двери, явно бронированные.

— Джонни! — прошептала я, чувствуя, как сжигает меня невыносимый жар...

— Я здесь, — произнес за спиной знакомый голос.

Я резко обернулась...и вскрикнула.

Джонни, пошатываясь, стоял передо мной. Он был весь в черном — черные джинсы, рубашка, кожаный жилет...и портупея. С двумя кобурами по бокам. Но не это напугало меня. Лицо Джонни было повернуто ко мне, длинные пряди волос прилипли к его влажному лбу...а на щеках были полосы засохшей крови, которая струилась из глаз. Точнее, из черных провалов, где когда-то были его глаза.

Джонни смотрел на меня пустыми, окровавленными глазницами.

— О Боже! — только и произнесла я, прижимая руки к груди, — Господи, Боже мой!

Джонни изобразил нечто, напоминающее улыбку.

— Ну, как я тебе? Хорош?

— Джонни! Зачем? Господи, зачем ты это делаешь?!

— Чтобы показать тебе — никогда не говори, что всё плохо — потому что бывает ещё хуже, — Джонни на ощупь провел рукой по лбу, убирая волосы с несуществующих глаз. Это было так страшно, что я даже боялась подойти к нему, словно он превратился в какого-то монстра, — ты ведь помнишь...что со мной случилось...верно? Точнее с этим моим воплощением — с Сендзом. Помнишь?

— Помню, конечно...это сложно забыть.

— И что же?

Это начинало походить на допрос с пристрастием.

— Его ослепили, — неохотно произнесла я то, что и так было очевидно.

— А что он сделал после того, как его ослепили — ты помнишь? — Джонни вдруг начал двигаться — пошел по кругу в обход меня, не отрывая от меня своего жуткого, несуществующего взгляда, — может быть, он сказал себе — теперь у меня нет глаз, я слеп — ну и чего я дергаюсь? Лягу-ка я на землю и умру тихо-спокойно, никого не трогая. Жить мне теперь, в общем-то, незачем. И никто не пожалеет обо мне. Было такое?

Я молчала, глядя в землю. Лихорадка корежила меня, прижимала к земле, звала лечь и забыться.

— Я спрашиваю, было такое или нет?! — внезапно рявкнул Джонни так, что я подпрыгнула.

— Не ори на меня! — я даже нашла в себе силы возмутиться, — тебя не было там! Тебя не оттолкнули, не бросили! Не твое сердце взяли, насмерть искололи и швырнули тебе обратно!

— Ты думаешь, со мной такого никогда не было?! — в свою очередь возмутился Джонни и вдруг — словно дуновение ветра — и передо мной дом на зеленом холме, напоминающий маленький замок, крошечный садик, с кустами, подстриженными в виде зверей. В лицо пахнуло ароматом диких цветов, чистым, свежим воздухом.

— Думаешь, со мной такого не было? — произнес за моей спиной печальный голос.

Я обернулась, уже зная, кого я увижу. Но всё же невольно попятилась, когда Джонни щелкнул своими руками-ножницами. Черные волосы его были встрепаны, лицо в шрамах, а глаза...в них вся боль, вся несправедливость этого мира.

— А Вайнона? — ещё тише произнес он, — думаешь, я не любил её? Она была как сбывшаяся мечта...как ты встретила Джека, так и я когда-то, давно, повстречал Вайнону...я боготворил её, любил больше жизни...и чем всё это кончилось?

— Джек...— машинально произнесла я, — то есть, Джонни...

— Нет, — мягко произнес он, шагнул ближе ко мне и очень осторожно провел тупой гранью лезвия по моей щеке, — всё правильно. Джек. Ты должна бороться за него. Пусть даже тебе придется бороться за него с ним самим. Это ведь самое трудное, Ксю Варлок. Схватить тонущего человека за руку и вытащить из пучины — легко. Гораздо сложнее помочь ему поверить в то, что такой, какой он есть — он заслуживает любви...легко спасти жизнь — но спасти душу гораздо труднее...запомни мои слова...и не отчаивайся. Никогда не отчаивайся, что бы ни случилось. Слышишь?

Я умоляюще протянула к нему руки. Но призрачный пейзаж заколебался, словно свеженаписанная картина, на которую плеснули водой. Перед глазами закружились, замелькали разноцветные круги, голова запульсировала болью.

— Джонни, пожалуйста! Не оставляй меня одну! Мне страшно!

— Помни мои слова! — прошелестел легкий, невесомый голос, словно радиосигнал с другой планеты, — и ничего не бойся! Я не оставлю тебя!

...не оставлю...не оставлю...

-...оставить её! Как ты могла, Лиз? — произнес у меня над ухом чей-то голос, — давно она здесь лежит в таком состоянии?

— Я не знала! — виноватый голос Элизабет совсем рядом, — она последнее время почти не разговаривает со мной и ходит, точно пришибленная! Я думала — может, она просто хочет побыть одна!

— Ты должна была глаз с неё не спускать! Ты же прекрасно знаешь, что она не такая выносливая, как мы! — я почувствовала, как кто-то просовывает руки под мои плечи и колени и поднимает в воздух. Всё тело отозвалось болью, и я не успела сдержать стон.

— Тише, тише, моя хорошая! — торопливо прошептал кто-то, обдавая мне лицо горячим дыханием, и прикоснулся губами к моему лбу. Я узнала эти губы, — клянусь душой, она вся горит! Давай, Лиз, пошевеливайся! Ты знаешь, что надо делать!

— Ты...к себе? — непонятно произнесла Элизабет.

— Ну, разумеется, куда же ещё? Не задавай глупых вопросов! Лучше беги быстрее и тащи всё, что нужно! Да смотри, чтобы никто тебя не увидел!

Зашуршала трава под торопливыми шагами, и наступило молчание, прерываемое лишь глубоким дыханием Джека. Он шел быстро, широким шагом и уносил меня с собой. Часто оглядывался — я чувствовала это по движению его мышц — моя голова лежала у него на плече.

— Джек! — тихо произнесла я. Мне не верилось, что мы снова рядом, — я...

— Шшш! — произнес он, — не говори ничего! Всё будет в порядке. Я позабочусь о тебе, мы собьем жар и...

— Нет...не собьете... — прошептала я, — это не просто лихорадка...это воспаление...вы ничего не сможете сделать.

— Ты знаешь, чем больна, милая? Знаешь? — Джек остановился, и я почувствовала, что он вглядывается мне в лицо. Открыла глаза. Голова была тяжелая, как свинец, не пошевельнуть.

Джек смотрел прямо мне в глаза. Луна освещала его встревоженное лицо, черные тени залегли под скулами. Вся его показная беспечность слетела с него, точно утренний туман под порывом ветра.

Это снова был прежний Джек.

— Да, я знаю... — прошептала я, — ничего страшного...я полежу...пару дней...как ты тогда...помнишь, на острове? Но только не надо...греть...тепло...не поможет...Джек...не бойся...

Я попыталась коснуться его щеки, но руки меня уже не слушались. Стена жара надвинулась на меня и поглотила без остатка.

XXXXVIII.

"Одного доброго дела недостаточно, чтобы искупить все его злодеяния!"

Коммодор Норрингтон, ПКМ-1

Как это хорошо — утонуть в темноте! Как давно я мечтала об этом! Ты теряешь сознание — и тебя могут бить, топтать, даже убить — а тебе всё равно! Недаром во все времена ценились палачи, которые умели часами мучить жертву, не давая ей ускользнуть в спасительную гавань беспамятства...

Но сейчас я уходила из этой уютной гавани. Ещё миг — и на меня прессом навалилась слабость. Я лежала на спине, точно дохлая рыбина и рассматривала нечто странное, коричневато-зеленой расцветки. Несколько секунд я медитировала на этот успокаивающий фон, потом зрение прояснилось, и я поняла, что надо мной — пальмовые листья, какими обычно карибы кроют хижины.

Потом в сознание ворвались звуки и в первую очередь — негромкое постукивание по этим самым пальмовым листьям. То более слабое, то погромче, но довольно равномерное.

Что бы это могло быть?

Тело затекло от лежания в одном положении, и я машинально перевернулась на бок — одеяло уже не искала, напрочь отвыкнув от него в этом тропическом климате. Первое, что я увидела, повернувшись, был Джек.

Он спал, лежа на боку, как и я. Дневной свет, падающий из узкого дверного проема, освещал его усталое лицо. От густых черных ресниц под глазами лежали глубокие тени. Он слегка вздрагивал во сне, глазные яблоки быстро дергались туда-сюда под тонкой кожей век. Только тут я заметила, что лежу на соломенном тюфяке, а Джек — прямо на полу крохотной хижины, в которой только-только хватало места нам двоим и было сложно даже вытянуться во весь рост.

Я тихонько подтянула руку к себе и положила ладонь под щеку. Но даже этого слабого движения оказалось достаточно, чтобы разбудить Джека. Он открыл глаза сразу, без всяких потягиваний, зеваний и прочего — как дикое животное, которое не может позволить себе забыться глубоким сном.

Несколько минут мы просто лежали и смотрели, словно увидели друг друга впервые. Потом я указала взглядом на потолок хижины и прошептала:

— Джек, что это?

— Дождь, — так же шепотом ответил пират, — дождь идет.

Я улыбнулась.

— Совсем как у нас осенью...