| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Внутренний запрет на убийство, который есть у каждого нормального человека, снят, и следующей жертвой оказывается помощник садовника, Костик, подросток; за что? А возможно, за какую-то ерунду, за не так сказанное слово, может, дразнил их, или подглядывал, как они переодеваются — влез на дерево в саду рядом с домом...
Феликс Францевич почувствовал, что покрылся ледяным, несмотря на жару, потом. Кто будет следующим? Кто-то из прислуги? Зотиков? Младшие девочки?
— Кажется, я порядочный йолт
* * *
, — пробормотал он.
— — — — — — — —
* бездельничать (од.)
**кому выгодно (лат.)
* * *
глагол, образованный от слова "мАца" — рука (од.)
* * *
недоумок, дурачок (од.)
Разговор 10
— ...Получается, Михаил Дмитриевич, что необходимо новое расследование, — твердо сказал Згуриди и поправил перекосившееся пенсне. — Налицо факт самооговора.
— "Факт"! — Воскобойников покрутил носом, сморщившись, будто бы почувствовал неприятный запах. — Это еще не факт, это пока что так... — он повертел в воздухе толстыми пальцами, — ...сомнения. А что прокуратура нам скажет?
— In dubio abstine*, Михал Дмитрич, — Жуковский развел руками. — Таки да надо доследовать.
— Optimus testis confites reus**, — вздохнул полицмейстер. — Устал я от этой семейки.... Ну ладно, доследовать так доследовать. Давайте, доставьте всех, кто ночь пожара провел на даче. Я сам ими займусь.
— Мне кажется, Михаил Дмитриевич, нужно и тех, кто провел на даче ночь убийства, — заметил Згуриди, складывая пенсне и пряча его в нагрудный кармашек. — Поджог безусловно связан с убийством гувернантки. Возможно, что и с убийством Петрищенко.
— А что медицина говорит, убили его или сам утоп? — осведомился полицмейстер и снова покрутил крупным своим носом.
— Не получено еще освидетельствование тела. Петр Прохорович занят был. Четыре убийства в один день, шутка ли!
— Насчет тех, кто ночь убийства присутствовал — пожалуй, что вы, Дмитрий Спиридонович, правы. Так что действуйте. А вот с Петрищенко... — Воскобойников взмахнул рукой. — Раз пока не ясно, ничего выяснять не будем. Вот получим протокол вскрытия, тогда и... Георгий Глебович же что сказал? Воздерживайся, коли сомневаешься. Вот и воздержимся. Покамест.
— — — — —
* при сомнении воздерживайся (лат.)
** признание обвиняемого — лучший свидетель (лат.)
Глава 10
Странная вещь случилась в этот раз — полицмейстер (сам полицмейстер!) лично взялся расследовать убийство какой-то гувернантки!
И пожар флигеля, повлекший смерть двух несовершеннолетних.
Нет, конечно, гибель мальчиков, точнее, одного из них, связана была с вопросом наследования полумиллионного состояния, но все же обычно полицмейстеры, да еще губернского города — и чтобы обыкновенным дознанием, пусть всего только тою его частью, что касается разговоров с подозреваемыми и свидетелями, самолично занимались! Нет, это что-то из области сказочной фантастики!
Да только в этот раз так вышло, и вышло оттого, что Михаил Дмитриевич Воскобойников полицмейстером стал совсем недавно, два всего лишь месяца тому. А до этого служил Михаил Дмитриевич в Москве (все ж одна из столиц!) начальником сыскного департамента при городском полицейском управлении. И получил Михаил Дмитриевич чин действительного статского советника, вне всяких сроков, конечно: за успешные расследования, за срочный розыск и иные заслуги, а какие именно — оставим уж за чертами нашего повествования, как особого к нему отношения не имеющие. Но уж поверьте — заслуги его высокоблагородие Воскобойников имел немалые, раз уж в молодых летах (сорока еще и не исполнилось) вышел в действительные статские советники (если бы в армии — то в генерал-майоры)!
А тут как раз в наших Палестинах вакансия образовалась — очередной полицмейстер был уволен в отставку с понижением в чине. К сожалению, дурная традиция имелась в нашем городе: ни один полицмейстер на своем посту дольше двух лет не пребывал, и если в отставку уходил не с понижением в чине, так уж обязательно со скандалом. А уж чтобы с повышением, или дальнейшим по службе продвижением — это уж извините, за этим не к нам. Тупиковое это было место — должность полицмейстера славного нашего города, Южной Пальмиры, российского Парижа.
Так что человек разумный и осторожный такого назначения как правило, сторонился.
Не то — Михаил Дмитриевич, служебным рвением горевший не только от макушки до пяток, но и до кончиков своих пышных, с подусниками, усов и роскошных бакенбард. По относительной ли своей молодости, или по некоторой лихости, возможно, от столь быстрого продвижения по службе проистекавшей, но назначению своему господин Воскобойников обрадовался. И на место явился, горя желанием покончить сразу со всем. Со взяточничеством, достигшим астрономических масштабов. И с организованной преступностью.
(Пусть американцы хвастаются, что их Соединенные Северо-Американские Штаты есть родина организованной преступности. Пусть оспаривают их первенство гордые вспыльчивые корсиканцы. И итальянцы, почти такие же гордые, и почти такие же вспыльчивые. Мы-то знаем, что по-настоящему организованная преступность родилась у нас, на Мясоедовской улице. Вкупе с коррупцией и подкупом полицейских чинов в особо крупных размерах.)
И даже поножовщину в припортовых кабачках горел желанием извести Михаил Дмитриевич Воскобойников.
Ага!
Прямо так сразу!
Разбежались!
Довольно скоро его высокоблагородие постиг, что с поножовщиною покончить невозможно, да и, скорее всего, не нужно — это малое зло, кровопролитие незначительное, ущерб невеликий, и смертоубийства в итоге случаются редко.
А вот бандитизм вкупе со взяточничеством очень его, Михаила Дмитриевича, из себя выводил. Однако бороться с этими нехорошими явлениями на самом деле — все равно что нажимать на каучуковый мячик. Давишь пальцем, вроде бы и вмятина образовалась, а на самом деле и сопротивление каучук оказывает немалое, и только палец чуть ослабь — вмиг вмятина распрямляется, и все на круги своя возвращается.
И вот что странно: был бы Михаил Дмитриевич залетною какой птахой, понятия о наших местных реалиях не имевшей — так нет же! Наш он был, здешний уроженец, вырос на Преображенской улице, учился в гимназии Рашевского. В университет, правда, Московский поступил, но все же уехал из нашего города довольно взрослым, мог бы вроде бы догадываться, что его ждет здесь на полицмейстерской должности! Или по прекраснодушию юности не замечал язв и недостатков? Или же замечал, но возмечтал о Геракловом подвиге: очистить сии конюшни Авгия?
Да кишочки оказались тонки — нет, не получился из Воскобойникова Геракл.
И все те два месяца, что протекли с часа его вступления в должность полицмейстера, пребывал Михаил Дмитриевич в двух состояниях: раздражения, граничившего с яростью, или уж в ярости безграничной.
Статья же в газете "Вестник Юга" привела его уже даже не в ярость, в бешенство, потому и явился тогда на дачу самолично, и без приличествующей полицмейстеру свиты.
Почему же нынче, июля первого дня, стал Михаил Дмитриевич столь благодушен, столь кроток, и доследование сам вызвался проводить, и даже не расстроился, не огорчился ничуть, когда его, полицмейстера, два почти что молокососа (один от прокуратуры, другой от судейства) почитай, носом ткнули? И улыбался столь же счастливою (и слегка даже глуповатою) улыбкою, какою время от времени улыбался счастливый в браке будущий отец Дима Згуриди.
А объяснялось все очень и очень просто, и виноват в полицмейстеровом счастии был не кто иной, как Вася Шмаровоз.
Одна только Васина фраза — про то, что творческую интеллигенцию Вася не трогает и трогать не будет, а грабит и будет грабить исключительно буржуев — перевела Васю Шмаровоза с его мальчиками из разряда уголовников в разряд политических. Так что теперь за все Васины художества ответ держать не ему, Михаилу Дмитриевичу Воскобойникову, полицмейстеру, а начальнику губернского жандармского управления полковнику фон Кугелю. И упала с плеч Михаила Дмитриевича Воскобойникова гора, и какая гора — Монблан! Эверест! Горная страна Тибет!
Потому и улыбался столь безоблачно, и чуть ли не мурлыкал, словно огромный кот в зимний день на коленях у хозяйки, и так пушистил свои роскошные бакенбарды, и усы, и подусники.
И любимым делом — расследованием обыкновенного, уютного, семейного преступления — позволил себе заняться.
Первыми (понятно — "Лондонская" в двух шагах) — привезли барышень Полоцких и всю прислугу Новиковой. Михаил Дмитриевич велел вводить их в свой кабинет по очереди.
Белая кружевная перчатка лежала на полицмейстеровом столе, скромно прикрытая газеткой "Коммерсант Юга".
Начали, разумеется с барышень, и разумеется, со старшей, Анны Григорьевны.
Михаил Дмитриевич сладким — ну, просто пряник медовый! — голосом, участливо, спрашивал, как почивалось на новом месте, в гостинице, не донимали ли клопы, нет ли каких нужд; соболезнование выразил по поводу смерти братьев и болезни маменьки, госпожи Новиковой, Елизаветы Александровны. И все пушил, все пушил бакенбарды — то правую, то левую.
Анна Григорьевна сидела на стуле спокойно, сложив на коленях — одну на другую — руки в точно таких же белых кружевных перчатках до локтей, опустив ресницы, и ни разу на полицмейстера не взглянула. На все вопросы отвечала одно и то же: "Merci, monsieur".
Чуть задержав пальцы на правой бакенбарде, чуть прищурившись, слегка наклонившись вперед, Михаил Дмитриевич, все тем же сладким, участливым голосом, сказал:
— Кстати, какие ваши перчаточки элегантные! Вот, кстати, у нас тут тоже одна обнаружилась, не ваша ли? — и приподнял газетку.
Анна Григорьевна, едва-едва повернула головку, глаз на полицмейстера так и не возведя, сказала:
— Non, monsieur.
— А мне думается, ваша — точь-в-точь такие на вас. Дайте-ка ручку...
Барышня протянула руку. Михаил Дмитриевич приложил перчатку к руке Анны Григорьевны: вроде бы размер тот же.
— А сделайте любезность, примерьте!
Анна сняла свою перчатку, надела предложенную.
Згуриди и Жуковский подались вперед.
— Спасибо, Анна Григорьевна, — вежливо сказал Воскобойников, щурясь. — Прошу пожаловать вон туда, там некоторое время побудьте. Нет-нет, эту перчаточку снимите, будьте любезны... Ну, что скажете? — спросил Михаил Дмитриевич у Жуковского и Згуриди, когда старшая из барышень Полоцких вышла.
— Похоже, ее ручка, — сказал Жуковский.
— Или не ее, — сказал Згуриди.
— Давайте следующую, — сказал Воскобойников.
Младшая из барышень Полоцких, пока что просто Настенька, от старшей сестры поведением отличалась, и очень. Присела на краешек стула, и тут же в сиденье уцепилась двумя руками, словно боялась упасть. Глазки, правда, тоже держала все больше опущенными, но время от времени поднимала их то на полицмейстера, то на Жуковского со Згуриди, и глазки эти были красными и припухшими — заплаканными. Сладчайший, участливейший тон Михаила Дмитриевича (а он повторил все то же, что и старшей сестре — и вопросы о нуждах, и соболезнование) вызвал пару приступов рыданий, но недолгих — сдерживалась Настенька. На каждый вопрос, на выражения соболезнования отвечала точно так же, как и ее сестра: "Merci, monsieur", но худенькие ее плечики при этом зябко съеживались. А потом расправлялись.
Перчатку тоже не признала за свою, послушно примерила, послушно сняла.
— Велика на нее, — сказал Жуковский, когда Настеньку проводили из кабинета полицмейстера.
— А по-моему, в самый раз, — сказал Михаил Дмитриевич.
А Зугдиди пожал плечами и поправил пенсне:
— Со всем моим уважением, Михаил Дмитрич, но мне кажется, мы тут просто сказку "Золушка" репетируем. Ну, найдем мы хозяйку. А где гарантия, что перчатка была именно на ней? Она могла перчатку потерять, ее могли у нее украсть, в конце концов. Кто-то мог специально ее запачкать, чтобы навести подозрения. Запутать следы.
— Вы, господи Згуриди, торопитесь слишком, — сказал Воскобойников, погладив бакенбарды (сначала правую, потом левую). — Вначале про перчатку давайте узнаем, а там посмотрим. Но чего-то младшая барышня боится, заметили? Все ежилась эдак, а потом расслабляла плечики — видно, ждала главного вопроса, а мы его не задали.
— Так может нужно было его задать? — спросил Згуриди.
— Всему свое время, — промурлыкал Михаил Дмитриевич. — Терпение, Дмитрий Спиридонович, великая добродетель! Видели, как кошка мышку ловит? Сидит у норки, сторожит, затаившись, пока мышка не расслабится, не вылезет, и тут она — цап! И мышке — амба. Так что терпение нужно иметь, чтобы мышку вовремя цапнуть, Дмитрий Спиридонович. Так что пока давайте-ка прислугу, по старшинству. С кухарки начнем.
Кухарка, Агафья Семибратова, успевшая уже с утра опохмелиться, никак ситуацию не прояснила.
— Мое дело — еда. А одёжа — это к Машке. Или к Аленке. Перчатка — это одёжа? Одёжа. Барская. А я сроду перчатков не нашивала...
Марья Свечкарева перчатку признала, но очень приблизительно:
— Навроде бы у барышень такие... Или у Софьи Матвеевны... Похожие. Но никак не барынина — на ихнюю ручку не налезет.
Алена Свечкарева:
— Ой, наша! Точно, наша, только вот барышни Анны Григорьевны или Настасьи Григорьевны — не припомню, я их все путаю. Надо рядом положить с ихними, тогда ясно будет — у них рисуночки разные... А может, и Софьи Матвеевнина — у барыни Софьи Матвеевны тоже похожие. В одном магазине заказывали, по полдюжины...
Как ни странно, ясность внесла Прасковья Любашина, "черная" прислуга:
— Ихняя. Барышень. Или барыни Софьи Матвеевны. Та, что потерялась.
— Как потерялась? — спросил Воскобойников, слегка над столом наклонившись.
— А с веревки, где сушилась.
Прасковья Любашина была тупа и бестолкова, потому полицмейстеру с превеликим трудом удалось выяснить, что после стирки Параня развесила перчатки попарно, чтобы после не перепутать, на веревке, натянутой за летней кухней — то есть на огороде. А когда снимала высушенное белье, одной перчатки не оказалось. И случилось это в то утро, когда "мамзелю убили".
Згуриди при этих Параниных словах снял пенсне и победно посмотрел на Воскобойникова.
А Михаил Дмитриевич, погладив бакенбарды, кивнул головой.
— Ну что же, — сказал он, когда Параню выпроводили, — студента привезли? А садовника? Тогда давайте их всех сюда, рассаживайте. Будем проводить реконструкцию.
Згуриди с Жуковским переглянулись. Слово "реконструкция" было им, конечно, знакомо, но никак не соотносилось с расследованием преступления. Михаил Дмитриевич добродушно усмехнулся:
— Салажата вы еще, что Суд, что Прокуратура! С самого начала нужно было время установить: кто, что, когда, зачем, в каком порядке. А поскольку никто на часы не смотрел, то только так, в беседе, выяснить и возможно. Хорошо бы было и гостей Новиковой в тот вечер собрать, но — люди большие, занятые, неудобно. Ну, ничего, вчерне набросаем, а там и с ними поговорим...
Рассаживать велел отдельно: справа тех, кто был на даче при пожаре, слева — ночевавших в участке. Оглядел всех, погладил бакенбарды, и вдруг нахмурился:
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
