И вот, он, не медля ни секунды, вливается в это прекрасное, благоухающее, блещущее нарядами и украшениями людское озеро. Вот, он подходит к ним. Вот, на него уже обращают внимание особы, ближе всех к нему находящиеся. Вздохи радостного удивления летят к нему навстречу. Пытливые и приветливые взгляды из-под масок, вееров, золочёных пенсне и лорнетов, улыбки гордых, тонких губ, с которых благоговейно слетают звуки его имени, лёгкие поклоны, пластичные, приветственные взмахи холёных ладоней.
Он не чужой здесь. Его здесь знают. Его все ждали. И он, кажется, знает здесь всех. Лица, лица, лица... Мушки, родинки, шрамы, белоснежные улыбки — всё сплывается в сплошную яркую чехарду. Образы плавно выплывают, поочерёдно, перед его исполненным счастья взглядом, словно в волшебном калейдоскопе. Взгляд мечется, сталкиваясь каждый раз с новым лицом. Он знает его, и его, и его тоже, и её, и его, и её он знает... Всё новые и новые лица, и практически все ему знакомы до боли. Как будто сошли с немых картин в его галерее друзей. Ожили. Вернулись. Собрались, наконец, все вместе. Как они ему рады! Как долго они ждали его возвращения! Ещё пара шагов и он воссоединится с ними.
Но, что это? Вдруг перед ним бесшумно и неожиданно, как бы из воздуха, возник лысый лакей с безразличным выражением лица. И Евгений остановился как вкопанный перед этой живой преградой, отделяющей его от столь желанного общества.
-Покорнейше прошу простить меня, милостивый сударь, но согласно установленным правилам традиционного императорского бала, являться на него гостям положено исключительно парами. Таковы условия. И касаются они всех гостей без исключения, в том числе и столь почётных особ, как Вы. Я бы убедительно попросил Вас, сударь, покинуть этот зал, дабы не нарушать наших традиций. -На сухих бледных губах лакея нарисовалась едва заметная виноватая улыбка. В глазах было написано одно: "Дальше дороги нет".
Евгений хотел было что-то произнести в своё оправдание, как-то постараться переубедить строгого придворного. Но слова, подкатившиеся к его устам, растворились в них, так и не слетев с трепещущих от волнения губ. Он понял, что всякие возражения сейчас будут абсолютно бессмысленны и бесполезны. Он лишь ещё раз поранит себя, наткнувшись на безответную преграду. И он отступил назад.
Чувства унижения, разочарования, обиды — единовременно атаковали беззащитный разум, уже глотнувший было сладкого воздуха этой невообразимой красоты и волшебства, расслабившийся, забывший о горе и тоске.
Он медленно пятился назад, не спуская растерянных, почти плачущих глаз, умоляющих бездушную преграду передумать, пропустить его к друзьям, с её искусственно-виноватого лица, холодных, пронизывающих очей, упрямых губ, отвратительного, слегка бугристого лысого черепа. Его прогнали. Какое унижение! Но большим унижением стала бы попытка остаться здесь ещё хотя бы на минуту, испытывая на себе укоризненный взгляд прогонявшего его лакея.
Нужно было уходить. Убегать от сюда! Всё, что у него теперь осталось — это его честь. И лишаться этого последнего богатства своей души он не желал. Последний взгляд на погрустневшие лица гостей, увидевших, как он удаляется от них, медленно пятясь к выходу. На это великолепие, на этот блеск, на это чудо... Увидит ли он ещё когда-нибудь всё это? Вряд ли.
Последний вдох этого сладостного аромата, последнее упоение чарующей мелодией, последний глоток этого счастья... Всё. Ни секунды больше! С болью выдрать из сердца эту милую всему его существу нереальность. С кровью, со стоном, со слезами — выкорчевать! Выдернуть! Бросить на пол, и растоптать каблуком! Демонстративно развернуться, с презрительным скрипом подошв по мрамору, повернуться спиной к проклятой недосягаемой мечте, и гордо уйти. Быстро, безвозвратно, высокомерно.
Три мгновения. Только три. И он сделает это. В глазах круги от душевной боли. Щёки обжигает расплавленным воском розовый румянец стыда, порождённого собственным бессилием. Дыхание замерло. Сейчас. Только три мгновения... Достойно удалиться — вот что сейчас нужно. К чёрту мечту, к чёрту красоту, к чёрту жизнь! Все образы померкли в его туманном взоре.
Раз! Лёгкий кивок головы. В глазах вновь презрительное равнодушие.
Два! Всё тело дрогнуло, напружинилось, готовясь к резкому развороту вокруг своей оси.
Три... "Стооой!" -крик, то ли в душе, то ли в яви.
Что это? Он вдруг замер. Остановился. Не повернулся, и не ушёл, как желал поступить секунду назад. Его остановило это нечто, случившееся неожиданно. Как выстрел, как резкий вопль ночной птицы, как плач проснувшегося в колыбели младенца. Голос. И взволнованный шёпот гостей моментально смолк. Музыка оборвалась, и тишина повисла над широкой залой, под куполом которой металось, затухая, эхо этого внезапного вопля. Мгновение звенящей тиши, такой идеальной, что слышались биения десятков оторопевших сердец, и потом, разом, шуршащий, безмолвный шелест, подобный звуку морских волн, накатывающихся на песчаный берег, и играющих с мелкими камушками. -Это все гости, одновременно, повернулись в сторону человека, издавшего этот полукрик, шурша одеждами, оборками платьев, веерами, воротниками, манжетами, скрипучими сапогами...
Тут же, как будто один сплошной вздох взметнулся к люстрам и узорам на потолке, исторгнутый этим единым в своём множестве человеческим существом, заполняющим собою весь зал. Даже лысый лакей повернулся на этот голос вместе со всеми, отвернувшись, и открыв изгнанному гостю свой гладкий блестящий затылок. Даже скульптуры, казалось, подняли свои холодные белые вежды, оживлённые неожиданно дерзким голосом, нарушившим сею великосветскую идиллию.
Кто-то маленький, но чрезвычайно настойчивый в своём упорном стремлении, уверенно пробирался через богатую вычурную толпу шикарных господ — к замершему, стоявшему особняком Евгению, и толпа эта расступалась перед ним, беспрекословно освобождая ему дорогу, испуская удивлённые, или, может быть, испуганные вздохи, выстраиваясь по обеим сторонам от него живым коридором, выход из которого постепенно образовался прямо напротив упрямого лакея, и остановленного им гостя.
Лакей вздрогнул. Евгений нахмурился, устремив взгляд в этот разверзшийся перед ним благородный, трепещущий веерами коридор, по которому шёл тот, кто не дал ему покинуть великолепный зал. По-началу, взбудораженный происшедшим, растерянный, он принял его за карлика, целеустремлённо семенящего к нему навстречу. Но затем, когда маленькая фигурка приблизилась достаточно близко, чтобы её можно было чётко разглядеть, он узнал его. И дрожь пробежала от кончиков красиво уложенных волос — до самых пят, лёгким электрическим разрядом.
Это был никакой не карлик. Хо, в образе маленького шута, приближалось к нему, сверкая изумрудно-зелёными глазами. Глазами ребёнка, в которого оно воплотилось. Наивными, очаровательными, и, вместе с тем, вселяющими в душу безумный подсознательный ужас. Чудной ребёнок-гермафродит, мальчик-девочка, был одет в яркий, забавно-пёстрый костюм Арлекина, с совершенно несопоставимыми друг с другом по цветовой гармоничности полосами и узорами, с длинными скоморошьими рукавами, большими помпонами-пуговицами, и нежно тренькающими колокольчиками. Обутый в дурацкие клоунские башмаки, длиннющие носы которых увенчивались цветными шариками, прыгающими по полу при ходьбе. Цветовые контрасты костюма резали глаз своей яркостью. В этой пестроте преобладало два цвета — красный и синий. Голову юного буффона украшал большущий, такой же красно-синий, как и всё остальное, раздвоенный шутовской колпак, завершающийся на концах большими медными бубенчиками.
Лицо излучало милую, детскую привлекательность. Серьёзность мальчика, и обворожительность девочки. Намалёванные на пухленьких щёчках румяные кружки, подкрашенные глазёнки, подведённая краской от краешков алых, сдержанно сжатых губ, широкая улыбка от уха — до уха.
Остановившись в конце людского коридора, и гордо подбоченившись, Хо бросило на лысого слугу, снизу-вверх, презрительный сердитый взгляд своих прожигающих, ядовито-зелёных немигающих глаз, правое из которых было покрыто вокруг глазницы чёрным ромбиком грима. И сухая долговязая фигура, казавшаяся минуту назад неприступной преградой, сгорбилась, съёжилась, поникла перед этим жалким и хрупким существом, пожирающим его безжалостными глазами. "Отпустив" лакея, Хо плавно перевело свой взор на стоявшего в отдалении Евгения, приветливо ему улыбнулось, и помахало. Бубенчики на его колпаке весело зазвенели. Протянув к нему обе руки, кисти которых высовывались из прорезей в длиннющих, несуразных рукавах, оно поманило его к себе сложенными воедино пальчиками, и испустило милый, задорный смешок.
Все взгляды тут же переметнулись на Евгения. Глаза, глаза, глаза: карие, зелёные, голубые, серые... Все уставились на него одного в каком-то любопытном, дрожащем ожидании. И он двинулся с места. Медленно, неуверенно, но пошёл обратно. К лакею, к гостям, к Хо. Вот, он уже вновь на том месте, на котором его задержали. Остановился. Сложил руки за спиной. Потупил взгляд.
-Господин Суров не нарушил традиций, -звонко воскликнуло Хо, осуждающе посмотрев на хмурого придворного, всё ещё стоявшего на пути Евгения. -Он явился сюда, как и полагается, в компании прекрасной, и достойной этого почтенного общества дамы!
По залу прошёлся завороженный ропот взволнованных голосов.
-Да, но где эта уважаемая особа, позвольте спросить? -всё ещё пытался отстаивать свою правоту упорный слуга.
Но в голосе его уже заметно поубавилось былой непоколебимости, и тон стал каким-то беззащитным, несмелым.
-Она явится с минуты на минуту, -Хо сверкнуло зелёными огоньками своих озорных глаз, и, простодушно расхохотавшись, продолжило. -Это же дама! А дамам пунктуальность не свойственна. При том, стоит заметить, что небольшое опоздание только лишь придаёт ей больше загадочности.
Оно бросило взгляд на мрачного Евгения, и бойко ему подмигнуло.
И тут по залу разнёсся тугой, переливающийся, величественный звон. Словно гигантские часы пробили один раз. Звук прокатился волной по широкому помещению, и затих в его дальних уголках умирающим эхом. Сразу после этого, тишину рассёк радостный возглас маленького шута:
-А вот и она! Встречайте!
Все присутствующие словно ожили. Отошли от оцепенения. Живой коридор сломался, превратившись в беспорядочную волну пышных наряженных фигур, которая единой своей массой вдруг двинулась с места, и начала быстро смещаться ближе к левой стене, освобождая пространство справа. Никто не произносил не слова. Лишь редкие вздохи время от времени долетали до слуха.
-Ещё раз прошу покорнейше меня простить. Желаю вам приятно провести время, достопочтенный сударь, -почтительно склонился перед Евгением дрожащий лакей, так неожиданно осознавший свою грубую ошибку.
И отошёл в сторону, и растворился, как будто бы его и не было вовсе. Но гость, задыхающийся от волнения, уже не обратил на это никакого внимания, и даже не заметил этого, озадаченно глядя на людей, поспешно отступающих от правой стены зала. Он смотрел, боясь двинуться с места. Не смея пошевелиться. Словно парализованный.
Наконец, в центре зала они остались вдвоём — друг напротив друга. Евгений и Хо. Высокий строгий мужчина, и маленький нелепый гном. Глаза-болота напротив глаз-изумрудов. Хроническая тоска напротив безумного задора. Они смотрели друг на друга, отделяя рассредоточившихся возле левой стены гостей, от правой, опустевшей части величественного зала.
Хо улыбалось, и счастье струилось из его глубоких, детских глаз. Оно казалось неподдельным, это счастье. Но Евгений не верил ему. Он чувствовал подвох. Подсознательно, непроизвольно. И мороз блуждал по его ноющему от напряжения позвоночнику. И горло пересохло. И дышать было тяжело. Но он смотрел и смотрел, ожидая что-то, без разницы что, но уж точно нехорошее. А оно улыбалось в ответ. Оно играло.
Подняв свою лёгкую руку, маленький шут медленно отвёл её в сторону, указывая на правую стену. И сам повернулся туда, задыхаясь от предвкушения своего грядущего сюрприза. Евгению ничего не оставалось, кроме как повернуть голову в том направлении, и взглянуть на то, что таила в себе правая стена зала, на которой он до этого практически не останавливал своё внимание.
Он вздрогнул от удивления, увидев там высокие золотые парадные двери, две массивные створки которых ослепляли своим блеском. На них изображалось огромное солнце со снопами ровных тонких лучей, окружённое множеством фигурок в виде беззаботно порхающих райских птичек, идеально выполненных, кажущихся невероятно живыми. Над дверями плавно сходилась величественная мраморная арка, которая венчалась слегка выступающим из стены, расписанным рельефными фресками, карнизом, поддерживаемым снизу парой могучих каменных атлантов, сурово изнемогающих под тяжестью своей ноши.
Мгновение. И вот уже тяжёлые створы расходятся в стороны, ровно разламывая золотой солнечный диск пополам. Отворяются внутрь. Медленно, но уверенно, плавно, без единого стона или скрипа. Снаружи их аккуратно толкает пара безмолвных слуг. Там, за этими дверями, взгляду открывается длинная анфилада, уходящая, кажется, в бесконечность. Украшенная шеренгами стройных кариатид, освещаемых множеством люстр.
На полу, от самых дверей тянется торжественная тёмно-красная ковровая дорожка. Вдоль стен поблёскивают рыцарские доспехи, и слегка покачиваются на призрачном сквозняке триумфальные штандарты. Евгений присмотрелся, и опешил. По коридору двигалась воздушно-лёгкая, светлая, до боли в сердце знакомая женская фигурка. Всё ближе и ближе. Шурша оборками своего прекрасного платья, поигрывая белоснежным веером, сверкая неземной сказочной улыбкой.
И чей-то голос важно и чётко объявил на весь зал:
-Княгиня Ольга Верховцева!
Взволнованно-безмолвное людское озеро моментально откликнулось шелестом восторженных голосов. За спиной различались сбивчивые фразы:
-Неужели она?
-Дама сердца нашего Евгения, собственной персоной...
-Идёт! Идёт!
-Боже, какая она миленькая!
-Хм, она почти такая же, как на портрете...
-Да нет, что Вы, что Вы! Гораздо! Гораздо красивее!
-Богиня!
-Говорят, она не по годам мудра...
-Само очарованье!
А Евгений стоял, вконец обескураженный таким поворотом событий. Он смотрел на приближающуюся издалека барышню, и захлёбывался от переполняющих его чувств. Предательские слёзы подкатывались к горлу, к глазам, и он с величайшим трудом сдерживал их неуместный поток. Ноги как будто вросли в пол. В животе завозился клубок холодных змей, покалывающих стенки брюшины своей жёсткой шершавой чешуёй. Из утробы, к гортани взметнулся фонтан невероятных эмоций. Сердцебиение, почти остановившееся пять минут назад, участилось, заработав с новой силой.
Не зная, радоваться ему, или ждать беды, он стоял, точно витязь на распутье. Всё перемешалось в голове. Всё пошло вращаться дикой бесовской каруселью. Что же это?! Разум вопил — "Уходи"!!! Но сердце шептало — "Останься". Движение по коридору, шорох голосов за спиной, улыбка Хо, блеск открытых дверей — всё смешалось в сплошную кутерьму невероятного золотого иллюзиона. Нереальной реальности.
