Сквозь собственную задумчивость Роджеру послышалась легкая нотка опустошения в голосе Клэр, и он взял ее за руку, не обращая внимания на то, что ее ладонь все еще сжимала травинку.
— Я скажу ей, — тихо произнес он. — Я расскажу ей обо всем. Даже не думай, что мы позволим детям забыть о вас.
Клэр стиснула его руку, и ароматные белые цветы посыпались в темноте на ее юбку.
— Спасибо, — прошептала она, и Роджер услышал тихий всхлип. Клэр поспешно вытерла тыльной стороной другой ладони глаза. — Спасибо, — увереннее произнесла она и выпрямилась. — Это важно. Помнить. Если бы я этого не знала, то не сказала бы тебе.
— Сказала мне... О чем?
Ее ладошки — маленькие и сильные, и пахнущие лекарствами — обернулись вокруг руки Роджера.
— Я не знаю, что произошло с твоим отцом, — сказала Клэр. — Но это не то, что тебе говорили.
— Я БЫЛА ТАМ, РОДЖЕР, — терпеливо повторила она. — Я читала газеты... Лечила летчиков и разговаривала с ними. Я видела самолеты. Спитфайры — маленькие и легкие, они предназначались для защиты и никогда не летали через Канал, потому что не смогли бы долететь от Англии до Европы и вернуться обратно. Хотя позже их там использовали.
— Но...
Какие бы аргументы Роджер не собирался привести — сбился с курса, ошибся в расчетах — они исчезли. И волоски встали дыбом на предплечьях, хотя он и не обратил внимания.
— Конечно, всякое случается, — сказала Клэр, как будто была способна прочесть его мысли. — По прошествии времени данные тоже искажаются. Тот, кто сообщил твоей матери, мог ошибаться, она, вероятно, сказала Преподобному что-то, и он неправильно ее понял. Все возможно. Но во время войны я получала от Фрэнка письма — он писал так часто, как только мог, пока его не завербовали в МИ-6 (государственный орган внешней разведки Великобритании — прим. пер.). После чего я зачастую по несколько месяцев ничего о нем не слышала. Но незадолго перед этим Фрэнк написал мне и упомянул — просто в ходе обычного разговора, понимаешь, — что наткнулся на нечто странное в донесениях, которые обрабатывал. В Нортумбрии (графство на севере Англии — прим. пер.) упал и разбился Спитфайр. Его не сбили, предполагали, что случилась какая-то поломка. И, хотя, как ни странно, самолет не сгорел, пилот бесследно исчез. Фрэнк упомянул имя пилота, потому что думал, что Джеремайя — имя довольно подходящее для обреченного.
— Джерри, — произнес Роджер онемевшими губами. — Мама всегда называла его Джерри.
— Да, — тихо проговорила Клэр. — А вся Нортумбрия усеяна кругами стоячих камней.
— А там, где нашли самолет...
— Я не знаю, — он увидел легкое движение, когда Клэр беспомощно пожала плечами.
Закрыв глаза, Роджер глубоко вдохнул: воздух был наполнен ароматом сорванных стеблей.
— И ты говоришь мне об этом сейчас, потому что мы возвращаемся, — произнес он очень спокойно.
— Я неделями спорила сама с собой, — сказала она извиняющимся тоном. — Только около месяца назад я об этом вспомнила. Я нечасто думаю о... своем... прошлом, но со всем этим... — Клэр махнула рукой, обозначая их предстоящий отъезд и напряженные споры вокруг него. — Я просто думала о Войне — вот интересно, те, кто воевали, могут думать о ней без заглавной буквы 'В'? — и рассказала обо всем Джейми.
Это Джейми спросил ее о Фрэнке. Ему хотелось знать, какую роль тот сыграл в войне.
— Ему любопытен Фрэнк, — добавила она вдруг.
— Мне бы тоже было интересно в данных обстоятельствах, — ответил Роджер колко. — А Фрэнку было неинтересно узнать о Джейми?
Это как будто выбило ее из колеи, потому что она не ответила напрямую, а решительно вернула разговор на изначальный путь. 'Если можно использовать такое слово к подобному разговору', — подумал он.
— В любом случае, — сказала Клэр. — Именно это и напомнило мне о письмах Фрэнка. И я пыталась вспомнить, о чем он мне писал, когда внезапно в памяти всплыла та фраза — о том, что имя Джеремайи довольно подходящее для обреченного, — Роджер услышал, как Клэр вздохнула. — Я не была уверена... Но поговорила с Джейми, и он сказал, что я должна тебе рассказать. Он думает, ты имеешь право знать... И что ты правильно поступишь с этим знанием.
— Я польщен, — сказал Роджер.
Скорее расплющен.
— ТАК ЧТО ВОТ.
Над холмами начал появляться слабый свет вечерних звезд. Они были не такими блестящими, как над Риджем, где горная ночь опускалась, словно черный бархат. Роджер с Брианной уже вернулись к дому, но, разговаривая, задержались во дворе.
— Время от времени я думал о том, как путешествия во времени встраиваются в Божьи планы. Можно ли что-нибудь изменить? Дόлжно ли что-то менять? Твои родители — они ведь пытались переломить ход истории, старались изо всех сил... И не смогли. Я думал, что это и есть доказательство — и с пресвитерианской точки зрения, — он позволил капельке веселья проявиться в голосе. — Это было почти утешение — думать, что ничего переделать нельзя. История и не должна поддаваться изменениям. Ну, знаешь: 'Бог на Небесах, и все в порядке с миром' — и тому подобное. (Фраза из стихотворения английского поэта XIX века Роберта Браунинга — прим. пер.).
— Но, — Бри держала сложенную фотокопию и отмахнулась ею от пролетающего, словно крошечное белое пятнышко, мотылька.
— Но, — согласился Роджер. — Доказано: кое-что изменить можно.
— Я немного говорила об этом с мамой, — сказала Бри, немного поразмыслив. — Она рассмеялась.
— Неужели? — сухо произнес Роджер, и в ответ услышал короткий смешок жены.
— Не от того, что считала это забавным, — уверила Бри. — Я спросила тогда, не думает ли она, что путешественник во времени может поменять что-нибудь, изменить будущее, и мама сказала, что, разумеется, думает так — потому что она меняла будущее каждый раз, когда сберегала чью-то жизнь. Ведь не окажись она там, этот кто-то умер бы. Некоторые из них выжили, чтобы родить детей, которых иначе бы не было... И как знать, что эти дети свершили, и чего бы не произошло, если бы их не было... И именно тогда она и рассмеялась, сказав: 'Очень хорошо, что, в отличие от протестантов, католики верят в Таинство и не настаивают на попытке точно выяснить, как работает Бог'.
— Что ж, не знаю, что бы я на это ответил... Ох, Клэр говорила обо мне?
— Возможно. Я не спрашивала.
Теперь рассмеялся Роджер, хотя от этого у него заболело горло.
— Доказательство, — задумчиво произнесла Брианна и, сидя на скамейке возле главной двери, длинными проворными пальцами ловко складывала какую-то фигурку из фотокопии. — Не знаю. Это доказательство?
— Может, по твоим строгим инженерным стандартам, и нет, — сказал Роджер. — Но я хорошо помню, и ты тоже. Если бы это был только я, тогда, да — я бы подумал, что это плод моего воображения. Но я чуть больше доверяю твоим умственным процессам. Ты делаешь из фотокопии самолетик?
— Нет, это... Стоп. Мэнди!
Брианна вскочила и умчалась до того, как Роджер даже смог уловить плач из детской наверху. И тут же скрылась в доме, предоставив ему запереть все внизу. Обычно они не беспокоились запирать двери — никто в Хайленде не запирал — но сегодня...
На дорожку прямо перед ним выскочила длинная серая тень, и сердце Роджера заколотилось с бешеной скоростью. Затем его пульс замедлился, и он улыбнулся: малыш Адсо вышел на охоту. Несколько месяцев назад соседский мальчишка ходил по округе с корзинкой котят, ища, куда бы их пристроить, и Бри взяла серенького с зелеными глазами — точная копия кота своей матери, и дала ему такое же имя. Роджеру стало любопытно, а если бы у них был сторожевой пес, они бы назвали его Ролло?
— Кот со священником... — сказал Роджер. Кошка священника — охотящаяся кошка. — Что ж, счастливой охоты, — добавил он вслед хвосту, исчезающему под кустом гортензии, и наклонился, чтобы поднять по пути наполовину сложенную бумажку, которую уронила Брианна.
Нет, это был не бумажный самолетик. Что же это? Бумажная шляпа? 'Понятия не имею', — и, засунув поделку в карман рубашки, Роджер вошел в дом.
Он нашел Бри и Мэнди в парадной гостиной, перед только что разведенным огнем. Мэнди была успокоена, напоена молоком, и с большим пальцем во рту уже почти засыпала у Бри на руках. Взглянув на него, она сонно моргнула.
— Ну, что случилось, a leannan (любимая, дорогая, крошка (гэльск.) — прим. пер.)? — нежно спросил Роджер, убирая упавшие кудряшки с ее глазок.
— Плохой сон, — сказала Бри подчеркнуто спокойным голосом. — Ужасное существо снаружи пыталось забраться к ней в окно.
В тот момент они с Брианной сидели прямо под этим самым окном, но Роджер рефлекторно взглянул в ближайшее окошко, в котором отражалась только домашняя сцена, частью которой он был. Мужчина в отражении выглядел настороженным: ссутулившийся и готовый наброситься на кого угодно. Роджер поднялся и задернул шторы.
— Иди ко мне, — сказал он вдруг, садясь и потянувшись за Мэнди. Она пришла к нему на руки с медлительной мягкостью древесного ленивца, засунув в процессе мокрый палец в ухо Роджера.
Бри отправилась налить им по чашке какао и вернулась, принеся вместе с позвякивающей посудой запах теплого молока и шоколада. И с выражением лица человека, который обдумывает, как сказать что-то непростое.
— А ты... Я имею в виду, учитывая особенность, э-э... затруднения... Не думал ли ты спросить у Бога? — робко спросила она. — Напрямую?
— Да, я думал об этом, — заверил ее Роджер, разрываясь между раздражением и удивлением от вопроса. — И, да, я спрашивал... Много раз. Особенно по пути в Оксфорд, где нашел это, — он кивнул на лист бумаги. — Кстати, что это? Что за фигура, я имею в виду?
— О, — Брианна подняла поделку и, быстро и уверенно сделав несколько завершающих сложений, протянула ее на открытой ладони. Роджер некоторое время хмуро смотрел на нее, пока не понял, что это такое: дети называют ее 'Китайской гадалкой'. В поделке четыре открытых кармашка, в которые ты, задав вопрос, вкладываешь пальцы и открываешь их в различных комбинациях, чтобы прочитать разные ответы, написанные на клапанах внутри — 'да', 'нет', 'иногда', 'всегда'.
— Очень уместно, — произнес Роджер.
Попивая какао, они некоторое время молчали, и тишина осторожно балансировала на острие вопроса.
— В Вестминстерском Исповедании также говорится, что только Бог есть Господин совести. Я смирюсь с этим, — наконец тихо проговорил Роджер, — или нет. Я сказал доктору Уизерспуну, что, кажется, немного странно иметь помощника хормейстера, который не может петь. Улыбнувшись, пастор ответил, что просто хочет, чтобы я взялся за эту работу и был среди единоверцев, пока, как он выразился, обдумываю все до конца. Наверное, он боялся, что я снова прыгну на корабль и, обратившись католиком, сбегу в Рим, — добавил он, пытаясь пошутить.
— Это хорошо, — тихо сказала Брианна, не поднимая взгляда от какао в кружке, которого не пила.
Вновь молчание. Тень Джерри МакКензи, РАФ (Royal Air Force — Королевские военно-воздушные силы Великобритании — прим. пер.), в отделанной овечьей шерстью кожаной лётной куртке, вошла и уселась возле огня, наблюдая за игрой света в чернильно-черных волосах своей внучки.
— Так ты... — Роджер услышал, как с легким щелчком язык Бри отделился от сухого нёба. — Ты собираешься искать? Посмотреть, сможешь ли найти, куда пропал твой отец? Где он может... находиться?
Где он может находиться. Здесь, там, тогда, теперь? Его сердце внезапно конвульсивно дрогнуло: Роджер подумал о бродяге, который ночевал в башне. Боже... Нет. Не может быть. Ни одной причины так считать. Ни одной. Только желание.
Роджер так много думал об этом по пути в Оксфорд. Вперемежку с молитвами. Что бы он спросил, что бы сказал, если имел бы шанс. Ему хотелось спросить обо всем, сказать все... Но в действительности, было только одно, что он мог сказать своему отцу, и это самое посапывало сейчас на руках Роджера, словно пьяный шмель.
— Нет, — сонная Мэнди, тихонько рыгнув, поерзала и снова устроилась у его груди. Не отрывая взгляда, Роджер смотрел на темную путаницу ее кудряшек. — Я не могу рисковать, не хочу, чтобы мои дети потеряли своего отца, — его голос почти пропал: он чувствовал, что голосовые связки скрежетали, как несмазанные зубчатые колеса, проталкивая слова. — Это слишком важно. Невозможно забыть, что значит иметь отца.
Глаза Бри скользнули в сторону, в свете огня только блеснула их голубизна.
— Я подумала... ты был таким маленьким. Ты правда помнишь своего отца?
Роджер покачал головой, его сердце сильно сжалось, охватывая пустоту.
— Нет, — тихо сказал Роджер и наклонил голову, вдыхая аромат волос своей дочери. — Но я помню твоего.
ГЛАВА 22
БАБОЧКИ В ЖИВОТЕ*
(*В названии главы Диана использует анаграмму слова BUTTERFLY — 'бабочка', и потому получается слово FLUTTERBY, означающее волнение и трепет.)
Уилмингтон, колония Северная Каролина
3 мая, 1777
Я сразу поняла, что Джейми опять видел сон. На его лице появилось рассеянное выражение, как у человека, погруженного в свои мысли — словно он видел что-то другое нежели жареную кровяную колбасу на тарелке.
Пока я наблюдала за ним, у меня появилось острое желание выяснить, что же такое он увидел, но пришлось тут же подавить свое нетерпение из страха, что сон частично забудется, если спросить слишком быстро. И, честно говоря, я ему завидовала. Я бы что угодно отдала за возможность видеть то, что видел он, неважно — реально оно было или нет. Едва ли это имело значение — но тут была связь, и разорванные нервные окончания, соединявшие меня с моей пропавшей семьей, искрили и пылали как закороченный кабель, когда я видела Джейми таким.
Я не могла устоять перед искушением узнать, что же ему приснилось, хотя даже обычные сны редко бывают четкими и однозначными.
— Тебе снились они, правда? — спросила я, когда официантка ушла.
Встали мы поздно, устав от вчерашней долгой дороги в Уилмингтон, и сейчас были единственными, кто обедал в маленькой гостиной отеля.
Джейми посмотрел на меня и медленно кивнул, только маленькая складка залегла между бровями. Это меня встревожило: обычно те редкие сны о Бри или о детях приносили умиротворение и счастье.
— Что? — выпалила я. — Что случилось?
Он пожал плечами, продолжая хмуриться.
— Ничего, Сассенах. Я видел Джема и малышку, — улыбка скользнула по его лицу. — Боже, она та еще дерзкая маленькая плутовка! Напоминает мне тебя, Сассенах.
Комплимент выглядел весьма сомнительным, но я буквально засветилась от воспоминаний. Я часами наблюдала за Мэнди и Джемом, запоминая каждую черточку, каждый жест, пытаясь экстраполировать, представить, как бы они выглядели, подрастая, и, без сомнений, у Мэнди были мои губы. Я знала совершенно точно, что у нее моя форма глаз и мои волосы — бедное дитя — хотя они и были чернильно-черными.
— Что дети делали?
Он потер пальцем между бровями, как будто у него зачесался лоб.
— Они были на улице, — проговорил Джейми медленно, — Джем сказал Мэнди заняться чем-нибудь, а она пнула его в голень и побежала прочь, он погнался за ней. Мне кажется, дело было весной, — он улыбнулся, сосредоточившись на том, что увидел во сне. — Я помню, в ее волосах запутались малюсенькие цветочки, их тьма-тьмущая расстилалась между камнями.
