Лицо Джеру было каменным. — Он стоял у нас на пути. Это достаточная причина, чтобы уничтожить его.
Паэл покачал головой. — Такие умы, как у вас, уничтожат нас, комиссар.
Джеру уставилась на него с подозрением. Затем она сказала: — У вас есть способ. Не так ли, академик? Способ вытащить нас отсюда.
Он попытался встретиться с ней взглядом, но ее воля была сильнее, и он отвел глаза.
Джеру тяжело вздохнула: — Несмотря на то, что на карту поставлены три жизни, неужели долг для вас ничего не значит, академик? Вы умный человек. Неужели вы не видите, что это война человеческих судеб?
Паэл рассмеялся. — Судьба или экономика? — Он сказал мне: — Видишь ли, дитя, пока исследователи, флотилии шахтеров и корабли колонистов продвигаются вперед, пока растет Третья экспансия, наша экономика работает. Но система полностью зависит от продолжения завоеваний. С нетронутых звезд богатства могут продолжать поступать внутрь, в старые, истощенные системы, питая огромные орды людей, численность которых превысила численность самих звезд. Но как только этот рост замедлится...
Джеру молчала.
Я кое-что понял из этого. Это была война за колонизацию, за построение миров. В течение тысячи лет мы неуклонно распространялись от звезды к звезде, используя ресурсы одной системы для исследования, терраформирования и заселения миров в других. При слишком глубоком разрыве в этой цепи эксплуатации экономика рушилась.
И призракам удавалось сдерживать экспансию человечества в течение пятидесяти лет.
Паэл сказал: — Мы уже задыхаемся. Войны уже были, юный Кейс: люди сражались с людьми, а внутренние системы голодали. Разумеется, это не упоминается в пропаганде Коалиции. Если призраки могут держать нас взаперти, все, что им нужно сделать, это дождаться, пока мы уничтожим себя и освободим их, чтобы они могли продолжить свои собственные, более достойные проекты.
Джеру проплыла перед ним. — Академик, выслушайте меня. Когда я росла на Денебе, то видела в небе огромные шхуны, доставлявшие межзвездные богатства, которые поддерживали жизнь моего народа. Я видела логику истории в том, что мы должны поддерживать экспансию, потому что выбора нет. И именно поэтому я поступила на службу в вооруженные силы, а позже в Комиссию по установлению исторической правды. Не из-за идеологии, не из-за туманных представлений о судьбе, а из-за экономики. Мы должны трудиться каждый день, чтобы поддерживать единство и цель человечества. Мы должны продолжать расширяться. Потому что, если мы дрогнем, мы умрем, вот так просто.
Паэл приподнял бровь. — Возможно, я недооценил вас. Но, комиссар, искренни вы или нет, но ваша вера в эволюционное предназначение человечества обрекает нас на то, чтобы мы превратились в стайку детей, которым дано несколько мгновений любить, размножаться и умирать, прежде чем их ввергнут в бесполезную войну.
— Это вера, которая связывала нас вместе на протяжении тысячи лет, — отрезала Джеру. — Это вера, которая объединяет бесчисленные триллионы людей, живущих за тысячи световых лет. Достаточно ли вы сильны, чтобы сейчас бросить вызов такой вере? Ну же, академик. Никто из нас не хочет родиться в разгар войны. Мы все должны делать все, что в наших силах, друг для друга, для других людей; что еще остается?
Я переводил взгляд с одной на другого. Подумал, что нам следует поменьше болтать и побольше воевать. Дотронулся до плеча Паэла, он отпрянул. — Академик, Джеру права? Есть ли способ, как мы сможем пережить это?
Паэл вздрогнул. Джеру склонилась над ним.
— Да, — наконец сказал Паэл. — Да, есть способ.
Идея оказалась простой.
А план, который мы с Джеру придумали для ее реализации, был еще проще. Это было основано на единственном предположении: призраки не агрессивны. Признаю, это было отвратительно, и я мог понять, почему это могло расстроить такого брезгливого земляного червя, как Паэл. Но иногда хорошего выбора нет.
Нам с Джеру понадобилось несколько минут, чтобы передохнуть, проверить наши скафандры и различные повреждения и устроиться поудобнее. Затем, снова следуя стандартным оперативным процедурам, мы направились обратно к питомнику незрелых шкурок.
Мы выбрались из зарослей и спустились к полупрозрачному корпусу. Мы старались держаться подальше от скоплений призраков, но не предпринимали никаких реальных усилий, чтобы спрятаться. В конце концов, в этом не было особого смысла; призраки все равно скоро узнают о нас и о наших намерениях.
Мы вбили крюки в податливый корпус и закрепили веревки для опоры. Затем взяли ножи и начали пропиливать себе путь сквозь корпус.
Как только мы приступили к делу, вокруг нас начали собираться призраки, словно огромные антитела. Они просто парили там, жуткие безликие безделушки, дрейфующие, словно в вакууме. Но когда я уставился на дюжину искаженных отражений своего худого лица, я почувствовал, как во мне поднимается необъяснимое отвращение. Возможно, вы могли бы представить их как семью, объединившуюся, чтобы защитить своих детей. Мне было все равно; от тщательно продуманной ненависти, накопленной за всю жизнь, так просто не избавишься. Я решительно взялся за работу.
Джеру первой пробралась сквозь корпус капсулы. Воздух вырвался наружу фонтаном быстро сгущающегося воздуха. Шкурки малышей затрепетали, показывая, что им явно не по себе. И призраки начали собираться вокруг Джеру, словно огромные светящиеся шары.
Джеру взглянула на меня. — Продолжай работать, тар.
— Да, сэр.
Еще через пару минут я тоже закончил. Давление воздуха уже падало, и оно сошло на нет, когда мы вырезали в крыше большой, размером с дверь, клапан. Закрепившись веревками, мы откинули клапан, открывая дыру пошире. Несколько последних облачков пара окутали наши головы, сверкая кусочками льда.
Детеныши-шкурки забились в конвульсиях. Незрелые, они не могли пережить внезапный вакуум, который должен был стать их основной средой обитания. Но то, как они умерли, облегчило нам задачу. Серебристые шкурки одна за другой выползали из отверстия в крыше. Мы просто хватали каждую из них — как будто хватали развевающуюся простыню — протыкали ножом и нанизывали на веревку. Все, что нам нужно было делать, это сидеть и ждать, когда они придут. Их были сотни, и мы были заняты.
Я не ожидал, что взрослые призраки выдержат это, были ли неагрессивными или нет; и оказался прав. Вскоре они столпились вокруг меня, нависая огромными серебристыми животами. Призрак массивен и прочен, и у него большая инерция; если один из них ударит тебя в спину, ты об этом узнаешь. Теперь они толкали меня так сильно, что я распластывался на крыше, снова и снова. Однажды меня так сильно дернуло на привязанной веревке, что мне показалось, будто я сломал еще одну или две кости в ноге.
А тем временем я начал чувствовать себя намного хуже: у меня кружилась голова, меня подташнивало, я перегрелся. Каждый раз после того, как меня сбивали с ног, мне становилось все труднее выпрямляться. Я быстро слабел, представляя, как крошечные молекулы моего тела распадаются на части в этом загрязненном призраками пространстве.
Впервые я начал считать, что мы потерпим неудачу.
Но затем, совершенно неожиданно, призраки отступили. Когда они отошли от меня, я увидел, что они собрались вокруг Джеру.
Она стояла на корпусе, ее ноги были опутаны веревкой, а в обеих руках у нее были ножи. Она яростно рубила призраков и младенческие шкурки, которые проносились мимо нее, не делая попыток поймать их, а просто разрезая и уничтожая все, до чего могла дотянуться. Я видел, что одна рука у нее неуклюже повисла — возможно, она была вывихнута или даже сломана, — но она продолжала резать, несмотря ни на что. А призраки столпились вокруг нее, огромные серебряные сферы давили на ее хрупкую, сопротивляющуюся человеческую фигуру.
Она пожертвовала собой, чтобы спасти меня, — точно так же, как капитан Тейд в последние минуты "Ярко" пожертвовала собой, чтобы спасти Паэла. И моим долгом было завершить начатое. Так что я колол и продевал веревки, снова и снова, пока из этой дыры вываливались медленно погибавшие тонкие шкурки.
Наконец шкурки закончились.
Я поднял голову, моргая, чтобы смахнуть соленый пот с глаз. Несколько шкурок все еще валялись внутри капсулы, но они были неподвижны и мне до них не дотянуться. Другие ускользнули от нас и застряли в хитросплетении корабельных конструкций, слишком далеко и слишком разбросаны, чтобы их стоило преследовать дальше. Того, что у меня было, должно было хватить. Я начал пробираться оттуда, обратно через заросли, к месту, где стояла наша потерпевшая крушение шлюпка, где, как я надеялся, меня должен был ждать Паэл.
Я оглянулся один раз. Ничего не мог с собой поделать. Призраки все еще толпились на разорванной крыше капсулы. Где-то там, внутри все еще сражалось то, что осталось от Джеру. У меня возникло непреодолимое желание вернуться к ней. Ни один человек не должен умирать в одиночестве. Но я знал, что должен выбраться оттуда, завершить миссию, оправдать ее жертву.
И я добился своего.
Мы с Паэлом закончили работу на внешнем корпусе крейсера призраков.
Снимать шкурки оказалось так же просто, как и описывала Джеру. Подогнать друг к другу листы с нулевой постоянной Планка тоже было легко — нужно лишь выровнять их и скрепить большим пальцем. Я занялся этим, сшивая из шкур парус, в то время как Паэл работал над такелажем из отрезков веревки, прикрепленных к палубной панели с разбившейся шлюпки. Он работал быстро и эффективно: в конце концов, Паэл был выходцем из мира, где во время отпуска все катаются на солнечных парусах.
Мы работали размеренно, часами.
Я не обращал внимания на различные боли, усиливающиеся в голове, груди и желудке, пульсирующую боль в сломанной руке, которая так и не зажила, и ломоту в ноге. И мы не говорили ни о чем, кроме текущей задачи. Паэл ни разу не спросил, что стало с Джеру; казалось, он предвидел судьбу комиссара.
Все это время призраки не беспокоили нас.
Я старался не думать о том, какие эмоции бушевали в их серебристых панцирях, какие отчаянные споры могли разгораться на невидимых волнах. В конце концов, я пытался выполнить задание. И был измотан еще до того, как вернулся к Паэлу. Просто продолжал работать, не обращая внимания на усталость, сосредоточившись на задаче.
Удивился, обнаружив, что дело сделано.
Мы соорудили парус шириной в сотни метров, сшитый из невидимо тонкой незрелой шкуры призраков. Он был примерно круглой формы и прикреплялся десятком отрезков тонкой веревки к распоркам на панели, которую мы вытащили из обломков шлюпки. Парус лежал поперек пространства, легкая рябь пробегала по его мерцающей поверхности.
Паэл показал мне, как с этой штукой обращаться. — Потяни за эту веревку или вот за эту... — Огромный лоскутный парус задергался в ответ на его команды. — Я настроил его так, что тебе не придется прибегать к каким-либо ухищрениям, например, к лавированию. Надеюсь, лодка просто подплывет к периметру оцепления. Если тебе нужно убрать парус, просто перережь веревки.
Я воспринимал все это автоматически. Нам обоим было важно знать, как управлять нашей маленькой лодкой. Но потом я начал улавливать подтекст того, что он говорил. Ты, а не мы.
Он подвинул меня на палубу и оттолкнул от корабля призраков. Его сила была удивительной. Сам остался позади. Все было кончено прежде, чем я понял, что он делает.
Я наблюдал, как он удаляется, задумчиво цепляясь за какой-то клубок.
Парус надо мной медленно вздымался, наполняясь светом разгорающегося солнца. Паэл хорошо спроектировал свое импровизированное судно: все такелажные канаты были натянуты, и я не заметил ни разрывов, ни складок на серебристой ткани.
— Там, где я вырос, небо было полно парусов... — На моем скафандре было ясно, как божий день, что говорит Паэл.
— Почему вы остаетесь, академик?
— Ты продвинешься дальше и быстрее, если не придется тащить мою массу. И, кроме того, наша жизнь и так коротка, мы должны беречь молодежь. Тебе так не кажется?
Я понятия не имел, о чем он говорит. Паэл был гораздо ценнее меня; я был тем, кого следовало оставить. Он опозорил себя.
Его скафандр был испещрен сложными иероглифами. — Берегись прямых солнечных лучей. Конечно, они становятся все более интенсивными. Это поможет тебе... — И затем он скрылся из виду, снова углубившись в заросли.
Больше я его никогда не видел.
Корабль-призрак вскоре отдалился, превратившись в огромное яйцо, очертания которого терялись из моего затуманенного зрения. Я вцепился в свой кусок палубы и искал тень.
Двенадцать часов спустя я достиг невидимого радиуса, где тактический радиомаяк в моем кармане начал издавать пронзительный вой, заполнивший наушники. Включились вспомогательные системы моего скафандра, и я обнаружил, что дышу свежим воздухом.
Немного погодя из потока флота вынырнул ряд огней и устремился ко мне, становясь все ярче. Наконец он превратился в золотую пулю, украшенную сине-зеленым тетраэдром, символом свободного человечества. Это был корабль снабжения под названием "Господство приматов".
И вскоре после этого, когда флот призраков покинул их крепость, звезда взорвалась.
Как только я закончил свой официальный доклад корабельному комиссару — и смог выписаться из медотсека "Господства приматов", — сразу попросил о встрече с капитаном.
Я поднялся на мостик. Моя история облетела весь мир, а различные медицинские повязки, которыми я щеголял, дополнили мой героический миф. Так что мне пришлось пройти проверку у команды — "Ты должен был быть мертв, я присвоил твою зарплату и уже переспал с твоей матерью" — и был встречен тем, что, по-видимому, является универсальным жестом узнавания одного тара другим: сжатым кулаком, двигающимся вверх-вниз вокруг воображаемого пениса. Но что-то более уважительное просто не показалось бы нормальным.
Капитан оказалась седовласым ветераном с огромным шрамом от лазерного ожога на щеке. Она напомнила мне первого помощника Тилла.
Я сказал ей, что хочу вернуться на действительную службу, как только позволит здоровье.
Она оглядела меня с ног до головы. — Вы уверены, тар? У вас много возможностей. Несмотря на свой юный возраст, вы уже внесли свой вклад в развитие кампании. Вы можете идти домой.
— Сэр, и чем я буду заниматься?
Она пожала плечами. — Фермой. Собой. Растить детей. Что еще делают земляные черви. Или можете вступить в Комиссию по установлению исторической правды.
— Я — комиссар?
— Вы были там, тар. Вы побывали среди призраков и вернулись оттуда с информацией, более важной, чем все, к чему Комиссия пришла за пятьдесят лет. Вы уверены, что хотите снова столкнуться с военными действиями?
Я все обдумал.
Вспомнил, как Джеру и Паэл спорили об экономике. Для меня это была неприятная перспектива. Я был на войне, которая не имела ко мне никакого отношения, в ловушке того, что Джеру называла логикой истории. Но, готов поспорить, это было верно для большей части человечества на протяжении всей нашей долгой и кровавой истории. Все, что вы можете сделать, — это жить своей жизнью, радоваться каждому мгновению и поддерживать своих товарищей.
