Резолюция о хозяйственном строительстве, принятая Пленумом, производила двойственное впечатление. С одной стороны, она содержала критику всех постулатов "правых", с другой же — отчасти принимала их позицию, призывая к действиям, основанным на строгом экономическом расчете, на учёте рыночной конъюнктуры, требуя отказа от голого администрирования как основного метода решения хозяйственных проблем.

В организационном отношении Пленум постановил ликвидировать Совет Труда и Обороны, как орган, дублирующий функции Совета Народных Комиссаров. При этом Рыков, утратив пост председателя СТО ввиду его упразднения, остался заместителем председателя Совнаркома. Бухарин перестал быть главным редактором "Правды" и "Большевика", оставшись, однако, в редколлегии обоих органов партийной печати. Томский сохранил пост председателя ВЦСПС, но лишился большинства своих сторонников в Центральном Совете профсоюзов. Места в Политбюро сохранили все трое, лишь Томский превратился из члена Политбюро в кандидата. Меньше всех повезло Угланову. Поста секретаря ЦК он лишился ранее, секретарем Московского комитета партии перестал быть незадолго до Пленума, а теперь не был вновь избран кандидатом в члены Политбюро, оставшись лишь членом ЦК и Московского комитета ВКП(б).

Затем Пленум перешел к менее острым пунктам повестки дня. В связи со вступлением СССР в Лигу Наций утвердили главу делегации в Женеву — им ожидаемо стал Максим Литвинов. Но следующее назначение обрушивается на меня, как ушат холодной воды.

— Товарищи, — негромким, глуховатым голосом говорит Сталин, — имеется настоятельная необходимость укрепить экономическую часть нашей делегации в Женеве крепким специалистом, способным реализовать открывающиеся новые возможности внешних экономических связей через работу в Лиге Наций. Поэтому предлагаю назначить экономическим советником нашего представительства члена ЦК, заместителя председателя ВСНХ товарища Осецкого. Он имеет богатый опыт работы в торгпредствах нескольких стран, хорошо знает потребности нашего хозяйства, и сумеет достойно организовать экономическую работу представительства.

Вот не было печали! Сталин, похоже, решил использовать меня в качестве одного из второстепенных козлов отпущения, но на растерзание не отдавать, а сохранить на всякий случай про запас.

— Поскольку товарищу Осецкому придется постоянно работать за границей, он, разумеется, не сможет нормально исполнять обязанности члена ЦК. Но, как я уже объяснял ранее по другому случаю, — Иосиф Виссарионович хитро прищурился, — вывести его из состава ЦК мы оснований не имеем. Поэтому предлагаю Пленуму принять решение о временной приостановке членства товарища Осецкого в Центральном Комитете.

Проголосовали... Вот так я и стал экономическим советником постпредства СССР в Лиге Наций и "приостановленным членом" ЦК с непонятным и неопределенным статусом, никаким параграфом Устава партии не предусмотренным, но и без формального нарушения этого Устава. Вроде и не исключили (ибо как будто бы не за что), и в то же время выпихнули вон, что будет однозначно воспринято всеми как своего рода наказание. И заодно брошена тень подозрения в том, что понижение статуса связано с близостью моих взглядов с "правым уклоном" — раз уж попал под одну гребенку с правыми.

Глава 11. В дорогу

Глава 11.1.

Последней попыткой "правых" на Пленуме отстоять для себя хотя бы какие-то позиции для продолжения политической борьбы, было внесение ими поправки в резолюцию о хозяйственном положении. В поправке указывалось на необходимость решительной борьбы с левым уклоном. Однако большинство сходу отвергло эту поправку, заявив устами Куйбышева:

— Партия уже неоднократно принимала решения насчёт борьбы с левым уклоном, и вылазки леваков были успешно партией разгромлены. Да и в данной резолюции есть немало конкретных указаний о борьбе с леваческими приемами в хозяйственной работе. Поэтому поправку "правых" нельзя расценить иначе, как попытку затушевать тот факт, что правоуклонистская болезнь на данный момент представляет наибольшую опасность.

Особенно кислым выражение лиц "правых" стало после того, как была принята резолюция о проведении чистки партии. Хотя конкретно о правом уклоне там не говорилось, но насчет освобождения партии от всех политически нестойких элементов, уклоняющихся от генеральной линии или не проявляющих активности в ее защите, было сказано недвусмысленно. Понятно, что пройти через чистку те, то проявлял симпатии к "правым" взглядам, будет очень и очень нелегко.

Поэтому вскоре после пленума началась череда публичных выступлений многих сторонников Бухарина Рыкова и Томского с осуждением своих прежних взглядов и с поношением своих бывших кумиров. Каялись, конечно, не все, но стойких оказалось довольно мало. Это подтвердило мои предположения, что среди сторонников "правых" далеко не все отстаивали свои убеждения — хватало и тех, кто приспособил свои личные интересы к системе нэпа и ничего не хотел менять, да и тех, кто просто неправильно просчитал, на кого делать ставку.

Оставалось удивляться прозорливости Михаила Кольцова, который еще в 1928 году, в бытность свою редактором журнала "Крокодил" напечатал "проект полемической статьи", предлагая его как своего рода образец для тех, кто публикуется в советской прессе. В тексте статьи нагромождались филиппики в адрес русского великодержавного шовинизма, с приведенными вполне к месту цитатами из Ленина, который не раз сам высказывался в подобном духе. Однако в последнем абзаце "проекта статьи" читатель вдруг обнаруживал заявление, что автор ее "охотно и радостно" берет обратно всё, что в статье написал, что он признает свои ошибки и отрекается заранее от всех, разделяющих взгляды, высказанные им в статье.

Да, любители "колебаться вместе с линией" уже тогда были заметны в партийных рядах, а сейчас, в вязи с нападками на "правых", их число резко возросло. Сами лидеры правого уклона, надо сказать, тоже поспособствовали такого рода покаянным настроениям. Хотя сами они каяться еще не начали, до меня дошли слухи о том, что тройка лидеров "правых" вовсю уговаривает своих самых стойких сторонников не высовываться, не переть против течения, а если придется — то и покаяться.

— Поймите, — оправдывал свои увещевания Бухарин перед своими верными учениками, — я никогда не прощу себе, если кто-нибудь из вас пострадает из-за близости ко мне и приверженности моим взглядам.

Меня эти дрязги непосредственно не касались, тем более, что мое время теперь целиком занимали сдача дел в ВСНХ и подготовка к отъезду в Женеву. Орджоникидзе был явно удручен моей "дипломатической ссылкой", безуспешно пытаясь выдернуть на мое место кого-нибудь из опытных работников других ведомств. Но за хороших специалистов все наркомы держались руками и ногами, стараясь не отпускать. А когда Георгий Константинович попытался решить проблему через Политбюро, то оказался несколько обескуражен.

— Не понимаю, чем они там думают! — бросил он в сердцах, пригласив меня для беседы в свой кабинет. — Оказывается, видите ли, что от должности моего заместителя тебя никто отстранять и не собирался! А кто будет тащить весь этот воз работы в твое отсутствие? Где я найду толкового специалиста, который согласится пахать в качестве временно исполняющего должность, да еще и на неопределенный срок?! — председатель ВСНХ всё более распалялся, дергая лицом и топорща усы, а потом вдруг замолчал и уже более спокойным голосом произнес:

— Ладно, поделю твои заботы между оставшимися заместителями... Ты тут сам прикинь, кому какие дела лучше отдать.

Не лишаясь места в ВСНХ, я в то же время был оформлен на работу в Народный комиссариат иностранных дел. А вскоре все ответственные работники, делегируемые в Женеву, были собраны на совещании у Литвинова. НКИД в это время располагался буквально через дорогу от места работы моей жены (и моей второй работы) — на углу Кузнецкого моста и Большой Лубянки, в большом доходном доме, построенном в годы Первой русской революции по заказу Российского общества страхования от огня. Перед зданием, в открытом дворике дома, стоит бронзовый памятник убитому в Швейцарии Вацлаву Вацлавовичу Воровскому, до сих обращающий на себя внимание своей необычной позой.

На совещании Литвинов был строг и сосредоточен.

— Еще раз напоминаю вам, что, в отличие от обычной процедуры, СССР не подвал прошения о приеме в Лигу Наций, а получил приглашение принять участие в ее работе. Исходя из этого, должна быть соответствующим образом выстроена и протокольная часть — наша делегация не должна выглядеть смиренными просителями, которых допускают к заседаниям, а продемонстрировать, что мы занимаем свое место по полному праву. Понятно, что империалистические государства, задающие тон в Лиге, постараются умалить тот факт, что они вынуждены пригласить к себе СССР в качестве великой державы, и попытаются поставить нас в рамки обычных протокольных процедур.

— Но мы же не можем пойти на открытое нарушение принятого дипломатического протокола... — протянул неуверенный голос из-за моей спины.

— Что для нас важнее — святость дипломатического протокола или авторитет Советского Союза? — Максим Максимович свозь стекла очков устремил тяжелый взгляд на возражавшего. — А что бы избежать мелочных распрей в процессе подготовки нашего участия в работе Лиги Наций, наша делегация появится в Женеве только в самый последний момент. 30 или 31 октября ожидается официальная телеграмма правительств государств — членов Лиги Наций о нашем приглашении. ЦИК СССР немедленно ответит согласием, думаю, не позднее понедельника, 3 ноября. Поэтому, чтобы успеть на заседание Ассамблеи, мы выезжаем в Женеву через Париж в субботу, 1 ноября, и остановимся во французском городке Эвиан, в десяти минутах езды от Женевы. Дальнейшие инструкции получите на месте.

— Как мы можем выехать, — твердым, громким голосом произнес сидящий недалеко от меня военный с двумя ромбами в петлицах, — если штат аппарата военного советника до сих пор не утвержден?

— Вот и решайте этот вопрос, пока у вас еще есть время до 30 октября! — резко парировал Литвинов.

Меня интересовала аналогичная проблема, но поднимать её во время совещания? Ясно же, что не здесь она будет решаться.

С мест посыпались вопросы касательно организации поездки, но Максим Максимович, переадресовал всех к начальникам соответствующих отделов НКИД, и поспешил закрыть совещание, попросив остаться лишь членов официальной делегации — двух полномочных представителей при наркоме иностранных дел.

Глава 11.2.

Как и советовал Литвинов, я отправляюсь решать вопрос о штате экономического советника постпредства СССР в Лиге Наций к замнчальника отдела кадров НКИД. Тот без обиняков ставит меня перед фактом:

— В вашем аппарате предусмотрена одна штатная единица: секретарь-переводчик.

— А вы представляете себе объем работы на моем участке? — внутри начинаю закипать, однако стараюсь не подать вида, пока держусь спокойно, говорю не с раздражением, а с некоторой иронией.

— Вы можете опираться в своей работе на технический аппарат постпредства в целом, — отбивает мое возражение чиновник. — Перепечатка документов, шифрованная связь с Москвой, подборка иностранной прессы, — все это вам обеспечат. Мы не можем раздувать штаты до бесконечности.

— Допустим, — с неудовольствием ворчу я. — Кому следует представить кандидатуру на должность моего секретаря?

— Никому, — пожимает плечами кадровик. — Состав аппарата уже утвержден самим Литвиновым.

Вот это засада! Придется пробиваться на самый верх, чтобы реализовать свое желание взять с собой в Женеву Лиду, и детей, конечно же. Мотаясь по начальственным кабинетам (прорваться к самому Максиму Максимовичу пока не удавалось), я быстро выясняю две вещи. Первая — мой авторитет в стенах НКИД ничего не значит, тем более, что членство в ЦК у меня теперь какое-то сомнительное. Вторая — с кадрами вовсе еще не все окончательно решено. Торг за персональный состав постпредства идет отчаянный. И на заднем плане этого торга то и дело всплывает загадочная фигура — Марсель Розенберг. На него ссылаются, его ругают, им грозят, бросают между делом — "Ну, если Марсель сказал...".

Поинтересовавшись, кто это, у одного из мелких служащих НКИД, узнаю:

— Марсель Розенберг? Это советник нашего полпредства в Италии. Недавно вернулся к нам на работу из Национального сектора ЦК.

Вроде бы, советник полпредства — совсем не та фигура, которая могла бы тягаться с решениями самого наркома. Но вот поди ж ты! Кто же он таков? Постойте... "Вернулся к нам на работу". Кажется, слышал я уж о работнике Наркоминдела с таким именем и фамилией. Точно! А было это в самом конце 1926 года, когда я принял участие в работе только что созданного (не без моей подачи) аналитического отдела ОГПУ. И именно тогда я краем уха услышал из уст то ли Трилиссера, то ли Мессинга, что есть в НКИД такое вспомогательное бюро, которое выполняет функции, в чем-то аналогичные нашему аналитическому отделу. — собирает разведсводки, поступающие в наркомат иностранных дел от Разведупра РККА и от ИНО ОГПУ, а также и разведдонесения по линии самого наркомата. И руководил этим бюро как раз Марсель Розенберг — но потом ушел на работу в ЦК.

— Правда, собственно анализом информации это бюро не занимается,— поведал мне... кто же? Ах, да, это все же был Михаил Абрамович. — Если там и есть аналитик, так это только сам Марсель. Но он один может потягаться со всем нашим отделом. У него и свои источники есть, и весьма серьезные, покачал головой Трилиссер. Мне запомнилась та интонация, с которой он говорил — смесь явного уважения с затаенной неприязнью.

Какой отсюда следует вывод? "Разведчики бывшими не бывают!". А значит, действовать надо через ОГПУ, попытавшись включить в мою игру Розенберга. В конце концов, где Лида служит? Увезти ее в Женеву без согласия заместителя председателя ОГПУ, на которого она работает, все равно не получится.

На какие рычаги и педали нажал Михаил Абрамович, чтобы выполнить мою просьбу, и почему вообще пошёл мне навстречу, — остается только догадываться. Но Лида внезапно, буквально в один день, оказалась переводчицей международного отдела ВСНХ, а трудовая книжка и личное дело неопровержимо свидетельствовали, что вся ее карьера с момента окончания Коммунистического университета, проходила в стенах этой организации. А еще через два дня она уже оформлялась в НКИД секретарем-переводчиком экономического советника постпредства СССР в Лиге Наций.

Скорее всего, у ОГПУ был в этой операции свой интерес, но, разумеется, об инструкциях, полученных от Трилиссера, Лида мне ничего не рассказывала.

Дальше решались уже чисто технические вопросы. Оформление документов на нас и на детей, получение проездных билетов, дипломатического паспорта для меня и служебного — для Лиды, страшная спешка с изготовлением официальных костюмов в ателье НКИД... НЭП, в отличие, от покинутого мною времени, пока давили далеко не столь энергично, стремительного оскудевания прилавков и перехода на карточное снабжение не наблюдалось, и многие личные вещи зарубежного производства можно было купить и в госторговле, и у частников. Наши новые чемоданы (польского происхождения, из желтой кожи), быстро наполнялись.