Исходный состав дела Мазуров знал. Молодого писателя убили в Лиде, вроде бы пьяные хулиганы. Под самый конец драки появился Короткевич. Поняв, что другу не помочь, мигом сломал шею главарю и покалечил до инвалидности еще троих драчунов — остальные успели сбежать.

Как человек теряет разум от ярости, Мазуров не раз видел на войне, и не удивился, что тихоня-прозаик за пару секунд положил четверых. По-человечески, он писателю сочувствовал. Но, спусти такое на тормозах, пойдут нехорошие слухи о слабости властей, о том, что интеллигенции позволено чересчур много. Союз и так на части рвет, как воздушный шарик при скоростном увеличении. Очень быстро меняется жизнь, а люди просто не поспевают, если бы даже хотели. Только люди-то меняться как раз и не хотят! Хотят, наконец, после войны отоспаться.

Мазуров сам бы хотел.

— Того, первого пацана, выходит, убили за то, что он говорил на белорусском языке… — Мазуров с силой потер лицо обеими ладонями. Взял карандаш и обвел в распечатке фразу главаря: “Раечка, подожди, сейчас одного пшека научим говорить по-русски”.

— Теперь понятно…

Первый секретарь встал и подошел к большому окну. Поглядел на августовские крыши.

— Скандал. Вот почему Короткевич на сделку с нами не идет. Ему по совести отсидеть за то, что нациста убил.

— Сразу следует вопрос от окружающих: почему мы с нацистами воевали, а сейчас убивать их не позволено?

Серов оперся подбородком на руки и прикрыл глаза. Мазуров прошел в угол, к телефонам. Выбрал нужный и принялся пищать кнопками.

— Сейчас Келдыша вызову, если он близко. По социальным делам у нас Ефремов, но я его буквально третьего дня лечиться заслал, именным приказом. Тоже… Идеалист. Мне, говорит, привилегий не надо. Лечите, говорит, кому совсем плохо. Сдержался, не наорал, вежливо говорю: ваше здоровье — достояние республики. Помните, кино такое в апреле вышло? Снимал Бычков, главного героя Миронов играет. Повезло мне, Ефремов кино видел, Миронова вспомнил. А Миронов улыбку выбьет из любого. Талант, что тут скажешь. Заулыбался Антоныч, согласился, только предписание захотел, чтобы жена отпустила.

— Знаю, — сказал Серов. — Мой… Бывший мой, то есть… Капитан Гусев его повезет.

— А ты как будто посвежел мордально, Иван.

— Обратился к восточным товарищам, раз мы с Китаем теперь друзья. Приехал оттуда специалист. Поохал, поворчал, потыкал меня палочкой. Вынес решение: ладно, мол. Некогда вам ходить по бассейнам и спортзалам, но вот вам гимнастика. Все плавно, медленно, можно в кителе делать, не вспотеешь. Придумал ее знаменитый легендарный Вынь Су Хим, ему за семьдесят, поэтому и вы справитесь. Я попробовал: ничего, не тяжело. И никакие спортивные снаряды не нужны, хоть в поезде занимайся. Смеяться не будешь?

— Буду, обязательно. Ты говори, пока Мстислав не подъехал, а то вдвоем смеяться будем.

Серов махнул рукой:

— С веером занимаюсь. Лейтенанты в рукава ржут, а мне, понимаешь, надо. За месяц давление на пятерик упало, представь? Жизнь такая пошла, понимаешь, как у того попугая: пусть меня расстреляют, я хочу видеть, чем кончилось.

— Келдыш приехал, — сказал селектор голосом Шарапова.

— Приглашай.

Ходил главный академик медленно, зато соображал чуть ли не быстрее новенького “Урала”. Вник мгновенно:

— Получается, Короткевич там вроде Пушкина. Ну, самое малое, Лермонтова. Не наказывать — закричат, что убийцу покрываем. Те, покалеченные, наверняка, уже слух пустили. Наказать — интеллигенция на рога встанет. Партизанская республика, начнется там Антоновщина.

— Не только интеллигенция, Мстислав, — Мазуров еще раз потыкал карандашом в обведенную фразу. — Понимаешь, вот мы страну строим. Стрелки там на карте чертим. Ракеты запускаем. С индусами заключаем договоры, с китайцами вот… А там, на низах, мы “пшеки”. Или “мышебратья”, как там в протоколах дальше сказано.

— Мыше… Братья?

— “Мы же братья”, только искаженное. Вот я родился в десяти километрах от Гомеля. Рудня-Споницкая, на Ветку как ехать… По меркам этих… Ревнителей чистоты крови… Я получаюсь пшек и мышебрат. Какой Союз, ты что? Им не надо Союз. Для них китайцы — косоглазые, индийцы — черножопые. Белорусы вот, “мышебратья”, придумали же слово… А все республики, оказывается, только из Центра деньги тянут. Им надо, чтобы они убер аллес, титульная нация. А прочие подлизывали да подмахивали. Вроде свои, а по мыслям точно гитлеровцы.

— Да… Мы потом сидим-удивляемся, чего это окраины Кремль так ненавидят? — Серов перелистнул собственную папку. — Я вот по своей кровавопалаческой линии думаю: случайно ли так все совпало? Предположим, за пивом подойдет к Короткевичу некто и шепнет на ухо. Дескать, Володя, давай, мол, расколем СССР по швам. И начнет педалировать местный патриотизм, любовь к малой родине. Сделаем, дескать, наш Район-Комбинат в рамках бывшего Великого Княжества Литовского… Да еще с Новгородом, Карелией, Архангельской областью — где основное хозяйство лесное, а не зерновое. Соберем отдельную страну…

Мазуров поправил воротник. Точно, ведь он сам начал путь в Первые Секретари, когда Хрущев поручил ему разобраться с лесной промышленностью.

— … И перестанут к вам ездить мудаки с Москвы. Чем плохо? Скажем, вот есть у него приятель, Зиновий Позняк. В “тех документах” очень ярко отражен. Зенон весьма способен такое замечание сделать. Особенно на фоне сегодняшней ситуации.

— Поспелов?

— Не он один. Сигналы с мест поступают нерадостные. Есть кто-то выше Поспелова. Кто-то из наших… Из посвященных, как бы погано это ни звучало. Кто-то же Поспелову сведения дает! А прижмешь что Поспелова, что Позняка, что того, из Казани: по пьяному делу, мол, говорили. Сюжет нового фильма обсуждали. Мы художники, мы так видим… Кирилл Трофимович, ты вот спрашивал, как переквалифицировать на состояние аффекта. А тут бы по уму не вниз, а вверх. Разжигание межнациональной розни, групповое, с отягчающими. По пьяному делу — это же отягчающее обстоятельство.

— Хорошо, — Келдыш открыл глаза. — Хорошо. Если все зашло так далеко, если нельзя изъять заговорщиков, потому что их очень много… Исполним их мечту. Покажем им, что будет, если Союз развалится. Детально покажем. Воочию. С документальными кадрами. Помните, как мы ужаснулись, читая предупреждение Веденеева? Вдруг и на людей подействует. Вдруг хоть кто-то задумается? Ну, а кто не задумается, тех по твоему ведомству, Иван Александрович.

— Ты ошалел, Мстислав Князевич? Что за “документальные кадры” еще? Рассекречивать “те документы” предлагаешь?

— Даже Поспелов их читал! А его неизвестный покровитель читает и сейчас, кстати. Насколько я понимаю Ивана Александровича, мы пока не можем ему доступ закрыть: мы не знаем, кто он.

Серов поморщился, но признал:

— Мстислав дело говорит. Предотвратить расползание информации мы все равно не можем. Возглавим. Покажем людям информацию не как подает Поспелов, а как нам нужно. Мы видим, что там, впереди — пускай остальные тоже посмотрят. Не нам одним ночью с криком просыпаться. А изъять и расстрелять никогда не поздно.

Мазуров нахмурился, но согласился. Протянул раздумчиво:

— Значит, фильм обсуждали? Хорошо, хорошо… Важнейшими из искусств для нас являются кино и цирк… Цирк мы сами умеем, а вот кино посложнее, тут профессионал нужен. Давай, вези твоего Короткевича сюда, буду ему задачу ставить. И попроси своих физиков, что по темпоральной линии чего-то там сумели достичь: пусть нам натащат материалов. Давай покажем всем, как сбываются мечты о самостоятельности.

— В приемной он, с лейтенантом сидит. И бланки у меня с собой. — Серов поднялся, прошел к двери, махнул конвойному:

— Прошу… Владимир Семенович, вот сюда. Обе руки на стол, пожалуйста. Очень вас прошу, не заставляйте меня за вас краснеть. Лейтенант, подождите за дверью.

Лейтенант взглядом изобразил немой вопрос. Председатель КГБ взглядом же ответил: из-за стола быстро не выскочить, а стулья тут весомые. Лейтенант снова изобразил недоверие, но генералу армии, разумеется, не перечил. Выполнил “кругом” через левое плечо и вышел чуть ли не строевым шагом, Серов уже думал: дверью грохнет. Но нет, сдержался лейтенант, закрыл плавно. Молодец.

— Владимир Семенович. Вас мы знаем. Нас вы, наверное, узнали тоже?

— Товарища Мазурова узнал и вот, Мстислава Всеволодовича.

— Ну, а меня вам бы лучше не знать, — Серов привычно выкладывал на стол документы, прикрыв стопку красным бланком с надпечаткой “ТАЙНА”. — Но на следствии мы уже познакомились, чего никак не отменишь. Итак… Владимир Семенович Короткевич. Пятьдесят восьмой — “Дикая охота короля Стаха”, шестьдесят второй — “Леониды не вернутся к Земле”, шестидесятый — “Седая легенда”, шестьдесят пятый — “Колосья под серпом твоим”… Почему вторую книгу не написали, Владимир Семенович? Вроде бы тема выгодная, восстание супротив прогнившего царизма. Могли бы получить премию. С вашим-то талантом, очень запросто.

Короткевич поморгал, покривился, но вспомнил, что он, вообще-то, подследственный по статье сто пятой, “Убийство”, и ответил без лишнего словоблудия:

— Не хочу писать, как герои умирали.

Серов кивнул и продолжил:

— Годом позже: “Христос приземлился в Гродно”… Скажите, а “Ладья отчаяния” у вас так и лежит в рукописи с шестьдесят четвертого?

Короткевич недоуменно поднял брови:

— Откуда вы знаете?

— Терпение, Владимир Семенович, совсем немного осталось… Итак, семьдесят третий год — “Листья каштанов”, автобиографическое. Пьеса “Колокола Витебска”, семьдесят четвертый. И, наконец, “Земля под белыми крыльями”, семьдесят седьмой…

— Подождите! Подождите! Сейчас август семьдесят второго!! Вы что, шутите?

Короткевич дернулся подняться, вспомнил, что обещал сидеть смирно, рухнул обратно. Келдыш и Мазуров смотрели молча, печально.

— Что вы, Владимир Семенович. Привезти вас в Кремль, Первого Секретаря сорвать с работы просто ради розыгрыша? Поверьте, для шуток есть способы проще. Сядьте. Воды? Корвалола?

Мазуров сунул руку в потайной карман за плоской фляжкой, но Короткевич не обращал внимания ни на что, глядел только перед собой. Он видел, что в справке у Серова еще много строчек. Буквы крупные, печать хорошая, бумага белая, поэтому список вполне можно читать и вверх ногами. “Черный замок Ольшанский” — “1979”, что-то там возле пометки “1982”, потом “1984”, потом…

Серов накрыл справку ладонью и вместо нее придвинул красный бланк с надпечаткой “ТАЙНА”.

— Подписывайте. Получите допуск, узнаете все сами.

— Узнаю что? Вам я для чего?

— Наказать вас надо, безусловно. Убийство плохого человека все равно убийство. Самосуд. Но расходовать вас на шитье рукавичек или концерты самодеятельности в лагерях, считаю, преступно. Гвозди микроскопом.

Серов неожиданно засмеялся:

— Помню, как мы с Никитой Сергеевичем опасались не тому человеку “ТАЙНУ” доверить. И все равно проморгали. Вам же она достанется в наказание. В епитимью, точнее.

Короткевич изучил бланк. Подписал протянутой Мазуровым шариковой ручкой.

— Так что вам от меня нужно?

— У вас есть и пьесы. Следовательно, со сценарным искусством вы знакомы.

— На слабом уровне, если честно.

— На достаточном, чтобы по вашему очерку и по вашему же сценарию сняли фильм “Земля под белыми крыльями”. Теперь, в искупление сделанного, вы снимете фильм… По данным, которые вы получите уже завтра. Сегодня вас переоформят на отбывание наказания в штрафном батальоне и выдадут радиомаяк. Знаете, наверное, что в дивизиях народного ополчения формировали роты писателей, музыкантов, художников?

Короткевич молча кивнул.

— Вот, с вас начнется штрафная рота писателей. Гордитесь. Первопроходец.

— Но… Войны нет!

— Увы, Владимир Семенович. Для вас она началась там, в Лиде.

— Для меня — в Киеве, в пятнадцать лет. С тех пор вижу нациста — бью нациста!

— Вот именно. Вы не захотели пройти мимо, не захотели никому ничего передоверять: ни расследования, ни приговора, ни наказания. Вы все сделали сами. Хорошо. Теперь мы просто приведем вашу инициативу в соответствие с правовой системой Союза. Не по форме, не “на отвяжись”, а по существу. Хотите считать наказанием — считайте.

— Фильм… — Короткевич ошеломленно мотал головой. Мазуров, так и не вынувший фляжки, проворчал:

— Не надейтесь на лесоповале отсидеться, Владимир Семенович. Получите студию, финансирование, материалы. Живите, где вам удобно, маячок со спутника видно в любой точке планеты. Мы вам даже выезд в страны Альянса не закроем. Просто: каждый день отчет куратору письменно. Каждые две недели доклад мне лично. Выполните задачу, не только судимость снимете. В историю попадете. Знакомства и связи среди киношников, опять же, никуда не денутся. Будете потом делать свое. Хоть “Христа”, хоть “Короля Стаха”, хоть “Замок Ольшанский”.

Короткевич махнул рукой:

— Рано пока планы строить. Как назвать… Задание? Земля под белыми крыльями?

Серов убрал бумаги. Все поднялись. Впустили конвойного лейтенанта, радостного потому, что никаких инцидентов и прецедентов на его смене не случилось.

Келдыш поглядел на прозаика, вспомнил, как сам подписывал красный бланк, с какими чувствами впитывал информацию из будущего, и потом ходил добрых три недели, как в воду опущенный. Вздохнул:

— Боюсь, Владимир Семенович, название у вас в итоге образуется совершенно другое.

— Другое дело, брат!

Звездочет подвинулся, пропуская выходящего по ступеням крыльца. Мужчина кивнул рассеяно-вежливо, придержал шляпу, пробормотал что-то в ответ, попрощался кивком и спустился к фыркающему такси. Такси отъехало; рано пожелтевшие листья завились по следу большим лисьим хвостом.

— Знаешь его?

— Знаю, конечно. Вовка Короткевич, из Минского Союза Писателей. Не знал только, что и его допустили.

Толмач и Звездочет, не сговариваясь, поглядели на вывеску, под которой стояли. Информационно-Аналитический Центр. Главный склад полученной из будущего информации.

— То-то, как ни встречу, он грустный такой. Остригся зачем-то.

Братья спустились на несколько ступеней, прищурились от яркого солнца. Не сговариваясь, посчитали жару слабой и медленно двинулись вдоль тротуара.

— Во многия знания многия печали. Удивительно точно подмечено у святых старцев.

— Пропагандируешь мракобесов?