"То, что вся философия Плотина проникнута Едином, отнюдь не случайно, это выражение самой сути личности этого человека. Мечта и главная задача его жизни — раствориться в Едином. Но откуда это стремление? В принципе он сам ответил на этот вопрос: "Я полагаю, что первоисточник любви следует искать в склонности души к чистой, небесной красоте, в ощущении ею своего родства с божественным, в тех дружеских чувствах, которые она, порой сама того не осознавая, питает к высшему. Есть души, для которых земная красота — это поводырь, ведущий их дорогой воспоминаний к истинной красоте горних сфер; такие души любят земную красоту как образ красоты небесной".
Но что же все-таки вытекает из этих слов? Для Плотина любовь и красота не имели земного воплощения, он прекрасно видел всю их ущербность, несовершенство проходячесть. А раз так, какой в них смысл. К тому же они тлены. Плотин сознавал, что, как человек, он тоже смертен, но ведь это относится к телу. Он же ощущал себя вечной душой, которая по большому счету имеет одно стремление, — к благу. Если этого нет, все остальное теряет значение, неизбежно рано или поздно превращается в тлен и разврат.
Плотин же видел себя в отдельности и все человечество в целом совсем в другой ипостаси. Если душа нематериальна и бессмертна, то и человек должен стремиться стать таким же. А это можно одним лишь способом — восхождение к Единому. И тут, возможно, мы подходим к самому главному — для него эти тезисы были отнюдь не чистой1 абстракцией. Он по себе ощущал, что все это может быть на самом деле, что человеческая природа имеет огромный потенциал для коренной трансформации. Ведь он сам прошел, если не весь, то часть такого пути. А если может он, могут и все остальные. Надо только внушить это знание другим. Если бытие проистекает из Единого, то закономерно, что оно должно стремиться снова слиться с ним. "Душа же, будучи единой, в то же время и множественна, в равной мере присутствуя как в единой природе, так и в разделенном материальном мире, который, тем не менее, также един". А раз мир един, делает вывод философ, то Единое для нас всех отчий дом, в который мы должны вернуться".
Каракозов отложил свою рукопись, так как чтение несколько его утомило. По-прежнему большинство пассажиров спало или дремало, но он не чувствовал в себе признаков сна. Мысли неожиданно для него самого перенеслись совсем в другую плоскость. В памяти возникли необычайно яркие картины последней встречи с Виолеттой. Они долго занимались любовью в душе, теплая вода ручейками стекала по их телам, соединяясь с горячим накалом их тел.
Каракозовым овладело сильное вожделение. А прав ли все же был Плотин, который ради божественной отказался от плотской любви? Не потерял ли он что-то важное? Любовь человека к человеку, если она настоящая, не является ли прообразом любви к Богу или в терминологии Плотина е Единому? Если личность не познала ее, может ли она вознестись к божественным высотам и проникнуться идеальным чувством? Может быть, именно следует начинать с этого, более низкого уровня? И от него идти вверх?
Каракозов мысленно представил Виолетту, ее тонкое тело, с упругой грудью, покатыми бедрами и стройными ногами. Такой прекрасной женщины у него еще не было, он ощущает, как наполняет любовь к ней все клетки его организма, обновляя их. Это невероятно блаженное состояние, с которым ничего не может сравниться.
Да, возможно, Плотин переживал сходный экстаз в своей страсти к Единому. Но он был человеком, пришедшим в наш мир, из недостижимых высот. Даже не ясно, что он в нем делал? Хотя понятно, он всей своей жизнью продемонстрировал, что индивидуум может быть совсем иным. Между миром земным и божественным нет непреодолимой стены или перемычки, они переплетены намного тесней, чем это представляется абсолютному большинству. Вот только как пробить эту перегородку? Следует признать, что Плотину это не удалось сделать. Или все-таки удалось?
Голос стюардессы объявил, что самолет начал снижение. Через тридцать минут он совершит посадку в аэропорту назначения. Каракозов вдруг с некоторым удивлением поймал себя на том, что рад, что эта поездка завершается. Пора переходить к повседневным делам.
40.
Плотин готовился к важному разговору с императором, повторял аргументы, которые собирался ему изложить. Но при этом уверенности, что будет от этого хоть какой-то толк, не было. Но это никак не влияло на решимость философа сказать Галлиену все, что считает нужным.
Но подготовка к разговору с принцепсом не означало, что более ничем Плотин не занимался. Наоборот, дел было так много, что не хватало суток на их выполнение. Он все больше погружался в работу с детьми, опекой и помощью сиротам. Так как он не был женат, то не имел своего потомства, зато имел репутацию честного и добропорядочного человека. Многие знатные люди оставляли ему своих отпрысков на попечение перед своей кончиной. Он пребывал в заботе и об их воспитании, и об их имуществе, говоря при этом, что пока они не вырастут, пока сами не смогут о себе позаботиться, он обязан сохранить их состояние. А потому приходилось тратить драгоценное время на выслушивания отчетов опекунов о том, как расходуются деньги его подопечных.
Он смотрел на детей и думал о том, какая судьба их ждет? Ведь они будут жить в ужасном, жестоком, грубом и примитивном мире. Если эти души впитают его миазмы, их уже ничем не очистить. Это надо делать прямо сейчас, пока они еще не прониклись всеми этими зловонными испарениями. А потому он не имеет право пренебрегать этим занятием.
Император был в хорошем настроении. По крайней мере, так показалось его гостю. Плотин знал, что принцепс совсем недавно вернулся с поединка гладиаторов, и оставался под его впечатлением.
— Вижу, ты хочешь мне что-то сказать, Плотин, — тряхнул своими рыжими волосами император.
— Если ты разрешишь, — ответил философ.
— Разве я тебе что-то запрещаю здесь говорить, — удивлено посмотрел на него Галлиен.
— Нет, и я это очень ценю. Это говорит о твоей мудрости.
— О моей мудрости говорит очень многое, — усмехнулся хозяин Рима. — А вот о моей терпимости... Впрочем, в любом случае тебе нечего бояться. Не правда ли Салонина? — обратился он к вошедшей жене.
— Разумеется, Плотин, — подтвердила супруга императора, — ты для нас главный учитель знаний и мудрости.
"Если бы, — мысленно возразил ей Плотин, — возможно, это еще относится к тебе, но уж точно не к твоему мужу". Впрочем, Плотин искренне любил и уважал Галлиена. Риму повезло, что на троне восседает он, а не другой человек.
— Так что же ты хотел нам сообщить? — напомнил Галлиен.
— О двух вещах.
— Так, начинай с первой.
— Ты был сегодня на гладиаторских боях, — произнес Плотин. — Ты же знаешь, что я всячески избегаю гладиаторских представлений.
— Я много раз тебя звал с собой, но ты всегда отказывался, — подтвердил император.
— "Нет ничего гибельнее для добрых нравов, чем зрелища, ведь через наслаждение к нам еще легче прокрадываются пороки". Так говорил Сенека. А я еще добавлю, что гладиаторские бои возбуждают самые негативные чувства в человеке. Вместо милосердия и доброты — жестокость и ненависть. Разве могут дети, выращенные в такой обстановке, стремиться к благу, восходить к Единому.
Плотин взглянул на Галиенна и увидел, как напряглось его лицо.
— Рим не может отказаться от гладиаторских поединков, — не самым доброжелательным голосом произнес император. — На этом стоит наше общество. Бой гладиаторов — это символ всего того, чем наполнена наша жизнь, на чем держится величайшая империя. Наши граждане должны видеть, как близко друг от друга жизнь и смерть, и делать между ними свой выбор. Если их его лишить, если отказаться от этого зрелища, как посылать людей в бой? Рим обречен на эти битвы; кем мы станем для наших врагов, если откажемся от них. Ты говоришь, что гладиаторские сражения делают людей жестокими и злыми. Скорее всего, ты прав. Но как тогда выжить в этом ужасном мире. Едва ли не каждый день на нас идет новый враг. Мы тут с тобой сидим и наслаждаемся беседой потому, что снова и снова отражаем бесконечные нашествия и нападения. Без гладиаторов нам сделать это будет гораздо сложней. — Галлиен довольно надолго замолчал. Плотин тоже сидел молча и смотрел на императора. — Никогда больше меня не проси об этом. Иначе я буду считать, что ты мне не друг. Ты сказал, что у тебя есть еще одна ко мне просьба.
— Да, император, — подтвердил Плотин.
Галлиен вопросительно посмотрел на жену, та кивнула головой.
— Излагай.
— Я прошу тебя, отмени указ твоего отца о преследовании христиан.
Царственные супруги одновременно удивленно посмотрели на него.
— Не ожидал я от тебя такой просьбы, Плотин, — сказал император. — Ведь ты же не христианин или я что-то не знаю?
— Не христианин, — кивнул Плотин. Более того, нисколько не разделяю это учение.
— Тогда почему просишь за них?
— Я считаю, что преследовать за убеждения не правильно, — пояснил свою позицию Плотин. — Пусть каждый имеет право думать так, как хочет. Главное, не навязывать свое мнение другим. Убежден, ослабление преследования христиан нисколько не ослабит империю.
— Возможно, ты прав. Я подумаю над твоими словами. А сейчас ступай, меня ждут срочные дела.
Галлиен до некоторой степени внял доводам Плотина о христианах, эдикт против них не был отменен, но репрессии ослабли.
45.
С какого момента Плотин заметил, что его один из самых преданных учеников Амелий ведет себя как-то странно. На занятиях неизменно стал садиться в первом ряду, и пока Плотин читал лекцию или точнее, общался со слушателями, пристального его разглядывал.
Вообще, Плотин не любил, когда на него смотрели слишком пристально. Не то, что его это сильно смущало, но он чувствовал себя не в своей тарелке. Он всегда мало обращал внимания на свое телесное воплощение, более того, смущался, когда кто-то делал об его виде какое-то замечание.
Происходило это не случайно и получило объяснение в разговоре, который произошел много позже с другим своим любимым и преданным учеником Порфирием. Однажды они заговорили о значение телесного в жизни человека. Порфирий вдруг заметил, что его давно не отпускает ощущение, что учитель как бы стесняется своего тела. Но что в нем плохого, каждый человек является его обладателями. Без тела не было бы и людей.
Плотин довольно долго молчал, по его лицу было заметно, что вопрос ученика задел учителя за живое. Да, так и есть, неожиданно подтвердил он, для меня телесное — это неизбежное обременение, от которого я бы хотел избавиться, но понимаю, что это невозможно. Тело мешает мне, оно требует заботы и внимания, которые отвлекает меня от главного — соединение с Единым. Я стыжусь, что имею его.
Но почему, удивился Порфирий, что плохого в теле? Оно приносит человеку много радостей. Что-то изменилось в этот миг в лице Плотина, Порфирию даже показалось, что его охватило сильное волнение. Как ты не понимаешь, воскликнул Плотин, что очередное телесное воплощение — это наше наказание за грехи, совершенные в предыдущих жизнях. Снова оказаться в теле означает, что человек был грешником в прошлом своем приходе на землю. И то, что я появился на свет в человеческом облике, свидетельство наличие во мне греховной природы. Стыдно в очередной раз родиться человеком, это говорит о том, что земная жизнь ничего в тебе не изменила, как был грешником, так им и остался.
Но этому разговору еще только предстояло состояться. Сейчас же Плотин решил выяснить причину несколько странного поведения Амелия. После занятия он жестом попросил того остаться, не уходить вместе со всеми.
— Скажи, Амелий, в чем причина странного твоего поведения? — прямо спросил Плотин.
Вопрос смутил ученика, он явно не знал, как ответить.
— В чем странность моего поведения, учитель? — наконец поинтересовался Амелий.
— Ты садишься на первом ряду и все занятие не спускаешь с меня глаз. Раньше такого за тобой не водилось. Объясни, почему я стал вызывать у тебя такой интерес?
Амелий невольно опустил голову.
— Ко мне пришла одна мысль, и я хотел бы ее воплотить.
— Что за мысль?
— Вы — один из величайших учителей в Риме за всю его историю. Но однажды, как и все, вы уйдете из жизни.
— Меня это не беспокоит. И ты не прав, когда говоришь, что я уйду из жизни, я уйду из кратковременного существования в вечность. Разве можно не радоваться такому уходу?
— Это, безусловно, так, учитель. Но дело все в том, что поколение сменяют поколение, так уж устроено.
— К чему ты клонишь, Амелий? — В голосе Плотина зазвучало редкое для него нетерпение.
— Пройдет совсем немного времени — и в мире не останется ни одного человека, которому был бы знаком твой телесный облик. Позволь ваятеля Бонифатиуса сделать твой скульптурный портрет.
Плотин смотрел на своего ученика, и Амелий почувствовал себя неуютно под этим пристальным взглядом. Но он был полон решимости осуществить задуманное. — Потомки непременно должны знать, как выглядел великий философ,— добавил он.
— Неужели, Амелий, ты полагаешь, что недостаточно носить образ, в который уже облекла нас природа? Что изменится от того, что те, кто будут жить после нас, смогут узнать, как я выглядел при жизни? Это не более чем данные мне случайные черты, они могли бы быть совершенно другими. И чтобы это изменило, если бы мой нос был длиннее, а мои губы — тоньше? Мой облик не имеет никакого значения, и уж тем более, для потомков. Забудь об этом своем намерении. У нас много других, несравненно более важных дел.
— Я понял вас, учитель, — пробормотал Амелий. — С вашего разрешения я пойду по таким делам.
Амелий вышел из дома. Он молча прошел несколько кварталов. Учитель не прав, его божественный лик должен остаться в памяти потомства. И это часть его, Амелия, жизненной миссии.
Он направился к Бонифатиусу. Скульптор был в своей мастерской и работал над новым заказом — скульптурным портретом очередного разбогатевшего на подрядах в армию вольноотпущенника.
— Как прошла ваша беседа? — поинтересовался ваятель.
— Он отказался, — ответил Амелий.
— Этого и следовало ожидать.
Амелий, подтверждая слова Бонифатиуса, кивнул головой.
— И все же мы сделаем, вернее, ты сделаешь его портрет.
— Но как? — удивился скульптур. — Он же не станет мне позировать.
— Значит, надо поступить по-другому, — задумчиво проговорил Амелий.
— Каким образом?
— Станешь посещать его лекции в качестве ученика — он всех принимает. А вместо того, чтобы их записывать, будешь делать наброски учителя. По ним слепишь его бюст. Ты мне однажды говорил, что уже так работал.
— Было дело, — подтвердил Бонифатиуса. — Тогда у моего заказчика не было времени мне позировать, ему надо было срочно отправляться на войну. С нее он не вернулся. А потому так и не увидел сделанный мною бюст. Слава богу, что заплатил заранее.
— Вот видишь, у тебя уже есть навык. Я тебе тоже заплачу за работу, только об этом никому.
— Я не привык выдавать тайны своих клиентов.
