Одинокий путник

— Потому что я очень люблю тебя, — ответил он, и Леля накрыла его рот поцелуем. И это было так волшебно — ощущать ее губы в своих!

Ее руки скользили по его влажному после купания телу, она прижималась к нему упругой грудью, и Лешек думал, что сходит с ума, и вскоре дрожал вовсе не от волнения — ему казалось, что выше счастья быть не может, но оно росло, росло с каждой минутой!

— Не бойся, ласкай меня, — сказала она, и его робкие прикосновения тут же стали крепкими объятиями. Под тонкой рубашкой ее мягкое, податливое тело отзывалось на его движения, и Лешеку очень хотелось, чтобы этой тонкой ткани между ними не было. Леля заметила это и освободилась от его рук.

— Смотри, — она легко скинула рубашку и осталась обнаженной. Лешек задохнулся и отошел на шаг — совершенная красота богини весенней любви, безупречность каждой линии, венец творения природы...

И в этот миг у них над головой запел соловей, сочным голосом призывая к себе подругу.

— Слышишь? Птицы тоже любят друг друга, — прошептала Леля, — сейчас вся природа творит любовь. Я шла сюда и видела змей — они тоже творили любовь, представляешь? Иди ко мне, малыш, мне так хорошо с тобой...

Лешек шагнул к ней и прижал ее жаркое тело к груди. Она позволила себя ласкать, и он быстро понял, что доставляет ей наслаждение, и голова его плыла в истоме, и руки не подчинялись мыслям, тело оторвалось от земли и парило над ней, невесомое, полное сладострастия. Леля увлекла его за собой в траву, и он ни о чем не думал, считая, что достиг вершины счастья. Но когда ее рука осторожно тронула его набухшую от вожделения плоть, он понял, что это еще не все, что вершина счастья впереди: ее прикосновение сделало его неистовым безумцем, как будто сам Ярило вселился в него. Он неожиданно понял, что значит "творить любовь", понял сам: дремучая память предков всколыхнулась в нем и обрушилась на Лелю всей силой ярого бога. Он взлетал к вершине счастья на огромных крыльях, все выше, выше, и, когда достиг ее, кинул в небо победный клич, и крик его слился с криком Лели.

Он опустился на землю плавно, как падает широкий лист — раскачиваясь, словно лодка, на руках легкого ветерка. Нежность... Лешек осторожно вытер ее слезы, и целовал ее розовое, разгоряченное лицо, и гладил ее подрагивавшее тело — нежность и благодарность.

— Малыш... — улыбнулась она сквозь слезы, — ты удивительный... Как будто это и не ты был вовсе... Так не бывает.

— Это не я, — ответил он, — это Ярило. Охто просил богов, и они его услышали.

Они любили друг друга всю ночь, и бегали по берегу реки, опрокидывая друг друга в воду, и прятались в темноте леса, и слушали песни соловья. Сплетали тела и тянулись друг к другу руками, расставались и встречались, хохотали и плакали. И на рассвете, когда лес просыпа?лся, все еще творили любовь — под пение птиц, в лучах восходящего солнца.

А когда вернулись в дом колдуна — уставшие, раскрасневшиеся, смеющиеся, — то застали его сидевшим за столом с кружкой хмельного меда. У него было хитрое и довольное лицо.

— Охто, что тебе сказали боги? — виновато спросила Леля.

— Боги смеялись надо мной, — ответил колдун. — Смеялись и показывали пальцами на землю. И говорили, что я самый глупый из всех колдунов.

Утром в Ярилин день колдун приступил к осуществлению своей задумки, несмотря на протесты и смущение Лешека. Он отдал ему белого жеребца, на котором всегда ревностно ездил сам, достал из сундука белый широкий плащ и велел надеть его на голое тело. Лешека это смутило: в монастыре их учили, что наготу должно прятать от людей, будто это нечто вроде позора — оказаться нагим перед другими. Колдун объяснил ему всю нелепость этого заблуждения, и Лешек не смущался ни его, ни матушки, ни, как выяснилось, Лели. Но появиться в таком виде на празднике?

Матушка сплела ему большой венок, из которого во все стороны торчали полевые цветы на длинных гибких стеблях, и, надевая Лешеку на голову, чуть не расплакалась от радости:

— Ярилко и есть! Молоденький, пригоженький!

Кожу бубна колдун покрыл горящей медью, для чего ездил к каким-то одному ему известным мастерам, и теперь сунул его Лешеку в руки.

— Когда-то я тоже был Ярилой на празднике и, знаешь, запомнил это на всю жизнь. Я тогда уже колдовал и видел богов, но одно дело видеть, а другое — чувствовать бога в себе.

В село они въезжали ровно в полдень, когда солнце выше всего поднялось над землей, но колдун велел Лешеку ехать первым, а сам чуть поотстал. Народу в поле у реки собралось едва ли меньше, чем на торге, — на Ярилу приезжали крестьяне из окрестных деревень, — и Лешек растерялся и замедлил шаг, увидев, перед какой толпой ему предстоит появиться.

— Давай-давай! — прикрикнул колдун, и Лешеку ничего больше не оставалось, как выехать из леса.

Его увидели не сразу: он ехал с южной стороны, против солнца, — и за то время, пока оставался незамеченным, вдруг ощутил задор — от его нерешительности не осталось и следа. Наверное, бог и вправду поселился в нем на время. Он пустил коня вскачь, расправил плечи и рассмеялся.

— Ярило! Ярило скачет! — услышал он первый возглас из толпы, и когда люди повернули головы в его сторону, на лицах их сиял восторг, и удивление, и радость. Приветственные крики слились в многоголосый гул, толпа хлынула ему навстречу — размахивая руками и присвистывая.

Солнце светило ему в спину, и Лешек, насквозь пропитанный солнцем, видел, что жаркие лучи несут его вперед и приподнимают над землей, и бубен в его руках — осколок солнца, и солнечным светом горит венок на его голове, и развевающийся белый плащ сверкает золотом, и конь, сияющий конь под ним, купается в солнечных лучах, играя гривой, фыркая и потряхивая головой.

И задор сменился восторгом: Лешек издал приветственный клич, а потом запел. Песня сложилась сама собой, легко и гладко — он пел о наступающем лете, о солнце и любви. Люди расступились, пропуская его коня, и сомкнули круг. Лешек поехал шагом, продолжая петь, и нарядные девушки из толпы кидали в него цветы и ржаные зерна.

Он чувствовал в себе бога. Теперь в этом не осталось сомнений: Ярило говорил с людьми его устами, Ярило смотрел на них его глазами, его руками держал поводья коня. Лешек же купался в его божественной силе, восторг лился из него песней, сладострастие кружило голову, клокотало в горле и стучало внизу живота. Нагота теперь не смущала Лешека, он гордился ею — его мужское естество налилось упругой силой, он ловил восхищенные женские взгляды и слышал одобрительные возгласы мужчин.

Вихрь праздника подхватил его и понес в пучину разгульного веселья. И следующие песни, которые выплескивались из него без устали, были озорными, полными распаляющих двусмысленностей. Лешек стучал в бубен, люди плясали вокруг него, и конь под ним плясал тоже. Он объехал все село по кругу и, случайно оглянувшись, заметил, что путь его усеян полевыми цветами, упавшими на землю и немедленно проросшими в ней — бог в нем заставлял цвести и прорастать все, к чему прикасался. Лешек видел раскрасневшиеся лица девушек, восторженно ловивших его взгляды, и румянец их становился ярче; видел, как льнут они после этого к возлюбленным, как женщины улыбаются и опускают глаза, как мужчины целуют их губы, и хохочут, и пляшут, и поют вместе с ним — радость плескалась над селом, бездумное жизнелюбие, чувственное, сладострастное и одновременно чистое, целомудренное, как у детей, не ведающих стыда.

К закату, когда позади остались игры, кулачные бои, скачки и угощения, над рекой вспыхнули костры, и песни Лешека стали тише, нежней: от необузданного солнечного задора бог в нем шагнул к лилейной, хрупкой ласке. Сплетенные руки, осторожные объятья, робкие слова любви из песен перетекали в явь. Толпа начала разбиваться на пары, кто-то купался в реке, кто-то уходил по полю в лес, и Лешек запел ту песню, которая несколько дней назад подарила ему Лелю. И тоскливый вой одиночества стал призывом, страстью — уже не шуточной, настоящей, гремящей и сметающей все на своем пути.

— Кого из нас ты выберешь, Ярило? — неожиданно коснулась его ноги девушка. — Бери любую, мы все сегодня хотим любить...

Лешек окинул взглядом тех, кто стоял рядом, и увидел колдуна, обнимавшего Милушу. Колдун подмигнул ему и указал глазами на Лелю, державшую за руку Гореслава. Но она незаметно покачала головой и посмотрела на мужа — в ее глазах светилось счастье, и Лешек улыбнулся ей понимающе. Бог не позволил ему долго сомневаться, Ярило сам знал, кому его любовь нужней всего, и, пустив коня рысью, подъехал к девушке, которую вперед, в круг собравшихся, толкала мать.

— Любишь ли ты меня, красавица? — спросил бог губами Лешека.

— Люблю, — шепнула она, и глаза ее распахнулись широко и восторженно.

Лешек — или бог в нем — подхватил ее и поднял на спину коню, усадил перед собой и понес к лесу, оглашая берег реки победной песней ярой любви.

13

Забытье оставило его, и солнечное поле сожрала душная чернота избы. Лешек снова ощутил, как слезы набегают на глаза, — когда-то он был богом и бог был в нем. Почему? За что? Чем он заслужил такой конец? Мрачная тень монастыря простирается все дальше, и скоро на земле не останется ни одного уголка, где человек сможет дышать свободно от ее гнилостного смрада, где без страха будет разгибать плечи и поднимать голову, — все вокруг поглотит страх смерти, жизнь превратится в ожидание конца. Умерщвление. Умерщвление плоти, гордости, счастья, радостей. Грязь, темнота, болезни, муки и смерть. И чем больше мук, тем сильнее радуется злой бог Юга, тем сильней любит он стадо своих рабов. Извращенный старикашка, пуская слюни, смотрит на землю: он ненавидит женскую красоту, он любит детские слезы, он принимает к себе тех, кто, погрязнув в собственном дерьме и паразитах, возносит ему молитвы. Ему, ему одному! Ревнивый желчный божок, свинство и смрад назвавший чистотой, а всякое проявление жизни заклеймивший позором, именуемым скверной.

И нет на земле героя, способного подняться в небо и убить мерзкого старика.

Монах в углу храпел так громко, что Лешек не сразу услышал приближавшиеся к нему осторожные шаги. Он скорей ощутил, чем увидел рядом с собой человека, потому что темнота вокруг казалась непроглядной. Босые пятки шлепнули по полу совсем близко, и Лешек услышал тихое, приглушенное дыхание, а потом его ноги? коснулась теплая маленькая рука.

— Ты жив? — еле слышно спросил детский голос.

— Да, — так же тихо ответил Лешек.

Рука начала шарить по его телу и наткнулась на стянутые за спиной кисти. Монах всхрапнул чуть громче и вдруг замолчал, чмокая губами. Рука замерла, и дыхание смолкло. Но храп снова разнесся по избе, и Лешек почувствовал прикосновение широкого холодного лезвия к запястью. Девочка внимательно ощупала веревки, пока не уверилась в том, что не поранит ему рук, если разрежет их ножом, а потом долго пилила толстые путы, причиняя Лешеку невыносимую боль — веревка туже врезалась в открытую рану и терлась о ее края.

Даже если она его освободит, он все равно не сможет встать... Веревки ослабли и упали на пол. Лешек попробовал двинуть руками, но они слушались плохо. Конечно, никаких переломов у него не было — знаний, полученных от колдуна, ему вполне хватало, чтобы это понять. Но и ушибов было достаточно, чтобы не подняться на ноги. Девочка медленно пилила веревку на ногах, и Лешек старался шевелить затекшими руками, чтобы разогнать кровь.

— Вставай, — тихонько сказала она.

Лешек зажмурился. Если он не встанет, она рисковала напрасно. Что с ней будет, если он уйдет? Не позволит же ее отец убить ребенка! Но...

— Вставай! — повторила она нетерпеливо.

Он сжал зубы и перевернулся на спину. Девочка шумно вздохнула, нащупала его руку и закинула себе за шею.

— Давай. Ну же... — чуть не плача прошептала она.

Лешек, дрожа и кусая губы, сел и, повиснув всей тяжестью на ее плечах, начал подниматься. Далеко ли он уйдет?

Он уйдет. Чтобы никогда не видеть довольной ухмылки Дамиана, чтобы донести крусталь до Невзора, чтобы выбраться из-под мрачной тени монастыря, чтобы жить.

Девочка довела его, шатавшегося, до печки и прислонила к ней, высвобождая плечо.

— Постой. Держись руками. Я сейчас.

Монах снова перестал храпеть, и Лешек чуть не застонал от страха. Девочка рядом с ним испуганно присела и задержала дыхание.

— Ну что там такое? — пробормотал монах сонно.

Но, не услышав ответа, повернулся на другой бок и сладко засопел, слегка похрапывая.

Девочка долго подбирала что-то в углу и теперь помогала Лешеку только одной рукой, другой прижимая к себе какие-то вещи. Дверь в сени не скрипнула, и Лешек почувствовал под ногами холодный земляной пол.

Ветер со свистом ворвался в сени и швырнул внутрь пригоршню снега. Лешек задохнулся от холода, а потом ступил на снег. Девочка плотно прикрыла дверь и повела Лешека по тропинке в сторону от дома. Куда? Босиком? Через полчаса он останется без ног!

— Сейчас, — сказала она вполголоса. — В сарае стоят их кони. Ты сможешь ехать верхом?

— Не знаю... — покачал головой Лешек.

— Я могу привязать тебя к лошади, чтобы ты не падал.

— Не надо, — улыбнулся он и разглядел, что в руках она несет его полушубок и сапоги. Надежда шевельнулась в душе и разлилась по ней щемящей благодарностью. Что теперь будет с девочкой? Сможет ли отец защитить ее?

— Почему ты помогаешь мне? — спросил он, когда она толкнула вперед дверь сарая, полного сеном.

— Ты красивый. Ты не можешь быть вором.

— Я не вор, честное слово, я не вор...

— Да я верю! Постой тут, пока я оседлаю лошадь. Тебе какую? Гнедую или рыжую?

Лешек посмотрел на черные тени коней и выбрал того, у которого были длиннее ноги.

— Твой отец сможет защитить тебя, когда монахи узнают, что это ты меня выпустила? — спросил он, пока она, надев на лошадь седло, затягивала подпругу.

— Не бойся за меня, — улыбнулась она, — я у тятеньки любимая дочка. Правда, не бойся. А даже если бы и не была... Все равно.

Девочка одела его — и малахай подобрала, не забыла. Пропали только варежки, подаренные ему Полёвой, но то была небольшая потеря. Лешек долго не мог взобраться на коня — и ребра, и руки, и ноги ломило нестерпимо, но девочка подсадила его, и он на прощание крепко поцеловал ее в губы.

— Спасибо. Я сложу про тебя песню.

— Да ладно, — улыбнулась она и повела лошадь во двор, — поезжай. Поезжай скорей. К реке идет дорога, версты две. По реке вниз ты доедешь до Лусского торга. Там монахов нет, там люди князя.

Лешек кивнул ей, и на глаза ему навернулись слезы.

— Прощай, — сказал он, когда она, стоя босиком на снегу, распахнула перед ним ворота.

— Прощай, — ответила она с улыбкой и откинула назад распущенные волосы. Лицо ее осветилось, и в полумраке метельной ночи она показалась ему похожей на Лелю. Такую, какой он встретил ее в первый раз.

— Ты тоже очень красивая, — сказал он, — я желаю тебя счастья.

Она ничего не ответила, хлопнула коня по крупу, и Лешек толкнул его вперед, вдоль по улице, выходившей на дорогу к реке.