Шум, пускай и не несущий в себе никакой опасности, никак не прекращался. Быстро бросив взгляд на своего мужа, Анзу аккуратно поднялась с футона — будить его она не решилась. Женщина понимала — Манабу, и без того потрепанный жизнью, сейчас переживал свое наверное сильнейшее потрясение. Она даже не представляла, какого было ему — из пышущего силой и ловкостью охотника, превратиться в обычного дровосека, к тому же не способного поднять топор выше собственных плеч. Манабу, наверняка морально измотанному новыми реалиями, нужен был отдых.
Темный коридор, оказался не столь уж и темным — свет, выбивающийся из крайнего и дальнего от жилых комнат помещения, развеивал сгустившийся ночной мрак. Мастерская.
Кто или что забыл там так поздно?
Как бы ни был велик соблазн громким и уверенным шагом показать ночным посетителям кто в доме хозяин, Анзу проявила осторожность. Аккуратно, минуя скрипучие половицы, стараясь не проронить ни звука, она достигла мастерской и, недолго думая заглянула внутрь.
Увиденное стало вторым чудом этой ночи — маленький мальчик, сгорбившись на табурете, тщательно отбивал кусок кожи. Пораженно замерев, Анзу протерла глаза. Акио, что раньше абсолютно не интересовался выделкой кожи, сейчас под покровом ночи занимался тем, к чему не изъявлял ровно никакого желания. И ведь старался. Мальчик пусть сидел, отвернувшись от входа, но даже так было легко заметно напряженную согнутую спину, слегка вздутые на руках вены, и слышно тяжелое дыхание. Он безусловно отдавал делу всего себя. Оставалось лишь узнать зачем...
"Нет, — уже собираясь окликнуть сына, отдернула себя Анзу. — Он только заинтересовался этим. Пусть проникнется, пусть пробует".
И довольная собой, довольная пробудившимся в сыне тяги к кожевничеству, Анзу вновь растворилась в темноте ночного коридора.
Она тоже боялась спугнуть сына своей напористостью. Ровно, как и Манабу немногим ранее.
Примечание к части
Начинается обещанная жесть с уходом Акио. Я понимаю, это немного не то, что вы ожидали, но так должно быть. Будем надеяться, что подобное развитие событий, так же не оставит вас равнодушными.
И небольшой бонус. Используя Скромные познания в фотожабе, немного подкорректировал одну имеющуюся рожицу, чтобы она максимально соответствовала моему герою.
http://i74.fastpic.ru/big/2016/0301/00/b28e2637a6fae6739cb3e9d19ae25500.png
Книгу отзывов и предложений ищите в комментариях. Автор пропадает там же.
На сон грядущий...
Глава тяжелая (ну по-крайней мере я пытался сделать её таковой) и неоднозначная — я вас предупредил.
Я прозрел.
Кошмары, вернувшиеся после глупой, самонадеянной стычки с медведем и терзающие меня с удвоенной силой, открыли мне глаза. Слова призрачных фантомов из моих снов больше не утихали с рассветом, а продолжали методично стучать у меня в голове.
"Ты забыл нас, ты забылся в своем жалком, но уютном мирке!"...
Чьими бы эти слова не были — чистого разума или черной ненависти — они были правдивы. Я слышал их постоянно, повсеместно. Цепкие, пропитанные здравым цинизмом фразы, которые по ночам в кошмарах строило мое сознание, целый день продолжали эхом звучать у меня в голове, успокаиваясь только после моего согласия с ними.
Они все были истинны... и оттого так тяжело давались мне.
Спору нет — я действительно забылся в этой мирной и спокойной жизни охотника. В ней не было ничего, что могло, так или иначе, напоминать мне о другом, родном доме. Здесь я не чувствовал ни веса повисшего надо мной рока, ни постоянной опасности, ни страха разоблачения. Другие люди, другой дом, другая семья... и в какой-то момент это все меня поглотило. Поглотило, совершенно не заметно для меня самого, но явно с моего допущения.
А ведь если вспомнить моей первоначальной целью была лишь попытка втереться в доверие к охотнику, воспользоваться им, перенять у него все самое лучшее, что он был способен дать. Манабу должен был стать для меня лишь инструментом, книгой, которую можно было прочесть и с чистой совестью поставить обратно на полку. Так почему же, услышав из уст Анзу о его состоянии, что звучало немногим лучше чем "он теперь лишь обычный инвалид", я действительно так сильно забеспокоился?
Почему у меня в голове возник вопрос: "Как МЫ теперь будем жить"? Когда же Манабу успел стать для меня таким родным человеком? Когда эта семья умудрилась затмить собой мою настоящую мать?
Я не знал ответа. Упустив лишь раз, вновь найти его в безднах памяти было невозможно. Мне стало понятно лишь одно — что-то во мне, будь то темная сторона или мстительное подсознание, заметило все это гораздо раньше меня.
И будучи недовольным, это "что-то" начало свою пытку кошмарами...
...Понадобилось несколько полных недель, чтобы сломить меня окончательно. Иллюзия мира и спокойствия повисшая перед глазами, сначала дала трещину, а потом и вовсе рассыпалась каскадом красочных картинок.
Мир померк. Эмоции угасли. Серость вернулась.
Я вновь, будто впервой, смотрел на покосившийся старый дом немолодого, искалеченного, эгоистичного охотника, на его жену, тонущую в собственном горе, что от безнадежности нашла утешение в совершенно незнакомом мальчике. Розовые очки, которые в очередной раз умудрились наползти на детскую переносицу, с треском разбились о холодную землю.
— Не забывай, зачем ты здесь, — шептало мне мое сознание. — Помни для чего и ради кого ты движешься вперед.
Я знаю. Я помню. Я не забуду.
Эйко. Только она сейчас имела право занимать все мои мысли. Только её жертва должна толкать меня по моему пути. Только её образ должен застыть в моей голове... и только тогда, когда её смерть будет отомщена, мне будет дозволено открыть себя и кому-нибудь другому.
Мои воспоминания — моя мотивация. Мои кошмары — напоминание и наказание. Мне нельзя было терять никого из них.
* * *
Это не было спонтанным решением или необдуманным выбором, нет. Все происходившее являлось лишь результатом моих долгих размышлений и тщательного планирования.
Я думал и думал много. Все знания об этом мире вновь поднялись из глубин моей памяти и я без зазрения совести зарылся в них с головой. В них была моя сила и мое спасение. Упускать их, не использовать, было бы куда большим, чем просто обычным идиотизмом — для меня это значило только смерть.
Темными ночами, тихо и осторожно пробираясь в мастерскую, где целыми днями пропадала Анзу, мне пришлось заняться непривычным делом — мять и пытаться придать форму коже. И пусть теоретических знаний, почерпнутых из кратких разговоров с Анзу, явно не хватало, но я старался как никогда раньше. Сложно было переоценить важность этого проекта, ведь в данном случае от него напрямую зависела моя сохранность...
Постепенно в голове прорисовывался план, что привёл бы меня к нужной цели с наименьшими рисками. Детали, важные моменты, пробелы в моём всезнании, возможные угрозы — я старался учесть их все. И это было тяжело — без бумаги под рукой, без возможности хоть как-то визуализировать примерный алгоритм или записать основные пункты, мне приходилось ежедневно и еженощно вновь и вновь проговаривать его, спасаясь тем самым от собственной забывчивости. Но это мелочь — главное, что план был... и был выполнимым.
Время пришло тогда, когда я вконец перестал сомневаться, когда уверенность в правильности моих дальнейших действий возобладала над совестью. Времени медлить, больше не было.
Тем вечером я не лег спать, нет, — лишь закрыл глаза и замер в ожидании. Сон не шёл — он попросту не мог завладеть моим взбудораженным сознанием. Воображение так же не спало и только и делало, что уверенно подбрасывало мне возможные картины мрачного будущего, будто надеясь в последний момент сломить мою долго копящуюся решимость. Но я вытерпел. Своё решение я не изменю. Сегодня, в один из ключевых дней моей жизни, сомнения были для меня слишком большой роскошью.
Казалось, минул не один десяток часов ночной гробовой тишины, прежде чем я позволил себе подняться и вновь прислушаться.
Ни звука. Небольшой деревянный домик охотника тонул в безмолвии.
Я подобрался, чувствуя, как наступает решающий момент. Сейчас или никог... Нет, только сейчас.
Одеваться пришлось медленно, осторожно, страшась ненароком не издать лишних звуков. Кожаные штаны, из которых мне удалось уже вырасти, льняная рубаха не первой свежести, куртка с мехом вовнутрь и на несколько размеров больше нужного — вот весь этот небольшой скарб пришлось цеплять едва ли не четверть часа. Да, сегодня мне нельзя было торопиться — спешка с легкостью могла проложить для меня прямой путь к неприятным объяснениям. Стоило ли говорить, что только из-за необходимости избежать этого нежелательного разговора, в котором не было бы правых и виноватых, я и был вынужден проворачивать все это ночью?
Да, мне действительно было страшно даже подумать о нем. Как я мог, смотря в глаза искалеченному по моей вине мужчине, сказать ему о том, что оставлю их? Оставлю семью, что спасла меня, взрастила, поделилась со мной знаниями и вполне справедливо имеющую право возлагать на должника любого размера надежды. Как я мог сказать охотнику, что обучал меня как своего сына, что его семье теперь грозила едва ли не голодная смерть, а все из-за моего сумасбродства? Никак!
Я с силой, до хруста костей, сжал кулаки. Они просто не поймут! Они не знают какого мне было и какого мне сейчас! Смысл рассказывать им обо всем произошедшем, если все что я мог услышать в ответ, было бы: "Забудь, это все в прошлом..." или того хуже: "Твоя мама не хотела бы, чтобы ты умер в попытках покарать виновных"! Они говорили бы так, совершенно не представляя, что видел я и что чувствовал! Их, как бы логично это ни было, волновало бы только дальнейшее благополучие семьи. Мори, в любом случае, настаивали бы на том, чтобы я принёс в жертву свои цели и желания, во имя "семьи". А этого я допустить не мог... как и не мог оставаться во всем крайним.
Да... пусть это не их дело, но мой выбор частично и их вина! Анзу и Манабу были повинны в том, что пребывая в тьме своего горя, они сломя голову, слепо бросились на первый попавший в них лучик света, как я был виновен в том, что позволил ослепить себя ложной родительской любовью, позволил забыть о настоящей. Каждый из нас нес свой крест...
Но теперь-то я его скинул со своих плеч, теперь-то я видел все. Сейчас мне, сбросившему с глаз пелену из лживых родственных уз, что подобно ширме загородила мне взор, была доступна вся картина.
Манабу, что никогда не интересовался моими желаниями, что действовал, руководствуясь лишь собственными стремлениями. Он хотел наследника — он и лепил его как мог. Было ли ему дело до меня, моих чувств и надежд? Нет. Подобное ему безразлично, неинтересно. Он был эгоистом, вряд ли хоть раз признававшим себя неправым, привыкшим к подчинению сначала от жены, потом и от сына. И даже мой видимый возраст не был оправданием его слепой веры свою правоту, когда дело касалось моего воспитания.
Анзу, что так потерялась в собственном горе, что с распростёртыми объятиями приняла совершенно незнакомого ей ребёнка. Мать, не справившаяся с потерей своего ребёнка, что пожелала найти ему замену и успешно, как она думала, смогла это сделать.
Достойны ли эти люди моей жертвы? Нет. И только потому я уйду.
Уйду тихо, без прощаний и слез.
Уйду так, что навсегда врежусь в их память, навсегда останусь в ней не тенью погибшего сына, а пусть сволочной, но все же личностью.
Уйду, преследуя собственные цели и повинуясь лишь собственным желаниям.
Небольшая котомка, под завязку забитая сменной одеждой и небогатым провиантом и уже несколько дней как томящаяся в глубинах стенного шкафа, наконец-то была извлечена из-под груды соломенных матрасов. Проверив и перепроверив ее содержимое еще раз, я, раздираемый противоречивыми чувствами, вновь нырнул обратно в шкаф — там оставалось то, во многом из-за чего мой запланированный уход так запоздал. Долго искать не пришлось — найти этот предмет труда не составляло. Несколько волнующих мгновений и вот на моих руках уже покоился недлинный, неправильной круглой формы сверток из ткани и животных шкур. Я держал его непривычно бережно, боясь даже слегка сдавить или, не дай бог, уронить на пол. Наверное именно так родители держали своих детей — нежно, осторожно, с любовью и придыханием.
Это был он — обклеенный медвежьими сухожилиями и компактой костей, обмотанный плотной кожей и с рогами, увенчанными внушительными клыками зверя, — лук, вывернутый наружу плотно держащимися белесыми волокнами. Это был он — моя гордость, надежда, и едва ли не мечта.
Еще тогда, впервые увидев его не в деле, но готовности, я был потрясен его красотой и грацией. Его правильные и абсолютно симметричные изгибы, получившиеся лишь благодаря кропотливому труду Манабу, что отбивал и аккуратно раскладывал белесые волокна сухожилий по спине будущего лука, приковывали взгляд, едва ли не гипнотизируя; его удобнейшая, но немного неровная рукоятка, которую я лично выточил лишь со второго десятка кусков дерева; его рога, с аккуратными лунками для тетивы — все это так сильно запало мне в душу, что у меня редко когда получалось не задержать на нем взгляд. Находясь с ним в одном помещении, я любовался этим творением буквально каждую свою секунду, но только до тех пор, пока его не покрыли кожей.
Ведь тогда же и рухнули мои надежды прикоснуться к этому произведению искусства. Ведь тогда же Манабу с ехидной ухмылкой объявил, что луку требуется настояться, скрепиться эдак с годик-полтора. И я склонил голову, пряча досаду и злость... у меня попросту не было, такого количества времени.
Наверное, тогда именно нетерпение сыграло свою решающую роль. Пожираемым им, вечером дня своего планируемого ухода, мне, почти насильно подталкиваемому желанием обладать этим луком, пришлось пробираться в сухой темный сарай, и выкрадывать оттуда ожидающее меня оружие...
И теперь, держа в руках мечту своей прошлой жизни, я потихоньку понимал, насколько же мне повезло, что именно Манабу нашел меня тогда в лесу. Он единственный кто кроме матери дал мне столь много: начиная от крова и пищи, заканчивая знаниями и оружием. И пусть он и был не идеален, но не быть ему благодарным у меня не получа...
Стоп. Усилием воли я загнал не законченную мысль поглубже в черепную коробку. Она не должна была увидеть свет. Одним лишь своим присутствием этот шальной взрыв нейронной активности мог подорвать всю мою накопленную решимость. А этого не должно было произойти. Мне требовалось взять себя в руки, сосредоточься на том, что действительно важно. Сосредоточься на последней, вынужденной подлости по отношению к этой пусть и не идеальной, но достойной семье.
Извини, Манабу, но как ни крути, моему луку нужна была тетива.
* * *
Он не просыпался, а лишь просто открыл глаза. Эта ночь была не для сна.
Мужчина неторопливо и осторожно повернул голову, скосившись на сопящую рядом любимую женщину, в страхе разбудить и её.
