Отбираю у застывших соляными столпами румын их винтовки, выворачивая им руки. Один из них даже на колени упал. Его винтовку я выпустил из рук. А винтовку второго, с примкнутым штыком, развернул. И вогнал штык ему во впадину меж ключиц, что так беззащитно торчала из воротника шинели.
Выдернул штык, смещаюсь правее, жгут крови тянется за штыком. Второй солдат только начал поворачивать голову, только рот раскрыл, только зенки распахнул удивлённо, а в открытый рот ему входит штык, следом — ствол, выбивая зубы. Слишком сильно я ударил — нанизал румына на ствол, как бабочку на булавку. И винтовка застряла.
Огляделся — нет моего оружия. Так меня ударило турбо-режимом, что опять забыл, что потерял автомат. Из моего оружия — только нож, опять же, чудом каким-то, усидел за ремнём. Хватаю винтовку, что валялась на земле, плавно передёргиваю затвор. Плавно и медленно — в этом турбо-режиме я и затвор свернуть могу. И лечу прыжками к пулемёту, выбивающему низкочастотный басовый бит.
Так я ещё никогда не ускорялся! Мадьяры вообще замерли. Надо успеть завалить расчёт. До отходняка. Если это — небывалое ускорение, будет — небывалый отходняк.
Вот они. Вскидываю винтовку к плечу, нежно давлю на курок, бух-х-х! Тупой сильный удар, факел пламени перекрывает цель от меня, но тут же пропадает. Каска мадьяра дёргается вперёд, образуя большое входное отверстие, Передёргиваю. Нежно и плавно. Бух-х-х! Второй! Третий только начал поворачивать голову. Бух-х-х! Сначала вместо его глаза появляется провал, потом его голова медленно летит назад.
Кто ещё? Всё? Все?
О-о-о! А-аа-а! Скрючившись в позе эмбриона, я выл волком. Каждая клетка моего тела лопалась. Лопались мышцы, нервы горели, будто их жгло калёное железо. Жутчайшая боль!
"Нейросеть — активирована!" — горит на закрытых веках.
И спасительное забвение обморока.
В клубах дыма штрафники поднимались в штыковую. Под истеричный визг срывающего голос ротного:
— За Родину! Сука! За Сталина! Падла! Ура! Гля! Вперед! Сукины дети! Вперёд! Нах! В штыки! В штыки! В дупло их! В душу! В маму! В рот! Ура! Гля! Ура!
Раскатистое "Ура-а-а-а!" идущих в атаку смертников вызывало дрожь у противника. Руки их тряслись, прицелы — плавали, ноги — подгибались. Животы — слабели. До мокрых штанов. Румыны не попадали в выбегающие из клубов дыма силуэты, кричащие, вопящие, сверкающие штыками и горящими глазами умалишённых.
А с тыла на румын бежали, разинув рты, в горящих одеждах, обезумевшие от боли штрафники, которых огонь застал прямо в пруду. Когда я уничтожил расчёт, эта пятёрка шрафников, околевшие от часового лежания в ледяной воде, горя заживо после прорыва через горящий камыш, решили подороже продать свои жизни. И все пятеро выжили. Их было пятеро. Но, кто из врагов знал? Румынам показалось, что сквозь огонь на них наступает пылающая огнём дивизия русских, прямо из ада. У страха глаза всегда в зуме. Всегда — велики.
Я этого не видел. Я лежал, скрючившись, на снегу. Без сознания. У пулемётного окопа, примерзая мокрой одеждой к стылой земле, покрываясь коркой льда. Пятерка горящих бойцов пробежала мимо — решили, что я схватил пулю в живот и уже окочурился. И я был как никогда близок к этому. К ледяному забвению. К смерти.
К вечеру село было очищено от противника полностью. Колонну жалких пленных гнали в ночную степь.
Передали, что вызывал ротный. А ротный, спросив про пулемёт, рассказал новости. Там, далеко, встретились два наших фронта, завершив окружение. И мы тут тоже — завершили окружение. Своё, маленькое. Как я и догадывался, командование применило классические клещи. Одна клешня — длинная — механизированная, быстрая. Другая — медленная, пешая. То есть — мы. Наша дивизия. Длинная клешня отсекла часть сил румын от их армии, теперь гонят их на нас.
И так — по всей Донской степи. В больших и малых котлах и котелках переваривают в компост румынскую армию. В смысле, не армию, как воинское объединение с номером и штабом управления дивизиями, а вооружённые силы такого государства, как Румыния. Тут вся их армия присутствует. Тут, в Донской степи она и должна остаться. Так же как и армия Венгрии. А потом придёт очередь 6-й армии Паулюса и 4-й танковой армии Вермахта.
Закончив политинформацию, ротный отправил меня к старшине. Там мне выдали патроны к МГ-34. Да-да, именно этот пулемёт я и взял с боем. Со станком — треногой, оптическим прицелом и 12 лентами. Теперь я — опора взвода. У немцев оборона как раз и строится вокруг МГ.
Ротный прям персонально довёл до меня расклад. К чему бы это? К дождю?
Библиотекарь не разговаривает со мной. Хорошо-то как! А я его предупреждал относительно спирта. Не выдержал, выжрал. Получил звездюлей вполне заслужено. Ещё и пьяный блукал ходил с моими вещами, пока я мёрз голый на снегу. Заблудился он! В трёх соснах, сука, заплутал! Как вообще в бою можно нажраться? Стать беспомощным? Ладно, сам сгинешь — туда тебе и дорога. Товарищей подведёшь. Меня, вот, заморозил. Почки болят от переохлаждения. И горло першит. Нос заложило. Только гриппа мне тут и не хватало!
Молча, копаем пулемётное гнездо. Копаем до утра. Копчик мне подсказывает, что чем лучше мы закопаемся, тем проще будет днём. Не понравилась мне упёртость противника накануне. И ротный со своей сводкой. Прорываться мадьяры будут? Возможно, с танками.
Окоп строим по науке — пулемётный стол, бруствер, укрытие с перекрытием в один слой крышек ящиков, засыпанных землёй, отсечные и запасные позиции. Облегчение — то, что окоп тот самый, который я и взял с боем. Пулемёт шёл в комплекте. Часть работы уже была сделана. Но, сидеть в одной яме — самому себе подготовить могилу. Поэтому — отсечные, запасные, ходы сообщения. Фланкирующая позиция — так ротный их назвал. Ему — виднее. Он — кадровый. Не что я — экономист. Понты одни. Щёки важно надуваю, штаб накручу, они — план сверстают, я — воплощаю. Так же, как и ротный — "Ура! Ребята! За Родину! За Сталина! За...!" и так далее. По канону.
Это такая самоирония, если кто не понял. А кто мог не понять? Это же мысли в одной, отдельно взятой голове. А мысли мои слышали только Бася и Громозека. Ни одного, ни второго в наличии не имеется. Только Юлий Цезарь, библиотекарь. Он — мыслей не читает. Он, вообще — аутист. Живёт и жизни вокруг не видит. Жена ему в подоле чужого ребёнка принесла, гуляет от него направо-налево — не видит. Аутист.
Спина заболела даже у меня, библиотекарь плакал. Не, не фигурально, а натурально. Руки сбил в кровь, едва ноги передвигал. А ещё и отбитый мной ливер. К утру откопали на глубину — только для стрельбы с колен. Надо было углублять, но — финита! Батарейка — выдохлись.
Отдышавшись, сообразил, что у меня нет ни одной таблетки от танкобоязни. Пусть мы и на фланге оказались, но всё же. С сомнением посмотрел на библиотекаря, что клевал носом сидя на стылой земле. Гнать его, прямо, жалко. Всё же — нашёл меня, замёрзшего, не бросил, откачал, отогрел. Как говориться, пусть поздно, чем никому. Но, оставить его в покое — нельзя. Уснёт. Проспит. А вдруг натовцы разведку пошлют за языком? Так, сонного, и уволокут. С его-то везучестью! Мы — на отшибе, перед нами — никого. Да и по сторонам — никого. Такой вот у нас — засадный полк. Потому — к нам за языком им легче наведаться, чем в линию роты. Растолкал, пояснил задачу. Стал тупить, отнекиваться. Как ребёнок. Ещё побить? В лом даже щелбан ему дать — устал я. Ну, не бульдозер я. И даже — не экскаватор.
— Сегодня будут на главной сцене давать трагикомедию. Называется — "Танки". Чем встречать будем? Твоей обширной кормой? Или целовать их будем в нижний бронелист?
— Пусть их пушки и танки встречают. Это их работа.
— Ты их видел? "Танки!" — передразнил я, — Ты зачем себя обманываешь? Ты видел, что у гусар наших вместо пушек короткоствольные пукалки? Горностаи, гля! Пулемёт задавить или хату развалить — самое то, но по танку — что снежком кидать. Броневиков с пушками осталось два. Остальные — пулемётные. И сдюжат ли они — я не знаю. Правда в том, что я не хочу испытывать отчаяние и бессилие. Понял? Пусть вместе с собой, но танк я заберу. Иди, а то опять побью. И — быстро! Светёт — снайпер проснётся. Его трупика так и не нашли. Давай, давай, библиотекарь, шевелись! В могиле отдохнём!
— Зачем постоянно кликать смерть? — проворчал этот телок, с трудом поднимаясь.
— Хочешь выжить и победить — будь готов к смерти. Не бойся её, прими, как данность, что в этом бою тебе — гарантированно — карачун. Что тебе не дожить до вечера.
— И в чём смысл?
— И увидишь — с тобой произойдёт чудо. Иди, давай, библиотекарь! Не дожидайся снайпера. Старшине скажешь, что у меня танкобоязнь обострилось. Пусть выдаст чего-нибудь противотанкового. Анальгина и аспирина. Антигриппина и антитанкина. Давай, шевели булками!
Стало меня морить. Спать хочу — сил нет. Открыл замёрзшие ананасы, стал есть фруктовый лёд. Сын у меня любил фруктовый лёд.
Тоска опять сжала сердце. Что я тут делаю в этой яме, в этой мёрзлой степи? Зачем всё? Зачем вожусь с этим тюленем, зачем задницу свою рву, воюю? Зачем хожу сквозь лёд и пламя? Не моя эта война, она давным-давно закончилась. И началась новая. Все эти люди, что вокруг меня — давно уже умерли. А я тут жилы тяну, бегаю как ужаленный, стараясь собой заткнуть каждую дырку. Чтобы они выжили. Они давно уже — отжили своё. Зачем? Зачем?
Родина? А что — Родина? Иной раз думаешь — всё случившееся — объективно. Показал хвост пушной зверёк полярный, так сразу — Сталин — царь и бог. Как отлегло — Сталин — демон и тиран. Во власть нормальных людей палкой не загонишь, ушлые пройдохи пользуются, карабкаются по карьерным лестницам, под наше равнодушное мычание. Нам бы государство города строило, дороги прокладывало, квартиры — выдавало, школы и детские сады — открывало, чтобы в магазинах — завал. А мы будем на диванах валяться, на работе — филонить, брак гнать потоком, власти со смакованием ругать. Ненавидеть тех, кто будет пытаться нас с дивана согнать для уборки собственных подъездов и дворов, кто будет нас премии лишать за брак, кто будет мешать филонить на работе. Кто будет пытаться нас научить нашу же Родину даже не любить, хотя бы — уважать.
Нам нужен порядок и законность, но ментов — боимся и презираем. Нам нужно крепкое, гибкое государство, умная власть — никто не хочет во власть идти — западло. Нам нужна сильная армия, чтобы спать спокойно — мы покупаем комиссии о непригодности к службе. А потом кричим и удивляемся, что менты, чиновники, офицеры — дебилы, карьеристы, ворюги, хапуги, лентяи. Мы пьём без меры, убиваемся и убиваем других под водярой и наркотой, разрушаем семьи, калечим психику собственных детей, но дружно проклинаем власть, перепуганную эпидемией вымирания трудового потенциала и применившую "сухой закон", жестоко карающую распространение наркоты. Во всех присутственных местах — в госучереждениях, больницах, вокзалах, да и за границей — ведём себя, как оборзевшие скоты, но требуем человеческого отношения к себе.
Я когда попал сюда — как же, война! 25 миллионов убитых, надо, надо помочь! Чтобы побольше их выжило. И что я увидел? Они — пьют. Они — пулям не кланяются. Они в атаки идут, как паровозы по рельсам. С паром, с рёвом, но — прямо, в полный рост. Они ленятся себе яму в земле вырыть, чтобы выжить. Они врагу сдаются и идут ему служить. Они с азартом жгут собственный народ. А после войны они же загубят собственные жизни, утопят их в спиртовых парах. Они будут ненавидеть Сталина, приведшего их к Победе, собственную власть, коммунистическую, но — свою, собственный народ, свою страну. Как ненавидят ротного, что погнал их в атаку, тем спася их жизни, не дав угробить всех миномётами, победив. Будут радоваться развалу СССР. И ненавидеть тех, кто начнёт страну собирать обратно. Они будут служить заокеанским конкурентам даже не за деньги, а из ненависти к "этому" народу.
В какой ещё стране такое возможно? Вилли взять. Немчика этого горемычного. Любит он Гитлера? Нет. Предал он свою страну? Нет. Он в плен сдался не русским, а мне. Только мне. Сотрудничать он не будет. Отсидит своё в плену и поедет строить Дойчланд. Не останется. А наши — массово оставались в Германии, где их никто за людей не считает. Они там — рабы. Только после войны это в лицо перестанут говорить. Больше ничего не измениться. С Америкой — то же самое. Главная мечта синих воротничков — свалить из Рашки.
Они, те за кого я тут шкуры своей не жалею, будут славить наших конкурентов, восхваляя их парадные витрины, противопоставляя этим красочным лубкам собственные загаженные подъезды и дворы. Не желая видеть, что в той же Германии и Америке люди пашут, как каторжане в забое. А мы — делаем вид, что работаем по 40 часов в неделю, а не работаем, и палец о палец не ударим вне работы. Разве в Германии власть дороги моет шампунем — мем такой распространенный? Нет. Каждый сам, свой нарезанный бургомистром кусок шлифует. Каждый сам прётся в парк собирать там мусор. Со своего, закреплённого участка. Потому что — порядок. А мы — гордые. Нам власть должна за нами носы и попки подтирать. Бесплатно. Потому что неуплата налогов — это наш национальный спорт.
Мы — ненавидим себя, своё Отечество, свой народ, своих родителей и детей — из них же состоит народ.
Мы преклоняемся перед всем заграничным, удивляясь — а что нас не любят в мире? А за что нас любить? "Тагил!" — не на пустом месте появился.
Как ведёт себя нагл среди "туземцев"? Безупречно одет, чист, ароматен, безупречные, подчеркнуто рафинированные манеры — "бремя цивилизованного человека". Вежливо-презрительная улыбка, гордо вскинутый подбородок. Лорд, ёпта! Цивилизатор! Белый человек! Господин!
А наши? Растянутая майка с ненормативной надписью, бесформенные шорты, щетина, перегар и носки в сандалиях — образ на пустом месте появился?
В чём косяк? Как это исправить?
А почему я об этом думаю?
Ага! Вот я и сам угодил в эту логическую русскую ловушку. А почему я? Я что, крайний? Самый левый?
Да. Именно так. Именно я. Хочешь изменить мир — начни с себя. Не мной сказано. Давняя истина. Хочу я изменить мир? Меня он — не устраивает в том виде, как сейчас. Меня не устраивает состояние моего народа. Я — его часть. Я — народ. Я — Родина. Я — государство. Я — власть. Я — не устраиваю самого себя.
Тогда — вперёд! Одного Сталина на всех — не хватит!
Справа поднялась какая-то суматошная ружейная перестрелка. Дал пару очередей Максим. И бухнула пушка. Типа, намекая — с хернёй не лезь! Это и есть разведка румын? Или припозднившиеся вчерашние недобитки где-то отлёживались, а теперь попались? Не важно. Не на мой редут — и ладно!
Но стрельба мне напомнила, что размышлизмы и рефлексии — конечно, здорово. Но, без них — лучше. Делай, что должен! Делай, что можешь! Делай предельно хорошо. И будет тебе респект и уважуха. И фанерная звезда на обелиск. Потому что — Родина тебя не забудет. Плывут пароходы — привет Кибальчишу!
Библиотекарь вернулся не один. Ротный, взводный и отделение бойцов, аж 5 человек. Те самые, погорельцы. Что именно тут и прошли огонь, воду и медные трубы. Ротный осмотрел позицию, повернулся к остальным:
