Принцип подобия

— Мама, прекрати. Касси — отличный парень. Я знаю, у отца был когда-то конфликт с господином Иоанном Триэном, но сын необязательно похож на отца. В конце концов, вы же не Магниты, — не удержался Целест.

— Ты умолял о прощении, — напомнила Ребекка. Сетка морщин на сероватой коже — ни капли румянца, аристократическая бледность сродни склепной, — собралась возле губ. Целесту почудилось, что мать набросится на него — как все одержимые разом. А то и хуже. — Ты солгал. Недаром ты отрекся от родового имени — предатель по сути своей.

— Мама! Касси — на нашей стороне. И вообще, — Целест все-таки двинул по вазе, кисть залило болью, а монолит не шелохнулся, — почему бы тебе самой не высказать все Эл? Или не выгнать Касси из дома?

Они оба знали ответ. Знал и Рони — тер виски, закрываясь сплошной стены гнева. Все равно, что деревянным щитом от огнемета. Он присел на крохотное декоративное кресло, годное скорее для эльфов или фей — цветочно-витое; тонюсенькие ножки скрипнули под его весом. Рони испуганно вскочил.

"Опять я третий лишний..."

— Элоиза решает сама. Элоиза член Сената — я не вправе приказывать ей, — сказала Ребекка. В уголке глаза собралась тушь — грифельной слезою. — Адриан ненавидел Иоанна, но Иоанн мертв уже четыре года. Адриан не считает, что сыновья повинны в грехах отцов. Но я знаю правду.

"Потому что ты не умеешь прощать. На самом деле", — Целест прикусил язык. Вновь. Зубы вошли в старую колею-ранку.

— Ч-черт... Мама! Поверь отцу и мне. И Эл. Кассиус Триэн, может быть, и похож на золоченую камбалу, но внутри он хороший. И вообще, мама... мы выросли — взрослые мы у тебя уже, и Элоиза, и я. Позволь решать самим.

Договорил мягко, будто оборачивая шалью. Так и тянуло — подойти, поцеловать и обнять, мама, все будет хорошо. А когда поймаем Амбивалента — еще лучше.

Шаль упала на пол, словно подстрелили гигантского нетопыря.

— Предательство возвратится ранами, — проговорила Ребекка, прежде чем исчезнуть в сумраке коридора.

Просторный дом сжался до грецкого ореха и выплюнул их. Целест кубарем скатился в мерзлый сад, неправдоподобно ухоженый — не сад, а торт со взбитыми сливками, вместо безлиственных деревьев — лакрица, а вместо снега — сахарная пудра; то ли оступился, то ли ринулся в сугроб, аккуратно запеленавший кусты шиповника. Колючками оцарапало от висков до подбородка, но снег охлаждал разгоряченный лоб, покусанные губы и перегретые, как лампочки Дома-Без-Теней, глаза.

— Целест! — Рони схватил за шиворот мантии. На него ощерилось — бледное в синеву, с бисером крови и комьями снега, не лицо, а горсть осколков. Вспухшие губы дрожали, но Целест скалился взбесившейся дворнягой. "Именно... дворнягой — без роду-племени, только кличка, да еще цепь — воин".

Узкое лицо серебрилось инеем — то ли снег, то ли слезы. Рони принялся аккуратно счищать изморозь, стряхивать снежинку за снежинкой. Время окуклилось, а сад стал праздничным тортом, они — зефирными фигурками.

Засахаренный мир.

Вербена спит. Элоиза — с Кассиусом, Адриан Альена — в Сенате или в постели, для него, похоже, нет разницы. На мраморе — осыпались пионы, прямо на шаль, а Ребекка Альена сокрылась за всеми стенами резиденции.

А они остались. У Рони горячие пальцы и Рони спокоен.

Целест хватанул воздуха — резко, подреберьем; потом сглотнул.

— Она... я...

— Она любит тебя. Просто слова и обида, Целест.

Рыжие пряди намокли и тянули к земле. Снег — вода. Можно захлебнуться. Переносицу щипало — шиповник или соль. Шиповник: Магниты не плачут. У мутантов нет родовых имен, они вылупляются из пузырей в радиоактивных болотах — матерей тоже нет.

Целест радовался, что Вербена не видит, Элоиза не видит, и Кассиус тоже... "Теперь ты мой должник, камбаленыш. Я отдал тебе не только сестру — мать тоже. И себя".

Обхватил Рони за предплечья, обогнул замерзшими пальцами, — хватит. Спасибо за помощь.

— Я понимаю. И понимаю, что ты понимаешь... тьфу ты.

Целест пробормотал, чувствуя, как формулировка становится его личной молитвой — если боги мертвы, а сам ты демон, время переписывать книги, переименовывать вазы для хризантем в Священный Грааль и сочинять молитвы:

— Она простит меня, когда поймаем Амбивалента.

До Цитадели добирались долго — вьюга, скверная видимость и предательски дерганый пульс. Табачный дым замерзал на лобовом стекле рисунками. Контрастный душ — с небес в пропасть, кажется, он собирался показать Вербене левитацию... да, но не такое.

В тарелке остыл ужин — Целест отказался от него. Много лет назад его слезы засыхали бордовым на атласно-ализариновых подушках, теперь — сепией на белом. Имеет право, раз в десять лет. Очередная фаза отречения.

Но потом Целест думал о Вербене, и слезы его высохли. Рони, шлепая босыми ногами по полу, выбрался из душа. Он кутался в махровый халат с безвкусно наляпанными подсолнухами; он был похож на потертую мягкую игрушку. Вроде Элоизиных плюшевых медведей и белок — она их спрятала в недрах платяного шкафа, но не выкинула. Мы выросли, но не выбрасываем память.

Целест смотрел на напарника и сквозь него. Обкусанные губы дернулись на полувыдохе:

— Мы с Вербеной объявим о помолвке. После выступления, — сказал он, и сжал губы в нить. — Эл и Касси тоже.

— Поздравляю, — тихо ответил Рони. Он забрался на свою кровать, укутался в одеяло. — Я больше всего хочу, чтобы вы все были счастливы, Целест.

И, будто оправдываясь, — а то заподозрят в неискренности:

— Я же мистик: подпитываюсь чужим счастьем.

*

Календарей у Целеста отродясь не водилось — дни похожи, как веснушки. Выходные и празники ничего не значат, у болезни отпуска нет, и у Магнитов тоже. Весну угадывал по перестуку тающих сосулек, травяному запаху и по тому, что прятали в глубину шкафа теплую одежду. Рони, наверняка, еще по заразной, хуже гриппа, всеобщей эйфории — лейтмотив, сродни закрученной мелодии.

Календарь он купил, чтобы зачеркивать дни: Объединение решили назначить на первый день весны, первый день нового года — пробуждение от серо-белого сна, зимней спячки. Люди не так и далеки от ящериц и сусликов — без солнца и тепла тяжко из норы или из-под камня выползать.

До эпидемии новый год праздновали, знал Целест, посреди зимы — старый бог людей родился в самую темную и студеную ночь года, но не принес счастья ни себе, ни последователям: бог умер, его мир умер. А Мир Восстановленный не желал радоваться снегу и льду.

Вычеркивал, вдавливая в шероховатую дешевую бумагу, время до весны — на календаре, подвешенном над кроватью, была изображена улыбающаяся Вербена, и в те вечера, когда не встречался Целест с прототипом — разговаривал с картинкой. Или с Рони — о Вербене и об Объединении.

У идеи-фикс запах клейких лиственных эмбрионов. И цвет зеленый — команда "вперед!"

Целест не сомневался: все получится. Они ведь готовились — Элоиза и Кассиус правдами-неправдами то ли выбили, то ли подкупили, то ли просто обманули всех (кроме отца? Или его тоже? Она так и не рассказала, принося известие, как подарок на день рождения — в фольге с ромашками и угадай-какой-руке); Гомеопатов пригласили на празднование начала года официально. Сенатский гонец в черно-красной ливрее, выутюженной до крахмального хруста, под любопытными взглядами малышни, недоумевающими — Гомеопатов постарше и торжествующими — "заговорщиков" прошествовал к каждому из четырех Глав с официальным письмом. Авис по-вороньи предположил — мол, выставят взашей, но...

Не выставили.

"Дело теперь за твоей Вербеной", — хмыкнул потом посрамленный Авис. — "Посмотрим, как она убедит..."

"Убедит", — в тот момент Целест смахивал на религиозного фанатика, спорить — себе дороже.

Целест не сомневался.

"Она воплощенная", говорил о Вербене Рони; она может убедить и объяснить доходчивее бубнежа о схемах, стратегиях и планах — и определенно эстетичней расправ в затхлой пыточной. Недаром, ее месяца два проверяли в Лаборатории и самой Цитадели — по всем параметрам мистик, причем сильный. Но нет — никаких мутаций. Талант, слава выжившим богам, не считается ни аномалией, ни приговором.

Рони говорил, мол, Винсент способен целую Империю превратить в марионеток, пуговичноглазых зомби, однако Целест поставил бы на Вербену — она умеет убеждать. Без гипноза и иллюзий. Без "мозгожорства".

"Она воплощенная". Пускай так. Люди должны узнать о войне — и принять в ней участие, настоящие гомеопаты-доктора ставили во главу угла пациента — если не организм борется с болезнью, что сумеет врач? Орден Гомеопатов помнит принцип подобия, зато запамятовал принцип исцеления — пора напомнить. А кумиру поверят скорее, чем политику или мрачному инквизитору в серой мантии в пятнах подсохшей крови. Властители умов, властители душ — в каждом поколении свои пророки. Их услугами просто надо уметь пользоваться, оплата по прейскуранту. А Вербене нужен только Целест. Она повторяла десять, сто и тысячу раз. А он повторял за ней.

Подбитые карандашом, утопали числа на календаре, будто одно— и многоклеточные корабли в игре "морской бой". Целест торжествовал и готов был грызть остатки зубами — поскорее, черепашья упряжка, ну хоть чуть-чуть — быстрее. Так дети ждут именин и обещанного еще полгода назад велосипеда. Так заключенные грезят об освобождении. Порой казалось, будто двухмерная Вербена выгибается со стены и помогает зачеркивать злополучные цифры.

Когда наступит весна — объединятся Гомеопаты и... все остальные.

Когда наступит весна, уничтожат Амбивалента.

Когда наступит весна, Ребекка Альена простит Целеста.

Когда наступит весна...

"Мы с Вербеной будем вместе — по-настоящему. И уж точно — навсегда. Как в старых книжках, верно?"

"Конечно", отвечал Рони, неизменный и невозмутимый, словно булыжник — избела-серый камень с вкраплениями кварца; на брусчатке не расти цветам. Провисала пауза, но ее можно списать на типичное-типичное слов не хватает. — "Именно так".

Зима — тоже женщина: на непривечание обиделась, погрозила напоследок морозным кулаком — в начале февраля завалило Виндикар чуть не по шпили Сената и Цитадели, да и хлопнула дверью досрочно. За неделю до празднеств воцарилась жара почти июньская. Из вспухшей комковатой земли поперла одурелая, пронзительно-салатовая, как "химические" краски, трава, а не менее одуревшие от такой смены температур жители вытаскивали футболки и сандалии, задумчиво поглядывая на свитера и пальто — убирать их или не стоит, вдруг зима передумает и доработает положенный срок?

Для празднеств выделили, конечно, Площадь Семи — самую просторную и самую знаменитую. Целест подозревал, что отец его выступал против: Площадь Семи, несмотря на пропаганду и официальные версии, ассоциировалась в народном сознании с чем-то антиполитическим, бунтарским, вроде булыжников или скрещенных серпа и молота (символа одной из древних, построенных "на" и "в" крови, империй).

Но — она же самая просторная, куда денешься? Каждый год спорят, и каждый год празднуют на Площади Семи, к которой удобно прилегают пара скверов с фонтанами и скамейками, и которую нетрудно оцепить стражам и Магнитам.

Безупречный аргумент: все для вашей безопасности.

Стучали молотками и вжикали пилами строители еще по морозу — первый день года должен быть отпраздновать, а как зарядило солнце — веселее работа пошла, Целест и Рони каждый день урывали хоть полчаса, бешеной собаке сто верст не крюк, — заглянуть, как складываются из бело-желтых, пахнущих смолой и орехами, досок складывают подмостки — сцену. На ней выступать будут сенаторы, само собой.

И Вербена. Вербена — тоже.

Эпидемия, должно быть, зиму провожать отправилась — ни единого случая одержимых, один раз подозревали "психа" — оказался шарлатан-жулик, выманивал банальным гипнозом в порту кошельки. Сознался, едва схватили его Магниты — и позорно обмочил штаны, а уж стражам и старой-доброй тюрьме обрадовался, как поцелую прекрасной принцессы.

"Будет нелегко убедить простой народ, что мы не чудовища", вздохнул Авис после того, как услышал от Тао эту байку.

"Ничего, получится!" — Целест как раз думал, что пора зачеркивать очередную закорючку на календаре.

Первого марта он проснулся в четыре утра. За окном фиолетовыми пятнами ползли облака, до восхода — часа три еще, но на старом брюзге-вязе уже свили гнезда и горланили горлинки, и пестрил зачеркнутыми метками календарь. В предрассветном сумраке улыбалась Вербена. Целест считал уже секунды; сев на кровати, гладил шероховатую бумагу.

"Что важнее? Амбивалент, объединение или помолвка? Магниты почти никогда не женятся, а уж из "нормальных людей" кто пойдет за мутанта?.. Вербена. Вербена пойдет".

Она кивала с плаката. Пробивался прохладный, пахнущий ивовым (вербеным) цветом, ветер.

Ранняя весна. Хороший знак.

Рони на соседней кровати спал с полуоткрытыми глазами — не первый раз, Целест когда-то пугался, потому что напарник здорово смахивал на мертвеца или кататоника, потом привык. Белки и сетчатка сизо отражали мутные, засеянные облаками, небеса. Губы шевелились — может быть, Рони читал его, Целеста, и его грезы превращались в сон. Целест спрыгнул с кровати и пихнул Рони под бок:

— Просыпайся. Сегодня...

Рони скривился — Целесту будто зажженную спичку за шиворот засунули. Действо не начнется раньше полудня, Магнитов призовут к девяти-десяти, зачем торопиться? Он зевнул, взъерошил волосы — они растопырились прозрачными ежиными иглами. Умыться и действовать. Сегодня великий день, и...

"Помолвка. Целеста и Вербены. Элоизы и Кассиуса. Будто надписи на заборах — с "плюсами" и сердечками, подобной наскальной живописи тысячи лет. Я не добавлю своего. Пусть так. Я выбрал сам".

Он опередил Целеста — нырнул в ледяной душ с головой, целиком, словно смывая недостойные "лучшего-друга" мысли.

На Площадь Семи подвезли к семи утра — еще пустынная, она пахла смолой свежих досок, почему-то бумажным клеем и неотвязно — листьями. Стражи косились на Магнитов, старались держаться подальше — впрочем, как проверил Тао, выпивкой делились. Толстый страж, усыпанный веснушками до сходства с перепелиным яйцом, хмыкнул — "Не понимаю, чего вас нелюдями кличут, нормальные ж парни и девчонки". Щербато усмехнулся Аиде, но та отвернулась. Она до сих пор не нашла постоянную пару — вместо убитого мужа.

Периметр Площади — плюс несколько дежурных постов в маленьких скверах, скорее для очистки совести. Стражи маскировались под столбы, Магниты — под камень. Черно-красное и серое. Нельзя мешать веселиться.

Фиолетовое смыло прочь, день иззолото-лазорево выкатился — сразу, целиком, беззастенчиво. Все приветствуют весну, все приветствуют тепло — Вербену тоже будут приветствовать, думал Целест, ловя взглядом ранних посетителей Площади. Пока не гуляк, все больше торговцы палатки ставили, да кто-то из мелких чинов городской администрации суетился. Всякий раз, минуя Магнитов, отдергивались, будто от кипятка.

— Они нас боятся, — Авис традиционно позаимстовал у Целеста сигарету.

— Не больше, чем обычно, — возразил Рони. У него уже заныли ноги — от одной мысли, что придется стоять навытяжку до вечера, делалось дурно. Рони прислонился к фонарному столбу.