3. Витязи в шкурах

— Выпей еще! И ешь!..

— Добрая у вас еда! Воев так не кормят.

— Мы и сами так не каждый день. Случай особый.

— Спаси бог, что позвали! Никогда так не ел! Хоть перед смертью...

— Тьфу на тебя!

— Что расплевался! Али сам не знаешь?

— Сгинуть, Микула, дело не хитрое. Надо жить!

— Зачем?

— Вернешься к себе... Ты еще молодой...

— Нельзя мне в вервь. Двенадцать чужих сыновей оттуда увел. Половины уже нет. С меня спросят!

— Могли и без тебя сгинуть!

— Сгинули без меня — спроса не было бы. А так я увел. Не жить мне там. И не хочу. Вчера во сне Олесю свою видел. Стоит, Аленку на руках держит и зовет: "Иди к нам!"

— Не буду я тебе больше наливать!

— А и не надо! Не добреду. Голова тяжелая, ноги тяжелые... Хмельное вино! Браги с полведра надо выпить, чтоб так зашумело. Уважил, Кузьма! Дай я тебя поцелую!..

— Бить тебя будут!

— Напугал! Меня всю жизнь били! Шкура на спине полосатая.

— Могут и убить!

— А в городе не могут? Сам говорил: жить всем осталось два дня!

— Ты мог бы и уцелеть.

— На такой войне, Кузьма, уцелеть трудно. Да и зачем человеку жить, когда не хочется? Ты не печалься, я сам захотел. Поганых побил немало, а сделать так, чтоб им не пришлось больше казнить наших жен и детушек... Радостно мне. Ох, как я им! Я глотки их поганые зубами рвать буду...

— Глотки не надо!

— Не бось! Сначала дело справим, а уж потом...

— Не испугаешься, когда я приду?

— Не из пугливых... Зверья я сроду не боялся, в лесу вырос. Трех медведей на рогатину поднял.

— Меня не подыми!

— Ни за что!

— Дай я тебя поцелую!

— Проводи меня боярин до хода, ноги плохо идут.

— За стенами сам доберешься?

— Доползу.

— Чтоб не подстрелили ненароком! Поганые разъезжают...

— Куда им ночью! А я прикорну где-нибудь на травке, травка мягкая...

— Душевный ты человек, Микула!

— И ты душевный, Кузьма! Дай я тебя еще поцелую прежде, чем в эту дырку лезть...

* * *

Огонь, бушевавший под стенами Путивля всю ночь, к рассвету утих, оставив на месте густо застроенного посада черное пепелище. Кое-где на месте богатых боярских хором и убогих домишек ремесленников еще струился к небу сизоватый дымок — тлели последние головешки, но от городских стен и до самой речной поймы простиралась жуткая пустота. Между уцелевших в пожаре куполообразных закопченных печей шныряли редкие всадники в тщетной надежде найти хоть какую-то добычу. Двое степняков, самые смелые, в своем розыске добрались чуть ли не к стенам города.

— Смотри! — сказал один из них, с заячьей губой, открывавшей редкие желтые зубы. — Мертвый русский! Не успел убежать.

— Задохнулся в дыму, — ответил по-кипчакски второй, широкоскулый, подъезжая ближе и склоняясь над телом. — Стрелы в спине нет и копьем его не кололи — раны не видно. Одежда на нем — рвань. А вот сапоги еще добрые.

— Я первым увидел! — заторопился Заячья Губа, слезая с коня. — Сапоги мои!

Широкоскулый спорить не стал, насмешливо наблюдая, как напарник стаскивает с ноги трупа сапог. Когда Заячья Губа потянул к себе второй, тело вдруг зашевелилось. Половец испуганно отскочил. Напарник нагнулся и с размаху вытянул оживший труп камчой.

— Уд ты коний! Выблядок кобылий!..

Оживший труп сел и очумелым взором уставился на половцев.

— Что это он? — спросил Заячья Губа.

— Ругается, — усмехнулся напарник и еще раз хлестнул русского по спине. — Недоволен, что ты помешал ему спать. Дерзкий раб!

Заячья Губа подскочил и стал суетливо ощупывать пленника. Тот в ответ только равнодушно сплюнул. Степняк поморщился и обрадовано повернулся к широкоскулому.

— Он цел, ни одной раны! Только пьяный — воняет брагой. Наверное, пил весь день и заснул, потому не смог убежать. Он крепкий — греки дадут за него много серебра. Мой раб!

— Кза велел весь полон ставить на осадные работы, — возразил широкоскулый. — Пока мы возьмем этот город, его могут убить.

— Если не убьют, будет мой, — возразил Заячья Губа. — Хорошо, что я поехал сюда. А ты говорил, что ничего не найдем... Снимай сапог! — багровея, закричал он пленнику. — Ты не хан, чтобы я тебя разувал!

Русский недоуменно смотрел на него.

— Он не понимает, — снисходительно посоветовал широкоскулый. — Ты покажи руками, что делать. Хочешь, я еще его хлестну?

— Нет! — заторопился Заячья губа, доставая из-за пояса камчу. — Я сам!

Пленник после третьего удара понял, наконец, что от него хотят, и стащил с ноги второй сапог. Бросил его под ноги Заячьей губе, встал и, не спеша, побрел к половецкому стану.

— Ты куда! — закричал Заячья Губа, сунув в мешок сапоги. — Стой!

— Он тебя правильно понял! — засмеялся широкоскулый. — Пошел верной дорогой. Ты чем недоволен?

— Сейчас я ему! — сердито сказал Заячья Губа, вскакивая в седло.

— Изобьешь в кровь, Кза тебя не похвалит, — перехватил его руку напарник. — Ему свежие работники нужны. Лучше поищи в сумке клеймо, пока его не перехватили. Кое-где огонь тлеет, надо тавро поставить. Иначе потом не докажешь, что пленник твой.

— Правильно! — согласился Заячья Губа, шаря в сумке. — Я, как продам раба, тебя в гости позову, много кумыса выпьем. Хороший совет!

Широкоскулый вместо ответа тронул бока коня пятками сапог...

* * *

Двое русских на стене Путивля наблюдали за этой сценой. Когда Микулу заставили снять рубаху и приложили раскаленное клеймо к плечу, Кузьма сморщился.

— Первая часть удалась, — сухо заметил Вольга, — он в полоне. Я, признаться, боялся, что не получится, бросится он на них. Зарубили бы сходу. Удалось тебе...

— Сам вызвался. Никогда не встречал человека, чтоб так легко на верную смерть шел.

— А сам?

— У меня больше шансов выжить.

— Рассказывай!.. По-прежнему хочешь один?

— Вдвоем мы будем мешать друг другу.

— В пещере не мешали.

— Другая ситуация.

— Здесь хуже. Целое войско под стенами.

— С войском не справиться и вчетвером. Один не бросается в глаза.

— Кто на нас смотрит? Где один, там и два...

— Ну что ты пристал?! — сердито повернулся Кузьма к другу. — Договорились ведь! Не хочу я, чтоб ты со мной шел! Толку от твоего участия мало, а вот сгинуть на пару... Хоть один домой вернется!

— Вместе пришли, вместе и уйдем.

— Если все обойдется, и я вернусь в Путивль, кто мне поможет?

— Улеб. Сразу двоим.

— А вдруг у него не получится? Ты хоть знаешь, что и как.

— Тогда пойду я. Ты будешь ждать.

— Ты слишком молодой и горячий.

— Ты у нас спокойный и мудрый! Кто еще совсем недавно кипел, как чайник?

— Как я смогу твоим в глаза смотреть, если что случится?

— А я?

— Сможешь. У меня двое детей, сестра, брат, племянники... Я хоть что-то оставил после себя на земле. А ты единственный у родителей, своими детьми не обзавелся. Таких в старые времена даже в войско не брали.

— Не ожидал от тебя такого самопожертвования.

— Выбора нет. Не пойду, забросают город шереширами. Сгорим!

— Пробьемся!

— Через такую орду?! Убьют или, что того хуже, возьмут в полон. Поставят клеймо, как Микуле, а затем продадут на невольничьем рынке грекам.

— Я всю жизнь мечтал побывать в Греции. Представляешь, древний Константинополь, он же Царьград! Кто из историков и когда видел его вживую?

— Ты не увидишь. Посадят нас в галеру, прикуют к скамьям... Будем сидеть там в собственном дерьме и веслами ворочать пока сдохнем! Ты этого хочешь?

— Лучше уж в бою...

— Пошли спать. Голова трещит. Следующей ночью спать не придется.

— Не тебе одному...

* * *

Волк бесшумно бежал под высоким берегом речной поймы, стараясь держаться темных мест. Полная луна еще только выкатилась над зубчатой кромкой леса, и берег отбрасывал длинную тень — достаточную, чтобы укрыть не только волка, но и небольшой отряд всадников. Но всадников не было. Только одинокий зверь оставлял за собой узкий след на росной траве, и след этот невозможно было различить даже в двух шагах — настолько темно было в этот час.

В нужном ему месте волк остановился, осмотрелся и прислушался. На сотню шагов во все стороны было ни души. Тогда зверь стремительными прыжками помчался вверх по склону. Оказавшись на вершине пологого берега, замер, вглядываясь в открывшуюся его взору картину.

Все огромное пространство вдоль обоих берегов Сейма напоминало звездное небо. Только это небо, в отличие от того, что смотрелось сейчас в темные воды реки, не выглядело мирно. Сотни костров пылали на заливном лугу, всполохами освещая шатры, кибитки, телеги и другие, трудно различимые даже в лунном свете и потому непонятные глазу предметы. Возле костров мелькали тени, но их было немного — войско легло спать, оставив у огней дежурных.

Волк долго смотрел вниз, прислушиваясь и принюхиваясь. Звуки, улавливаемые его острым слухом, были мирные: ржание коней, мычание волов, редкие возгласы людей. Легкий ветерок доносил до него горький запах сгоревшего на углях мяса, кисло пахло конским потом и прелыми шкурами. Запаха, который старательно вынюхивал зверь, не было. Волк так долго стоял на берегу, что стал похож на изваяние — будто кто-то по неведомому промыслу поставил здесь истукана; то ли для отпугивания чужаков, то ли для предупреждения своих об опасности.

Ветерок, веющий от реки, усилился, и волк шевельнулся, уловив в богатой струе запахов тонкую резкую струйку. Закрутил мордой, определяя направление. Затем осторожно двинулся вниз по склону.

Оказавшись на лугу, зверь повел себя еще осторожнее: прятался в тени шатров, светлые участки поймы проскальзывал мгновенно, либо вообще полз, чтобы не попасть под взгляд сидевших у костров половцев. Немало времени прошло, прежде чем волк оказался у высокого шатра, рядом с которым стояли две груженные до верху крытые повозки.

У входа в шатер горел небольшой костер, у него сидел человек в тюрбане и халате. Человек что-то тихо напевал, раскачиваясь из стороны в сторону. Волк постоял, пристально наблюдая за странным существом и прислушиваясь, затем, определив, что певец у огня ему не опасен, прыгнул в повозку.

Обратно он появился с какой-то длинной палкой в зубах. Она мешала ему выбраться наружу, и волк несколько раз перехватывал ее зубами, прежде чем ему удалось спрыгнуть на траву. Тяжелая палка со странным утолщением на конце повела его в сторону, но волк устоял. Положив палку на траву, он снова сжал ее челюстями — ровно посередине, и побежал прочь.

Обратный путь занял у зверя еще больше времени, так как теперь он был с ношей. Однако волк не вернулся к тому берегу, откуда вынюхал добычу, а затрусил в сторону сгоревшего посада, который сейчас разрезал пополам высокий забор. Прячась в тени ограды, волк добежал до бесформенной груды, в которой угадывались какие-то бревна и кованные из железа рычаги, сложил у нее свою ношу и отправился обратно.

Когда он вновь оказался у высокого шатра, странного человека в тюрбане у костра не было. Волк прислушался, затем подошел к самому огню. В этот момент полог шатра откинулся, и незнакомец в халате вышел наружу.

Человек и волк некоторое время молча смотрели друг другу в глаза, не шевелясь. Первым опомнился человек.

— Пошел прочь! — махнул он рукой. — Нечего здесь!

Волк поднял верхнюю губу, показав длинные желтые клыки, и негромко зарычал.

— Прочь я сказал! — сердито повторил незнакомец по-русски и поднял с травы короткую палку. — Не то я тебе!

Волк прыгнул в сторону и исчез в темноте. А человек в тюрбане, как ни в чем не бывало, бросил палку, присел к костру и снова затянул что-то длинное и тягучее на непонятном языке. Увлеченный своим занятием, он не видел и не слышал, как вернувшийся к повозкам волк, вновь вытащил из-под крыши одной из них такую же палку и утащил ее в темноту.

Свою добычу волк отнес к той же темной куче, затем снова забрался на высокий берег поймы. И опять замер, наблюдая за освещенным полной луной лагерем. В этот раз стоял недолго. Быстро выбрав направление, сбежал вниз по склону...

* * *

Пленники спали прямо на траве, сплошным ковром покрывая ее в пространстве между четырех костров. Некоторые были укрыты лохмотьями, но большинство лежали, скорчившись, прижимая для тепла связанные руки и ноги к телу. Волк осторожно прополз меж костров, подобрался к спящему с краю полонному со вскудлаченной головой и тихонько ткнул его влажным носом в щеку. Микула открыл глаза.

— Не сплю, — тихо прошептал волку, — тебя поджидаю. Давно. Запозднился ты!

Волк вместо ответа приник пастью к связанным за спиной рукам полонного и, перехватив толстый сыромятный ремешок на резцы, быстро перегрыз его. Микула инстинктивно подтянул руки к груди и растер кисти, разгоняя кровь. Волк тем временем также быстро справился и с ремнем на ногах.

— Веди! — шепнул Микула.

Волк осторожно пополз в темноту, человек двинулся следом. Когда они удались от спящего полона шагов на пятьдесят, волк встал на ноги, человек последовал его примеру. Пригибаясь, он неслышно шел следом за зверем, быстро пробегая освещенные луной участки берега, когда это делал волк, и опускаясь на четвереньки, когда зверь припадал к траве. Но невдалеке от одного из костров человек вдруг остановился и, крадучись, двинулся к сидевшему к нему спиной половцу. Волк попытался остановить его, схватив за рукав грязной рубахи, но Микула только отмахнулся.

Неслышно подобравшись к половцу, он из-за спины схватил его за горло и повалил на траву. От неожиданности степняк даже вскрикнуть не успел, только отчаянно забился под навалившимся на него телом.

— Тихо, выблядок! — зло шептал Микула в перекошенное лицо с заячьей губой. — Только попробуй, крикни, потрох!

Заячья Губа попытался расцепить сомкнувшиеся на его горле руки, но хват их оказался железным. Тогда половец согнул правую ногу в колене и вытащил из-за голенища сапога нож. Но ударить не успел — волк перехватил зубами кисть и держал ее мертвым хватом, пока степняк не затих. Микула бросил мертвое тело, встал. Волк тихо зарычал.

— Не гневайся, нужно было! — тихо шепнул Микула. — Никто не услышит. Я вчерась приметил, что один ночует, свои над ним смеются и гонят.

Он стащил с ноги убитого сапог, затем второй. На траву выпала прихотливо изогнутая железка.

— Вот! — показал ее Микула волку. — Огниво! У меня нашли и забрали, а как нам без огня?

Он торопливо обулся в еще теплые сапоги, сунул за голенище огниво, затем подобрал и спрятал за голенищем выроненный Заячьей Губой нож. И снова двинулся следом за волком.

Когда они выбрались из стана к забору на сгоревшем посаде, волк остановился и схватил Микулу зубами за рукав. Человек присел. У темневшей неподалеку кучи из бревен маячили всадники. Не менее десятка.

— Сторожу поставили! — охнул Микула, разглядев. — Не одолеть — их много. Не повезло нам! Может, уйдут со светом? Будем ждать?

Волк вместо ответа потянул его за рукав. И вновь, прячась и перебегая светлые места, они углубились в половецкий стан, пока не добрались до знакомого шатра и двух повозок. Костер здесь уже не горел, а человека в тюрбане не было видно. Волк остановился у одной из повозок и вопросительно оглянулся на Микулу.