Не может этого быть, просто она привыкла, что одна здесь женщина, одна здесь и ни разу ещё не видела его с другими, вот и обиделась. Никакая это не ревность, и уж тем более — не любовь!

И всё же... Всё же...

А вдруг и нет никого у него сейчас, может, он специально привёл её сюда, чтобы она позлилась? Можно же проверить!

Ацилия осторожно прошла по атриуму вглубь, дальше своего угла, так и держала в руке ковш с недопитой водой. Штора была задёрнута не до конца, прошла к ней осторожно и тихо, как тень, замерла. Марций лежал на спине, Лидия рядом, положив голову его на обнажённую грудь, разметав волосы, откровенно светила в полумраке белизной молочной кожи. Марций обнимал её через спину, и его рука казалась тёмной по сравнению с ней.

Ацилия отступила назад, не смогла сдержать вздоха разочарования. А чего она, собственно, хотела? Что она желала увидеть? Что он один?

Дура! Какие глупости! Как она вообще могла подумать о таком? Это центурион этот смутил её. Ни к кому он не привязывался, он всегда жил и живёт только для себя...

Ацилия развернулась уходить, но за спиной уловила движение раскрываемых штор и резко обернулась, отшатнувшись. Марций! Стоит себе и завязывает на поясе покрывало, да ещё с таким красноречивым взглядом. Ацилия опустила глаза, не зная, куда деть их. Ей стало неудобно до стыда, аж румянец выступил на скулах. Какое ей дело? Кому это вообще может понравиться... Когда нос суют в личные дела... В более, чем личные.

— Заблудилась?— спросил холодно.

Ацилия дёрнулась от вопроса его, от тона голоса, вскинула голову, проливая остатки воды на себя, на ногу, от бедра и ниже, но словно бы и не заметила ничего, смущённо поджала губы.

— Я... Я попить...

— Что-то тебя в противоположную сторону занесло...— усмехнулся пренебрежительно,— Любопытничаешь?

Ацилия нахмурилась, окончательно теряясь от его догадливости, от прямоты, но молчать не стала, сама спросила вопросом на вопрос:

— Если все знакомые женщины у вас подобного рода, не удивительно, что вы вдруг решили жениться на мне?

Марций молчал, глядя на неё, рассматривал её лицо.

— В самом деле, дерзкая ты...

Ацилия усмехнулась:

— Может, выпороть прикажете... по совету?

— Может, и прикажу.

— Прикажите. Только я всегда в рабах смелость приветствовала, лучше, когда все чувства и желания раскрыты, чем недовольство и обиды скрытые... Мало ли, чем они могут обернуться.

— Да-а,— покачал головой,— мне и с тобой в этом тягаться, ты всю жизнь в окружении рабов...

Ацилия поджала губы, опустила голову, только сейчас заметив мокрый подол на ноге, прилипший и холодный, поймала пальцами, оттянула, выдохнув:

— О-о-х...

Марций сощурил тёмные глаза, наблюдая за ней.

— Я не люблю, когда рабы забывают своё место и суют нос не в свои дела... Когда их это не касается...

— Извините.— Ацилия вскинула голову,— Я не сознательно, словно и не я совсем...— покраснела до кончиков ушей от стыда.— Так получилось... нехорошо...— смутилась, опуская взгляд.

— Хорошо ещё, что ты это понимаешь.

— Конечно! Я же знакома с моралью... В меня что-то вложили...

— Похвально.— Марций улыбнулся холодно.— Хоть что-то вложили, не только ж на флейте играть...— Ацилия нахмурилась, принимая его слова, от шпильки он не удержался,— Жаль только, что вложили так мало и так однобоко...

— Почему?

— Да, по-моему, и так понятно. Разочаровывать других ты мастер, да и выводить — тоже.

— И в чём же это, господин, я вас разочаровала? Вы опять о ребёнке, что ли?— усмехнулась.— А у меня такое ощущение, что вы и сами вздохнули свободно... Всю жизнь терпеть меня рядом? Меня, вот такую, невоспитанную и наглую? А вдруг и чадо моё было бы не лучше? Может, оно и к лучшему всё?— молчала, глядя на него. Молчал и он, только качнулся вперёд угрожающе, словно схватить хотел, но не посмел, только выдохнул глубоко, будто с болью.

— Какая же ты...— дёрнул подбородком, не зная, как назвать её,— подлая... Ты лишила меня единственного, самого дорогого в этом мире, у меня же никого, никого больше нет... У тебя хоть где-то там, в Риме, эфемерный брат существует... Ты и живёшь только этой мыслью: вернуться туда... Я тоже жил мыслью...— скривил губы, словно переживал приступ внезапной боли.— Но ты лишила меня этой надежды... Эгоистично, цинично... И достойна ты после всего этого только презрения и ненависти... И жаль, что я не могу позволить себе сделать с тобой всё, что ты заслуживаешь.

Замолчал, и Ацилия смотрела на него во все глаза, впервые, наверное, с того момента, как он рассказывал о смерти своей матери, прорвалось в нём то, настоящее, глубинное, пропитанное тоской и одиночеством. Он тоже страдает... Как и она...

Вздохнула, выпрямляясь, опустила подол туники, и он холодно коснулся тела, но она даже не заметила этого, заговорила негромко:

— С чего вы взяли вдруг, что я вытравила своего ребёнка? Кто вам наговорил этого? Бред какой-то...

Марций хмыкнул, вскидывая голову, конечно же, он не верил ей, и никогда не поверит.

— Хотя... Зачем сейчас об этом? Прошлого не вернуть, а стоит ли ломать копья?— усмехнулась,— Вам легче жить так, верить, что это я во всём виновата, кто же ещё? Легче презирать и ненавидеть кого-то одного, определённого...

— Чего ты хочешь?— спросил устало.

— Ничего я не хочу, вы всё уже решили без меня. Если вы считаете, что это я убила его, считайте, ваше право.

— А кто? К чему вообще всё это пустословие?

Ацилия хотела сказать, означить имя того, кого ненавидела и боялась, но слова замерли в горле, глаза побежали по всему телу собеседника, по лицу его, обнажённой груди, рукам, и тут из-за спины Марция показалась Лидия. Руки её обнимали Марция за шею, правая ладонь откровенно скользнула по грудным мышцам вниз, а глаза — неотрывно смотрят на Ацилию; прижалась щекой к плечу, улыбалась:

— Где ты пропал? Марций... Я замёрзла, я совсем одна... Где ты потерялся?

Ацилия только разочарованно сомкнула раскрытые губы, нет, она так и не скажет имени этого проклятого Лелия, да и хочет ли он его знать?

Развернулась и ушла к себе, по дороге занесла ковш, обернулась, их уже не было.

Долго лежала, глядя в потолок, кусала губы, слушая их. Та, другая, в объятьях его вела себя сильно шумно, конечно, она же знала, что её слушают...

Почему? Боги, почему сердце её разрывается от боли?

* * *

— Вчера был совет, утвердили приказы, а тебя — в разведку.— Фарсий хмыкнул, глядя ему в лицо,— Ты доволен?

Марций молчал некоторое время:

— Не знаю... Это было давно в последний раз.

— Ты же начинал с разведки, все это знают, если бы не ранение, ты до сих пор был бы там. Разве нет?— Фарсий покачал головой, всматриваясь в рассеянное лицо друга,— Вспомнишь, опыт у тебя есть... Главное, соберись. Где ты в последнее время находишься? Где твои мысли? Чем ты соображаешь?— Марций в ответ только ухмыльнулся левой половиной губ,— Баб начал прямо в палатку водить?— Марций дёрнул бровями: откуда знаешь?— Да видел я тут девчонку твою, рабыню...

— Жаловалась?— усмехнулся.

— Да нет, я сам понял... Довёл до слёз, на ночь глядя выгнал на улицу... Знаешь, местные волчицы солдатам быстро приедаются, всё время хочется чего-нибудь новенького, или тебе стало всё равно? Было бы всё равно, продал бы уже, так?

— Какое тебе дело, Гай?

Центурион усмехнулся негромко, но глаз не отвёл, заговорил доверительно:

— Не понимаю я тебя, что ты мучаешься? Я тоже думал, авантюристка, окрутила тебя чарами своими, они это умеют... А увидел... Ревёт, как девчонка-малолетка... Чего вы друг друга мучаете? И она, и ты... Влюбился, так веди себя, как человек; собрался жениться — женись!.. А то...

Марций перебил его, нетерпеливо выставив ладонь:

— Теперь послушай меня!— сделал паузу,— Не надо меня учить, слышишь! Я ничего не хочу слушать о ней, тем более, от тебя. Ты столько раз предлагал мне продать её, а теперь что? Не вмешивайся. И что за чушь о любви?

— Тогда продай её и лиши себя ещё одной головной боли! Я смотреть на тебя не могу...

— И не смотри!— перебил резко.

Центурион помолчал, глядя в глаза.

— Правда?— спросил спокойно.

— Твоё дело.

Ведь понимал, понимал, что пожалеет о сделанном, о сказанном, а остановиться уже не мог, понесло его — уйди с дороги!

— Ну как хочешь.— Фарсий дёрнул подбородком и отошёл от коновязи.

Марций не смотрел на него, глядел в землю. И здесь она... Он даже с другом поссорился из-за неё, будь она не ладна.

Проклятье!

* * *

Ацилия лежала проснувшись, и слушала разговор Марция с торговцем.

— Сейчас ещё я могу предложить вам неплохую сумму, пройдёт даже десять дней, и никто уже столько вам не предложит, вы же сами всё понимаете.

— Я ничего не собираюсь продавать, и никого, всё, что у меня было лишнее, я уже продал. Я уже избавился от лишнего барахла, вы опоздали.

Ацилия осторожно дышала через полураспахнутые губы, боясь перевести дыхание, боясь выдать себя невольным звуком, ведь речь в этом разговоре шла о ней, именно её хотел купить этот неведомый торговец рабами.

— Деканус, вы же знаете, что дорога до Рима долгая и трудная, месяц, а то и больше, многие не дойдут, идти через Галлию, пересекать перевал, Альпы...

Перебил тоном человека, чьё терпение уже на грани, но ещё под контролем:

— Я знаю! Год назад я сам проделал этот путь!

— Она не выдержит. Похудеет, устанет, потеряет вид, может заболеть лихорадкой, вы уже не продадите её так, как куплю у вас её я. Она останется в Испании, я найду ей место и здесь.— Ацилия при этих словах вздрогнула, с шорохом прикрывая глаза, ресницы скрипнули по одеялу, прижатому к щеке,— Зачем вам обязательно тащить её в Рим? Там рабов — море, они дешевле, вы найдёте там себе любую наложницу, и получше...

— Вот и найдите себе! Дешевле! Лучше! Какую хотите! Оставьте меня в покое! Я и понятия не имею, что за доброхот отправил вас ко мне! Я никого не собираюсь продавать.

— Говорят, она играет на флейте, я накину вам лишнюю сотню сестерциев...

— Уходите!— перебил резко. Молчание.

— Ну как хотите, потом вы вспомните мои слова, да будет поздно. На подобный товар у меня нюх, я умею продавать женщин, я умею показать их достоинства и прикрыть недостатки, вы этого не можете. Вы только потеряете в цене... Особенно в Риме...

— Убирайтесь!

Ацилия как увидела вытянутого в напряжённую струну Марция, он бывал таким, когда злился, когда выходил из себя.

— Как пожелаете...

Ацилия сомкнула губы, отворачивая голову, перевела глаза и встретила взгляд хозяина, направленный сверху, через распахнутые шторы.

— Опять подслушиваешь?— резко, холодно. Исчез.

Ацилия медленно села, подтягивая колени к груди.

— Вы так громко говорили, что оставалось?— вздохнула. Он ничего не ответил, и она подумала, ушёл уже, но он чем-то громыхнул в атриуме палатки, и Ацилия спросила,— Почему?..— голос получился тихим, нерешительным, откашлялась и повторила,— Почему вы не стали продавать меня?

— А ты бы этого хотела? Сама — хотела?

Она пожала плечами, как будто он мог видеть это:

— Не знаю...— помолчала немного,— Может, с ним я сумела бы договориться, он отпустил бы меня...

Её прервал холодный смех Марция из-за шторы:

— Отпустил?.. Наивная!.. Думаешь, он делает себе в убыток? Как бы не так! Он не похвалился, он и в самом деле умеет продавать женщин...— примолк.

— А ваша выгода? Вы же цените деньги. Как вы говорили, "моё — это моё"! Вы жалели деньги, потраченные на меня, хотели вернуть. А разве это не подходящий случай?

— Слушай, ты?— он резко отдёрнул штору, и Ацилия вздрогнула, вскидывая к нему лицо,— Ты, наверное, плохо представляешь себе, что бы с тобой сделалось? Думаешь, он отправил бы тебя на обычный рынок, откуда тебя купили бы, например, в какой-нибудь дом нянькой, или служанкой, да мало ли куда, пусть даже простой ткачихой?— усмехнулся,— Он перепродаёт женщин в дорогие публичные дома, бордели для элиты! Это не простой лупанарий за пару сестерциев, а...— она перебила его:

— А вам разве не всё равно?

Он замолчал, глядя ей в лицо, убрался, резко задёрнув штору. Ацилия поджала губы. А в самом деле, разве не так? Разве он не вёл всё время себя именно так? Деньги всё жалел, убивался? А теперь, что случилось? Ему же выгоду предлагают...

— Мы и правда пойдём в Рим?— спросила сама, поднимаясь на ноги, натянула столу, вышла, подпоясываясь, смотрела на хозяина во все глаза,— Правда?

— Да. И очень скоро. Но зря думаешь, что если Рим будет близко, сбежишь, или я сам отпущу тебя...

Но Ацилия отрицательно покачала головой, словно не это сейчас занимало её мысли.

— Мы пойдём до Рима? Пешком?

— Пешком. Ты пойдёшь в обозе вместе с Гаем.

— А вы?— дрогнула бровями удивлённо.

— Меня забирают в разведку.

— В разведку? Это как?

— Навряд ли мы будем видеться, я пойду впереди, а ты — в обозе. Я поговорю со своими солдатами, чтобы присматривали за тобой. Не бойся. Ничего не бойся, никто не тронет тебя, всем будет не до этого.

Ацилия молчала, нервно мяла пальцами край столы, словно хотела ещё о чём-то спросить.

— Как ты себя чувствуешь?— спросил он, и она вскинула глаза,— Сил хватит? Сможешь дойти?

— А это далеко?

— Месяц, а, может, и дольше, мы же с обозом, народу много, долго всё...

— А как через перевал? Горы?

— Оденешься потеплее и пойдёшь. Не ты первая, не ты последняя. Гай найдёт тебе среди вещей ещё одну шерстяную тунику, будет холодно — две, тёплый плащ, шерстяные носки на ноги...

— Шерстяные носки?— Ацилия засмеялась, сверкнув глазами, но без насмешки, без обиды, просто увидев в этом всём что-то забавное. Но Марций остался серьёзным.

— Там ветер и, может быть, даже снег.

— Снег?— она удивилась.— Я ни разу в жизни не видела снега.

— Посмотришь. Всё приходится делать когда-нибудь. Люди рождаются, умирают, убивают...— лицо бесстрастное, только губы, словно, выталкивают слова. Ацилия смутилась, отвернулась, убирая пряди сбившихся после сна волос, шепнула:

— Спасибо вам, что вы не продали меня этому человеку.— Повернулась, встретив его тёмные прищуренные глаза,— Спасибо...— Повторила зачем-то.

Марций проводил её, на ум пришли слова Фарсия: "Девчонка-малолетка..." А разве — нет?

* * *

Первые дни дорога казалась особенно тяжёлой. После месяцев безделья и болезни, дневные переходы давались ей особенно тяжело. Нет, они не были долгими, всего-то проходили в полном ходу несколько часов, с обеда уже начинали обустраивать новый лагерь, строить частокол, готовить ужин. Но Ацилия в эти минуты лишь устало сидела на походном триподе, следила за людьми из тени палатки, натягиваемой солдатами из десятка декануса Марция. Гай варил ужин, ждал господина, но за всё время он появлялся лишь раз, отвёз донесения по разведке и уехал, Ацилия его даже не видела, как и все десять дней пути.