Синтетический человек

Более того! — Они не хотят видеть, что я жертвую собой, намазывая этот бутерброд обильно себе на ладони, и сую им под нос! И, что же они? Они отвечают: да, пахнет плохо, но надо попробовать самим. Уж очень заманчиво смотрится! Ты слышишь?! Иван! очень заманчиво смотрится, как же — светлое будущее! А миражей в пустыне вам не хочется?

— Чего ты разошелся Матвей?! Каждый хочет жить самостоятельно, — пытаясь утихомирить его, сказал Иван.

— Они хотят жить хорошо, но никто не хочет строить это хорошо. Им все более нравиться смотреть, чем занимается сосед. Но заглянуть себе во внутрь, в свою сущность — нет уж, от этого извольте... Вот я ми говорю: огромное пространство забито людьми не ведающими, что творят.

Не практическая деятельность, а идея — ложная, наглая, бесчестная, лишь бы красивая — захватывает их умы. И болезнь пускает свои метастазы. Человек всегда был падок на авантюры. Но в таких количествах... и так упорно...?!

Над нами проводят эксперимент. И тема этого опыта: " Воздействие на сознание и психику хомо сапиенсов" или нечто подобное... ругательное. И пока таинственные исследователи не прекратят свою работу, у нас один удел — безысходность.

...Впрочем, они должны были достичь уже всех поставленных целей и убедиться, что мыслящее существо, населяющее планету Земля можно без применения затратных форм воздействия заставить делать все, что угодно и даже то, что не мыслимо. Но удивительно — эксперимент не прекращается и вступает все в более и более изощренную фазу. Такое впечатление, что пришли новые диссертанты с очередными идеями, а нам — хоть вымри...

Иван не выдержал и вставил и своего ума находку:

— А как тебе эти идеи о светлом будущем? ...Которые на практике приводят к печальному прошлому. Не исключено, что очередная такая "фантазия" и человечество само себя сотрет с лица земли. Это как раз тот случай, когда между теорией и практикой пролегает бездна, поджидающая азартных энтузиастов, а заодно и всех остальных вне их желания. А если так, то очередного создателя подобного учения, основанного из самых добрых побуждений, необходимо изловить, изолировать и избавить от сих намерений для его же пользы и предохранения от глупости всех остальных.

— Запиши то, что он сказал! — скомандовал Мотя жене. — В этом есть логика. Хоть и мелкозернистая... — добавил, цедя сквозь зубы. И тут же завопил: — А я вам, что доказываю? — и жене сурово бросил: — Пиши, а то...

" ...Всю философию — отхожую яму, только работа вернет нам обличье людей. И каждый должен смотреть не по сторонам прежде всего, а вглубь себя, усовершенствуя трудом свой дух и тело.

А вот о философии, коль она попалась на язык — чертова наука. Не земного она происхождения. Очень абстрактный предмет и тем привлекает пытливый ум. Но есть в ней дьявольское ответвление и кто на него ступит, тот сам не свой становится. Любое действо оправдать может. И других за собой тянет.

Вот я и думаю: не остался ли в нашем мозгу доселе не открытый наукой узелок, содержащий кусок информации об этой цивилизации, доставшейся нам из космоса. В этом случае многое становится объяснимым. И если, отдельный индивидуум, путем возбуждения своей умственной деятельности, воздействует, сам того не подозревая, на этот самый узелок, у него в голове рисуются картины внеземной цивилизации, отстоящей от нас, может быть, на тысячи лет. И невзирая ни на что, этот ум начинает неистово строить, зацепленный краем своего мозга, мир, не понимая, что для нас это утопия.

Кроме того, возбужденный умственной энергией узелок, имеет свойство воздействовать на мозг других людей. Получается что-то подобное цепной реакции. А уж после начинается литься кровь..."

Иван тихонько попятился к выходу, пользуясь тем, что Мотя отвернулся к окну, и преследуемый бьющими в спину очередями продолжающей печатать машинки, осторожно прикрыл за собой дверь.

После смрадного запаха Мотиной квартиры и пропахшего кислой капустой подъезда Иван Иванович обрел счастье жить.

"Черт побери! А в его рассуждениях что-то есть. Все пакости действительно всегда начинались с философии. Ни с анатомии, ни с геометрии, ни даже с физики, хотя отдельные курьезы и случались, а именно, с философии начинались массовые психозы и массовый энтузиазм. Вот это открытие! Точно, что дьявольский предмет", — шелестели мысли в мозгу у Козюлина.

Так они нежно шелестели, сопровождая его до самого дома, приятно сжимая душу в неведомых объятиях. И даже, когда он зашел в свою комнату, легкий ветерок, исходящий от этого шевеления разума, перебирал его нутро дьявольской рукой.

Он схватил листок бумаги, и подгоняемый таинственной силой, вмиг уложил на бумагу суть их с Мотиной догадки. Довершив дело, истощился духом и прилег обессиленный, надеясь до утра сил накопить для их дальнейшего расхода. Сладкая слюна скатилась по щеке, оставив след на подушке.

Глубокий его сон прервался внезапно резко.

За окном было густо темно, и лишь свет дальних уличных фонарей выявлял знакомые очертания предметов в комнате.

Таинственное явление, не обозначая себя материально, поинтересовалось неправдоподобно настойчиво:

" Куда ты свою запись бесследно задевать сумел?"

" Никуда я ее не девал: на столе лежит... или в карман сунул", — ответил Иван Иванович, удивляясь, что с ним общаются посредством передачи мысли на расстоянии, а не обычным способом.

"Не хотите ли вы сказать, господа хорошие, что ради этой никчемной бумажки, вы пожаловали ко мне глубокой ночью, изображая государственную важность на пустом месте?" — подумал сквозь дрему Козюлин, злясь не в шутку на сон, породивший явь с мраком бреда.

"То, что ночью кажется бредом, может днем стать явью. Отсюда и оправдание нашего явления... Зачем правильные мысли на бумагу поклал? Земным обитателям это во вред быть может. Не всякая правда до добра доведет, иная в хаос завести может, а может и вообще извести весь люд раньше расчетного времени. И почему ты решил, что правда — это хорошо? Она может быть "и хорошо и плохо".

"Вот это да..., — подумал Иван Иванович, замирая сердцем, — неужто, некуда мне от наваждений деться? Неужто, ни днем, ни ночью мне покоя не иметь?"

Он вдруг осмелел сатанинской хмельной удалью и "гаркнул" мысленно:

"Если вы такие всемогущие, что ж вы мой листок найти и присвоить себе не можете?!"

"...Ты его засунул машинально где-то, не отобразив данное действие в своем мозгу. Иначе б мы его изъяли без спроса. Сам понимаешь..."

"Не понимаю!.." — заорал Иван Иванович мысленно.

"Ну и бог с тобой! — пришел ответ, — сейчас сотрем всю информацию последнего дня с твоего мозга и... концы в воду. А найдешь свою писульку — сам ее и выбросишь... по ненадобности. А лучше, проглоти и забудь".

Козюлин не стал прояснять состояние своего организма: сон его брал или явь одолевала, и мудро решил оборвать цепь сомнений, укрывшись одеялом с головой поуютней. В голове зажурчало легкой музыкой блаженство, отгоняя ночной страх, и сознание улетучилось в ночь.

* * *

...Топот ног, обутых в подкованную обувь, заставил Козюлина покинуть сон и вслушаться в происходящее, но, довлеющий над любопытством жизненный опыт, не позволил ему высунуть голову из-под одеяла.

И верно подсказала ему жизнь, так как далее пошел разговор, от которого случайному человеку могло беды перепасть вдоволь.

— ...Все готово товарищи. Прошу тянуть жребий и тем испытать свою судьбу на продолжительность, — сказал строгим металлом голос.

Далее наступила тишина, которая неприятным шарканьем ног резала слух.

— Коба, ты что это в кулак, как гнида какая, от товарищей прячешь?.. Нет, нет, ты мне этот белый шар под нос не тычь, он у тебя заготовленный в кармане лежал — его своей жене для пользы быта отдай. А нам предъяви тот, что под манжету загнал. Я понимаю, всем жить охота — но это же не значит, что изо рта у своего товарища кусок вырывать надо, как вроде б то на панеле... А ну-ка, товарищ Троцкий, проверь его на вшивость; по повадкам видно, что жребий уже пал...

Что, разжимать руку не хочет? Пальцы мертвой схваткой свело? Товарищ Дзержинский, что же вы смотрите?! Примените ваши методы для получения правдивой информации.

Послышались возня, стоны, храпы...

— Так и есть, Коба, тебе повезло: из всех одному досталось... Ну, не расстраивайся — революционное усердие увеличь, а смерь, когда надо — найдет свое...

Пока, товарищи, не расслабляйтесь, еще один выбор вам сделать предстоит — на кого честь падет данное мероприятие осуществить...

Коба, куда снова лезешь, тебе уже не надо жребий тянуть. Ты уже своё вытащил... Сходи к окну — там водки выпей и плюнь на жизнь, как на заразу...

Снова возникла тишина, цокот подкованных сапог, гортанный кашель...

— Товарищу Серго выпала честь, товарищи!..

— Повезло Кобе! Лучший друг причащать будет...

— Что за неуместные шутки себе позволяете, товарищ Троцкий. Негоже так... Мы же здесь одним делом повязаны.

— Минутку, товарищи, не расходитесь. Товарищ Серго что-то сообщить хочет...

— Товарищи, я долго думал и вот хочу сказать: Владимир Ильич в очень тяжелом положении и вы все знаете, что может утрата произойти в любое время. Сегодня на улице двадцать четвертый год, и если естественный отбор произойдет, то к чему еще и искусственный к нему добавлять? Не много ли потерь в наших рядах случиться может? И так потеряно... слава вождю!

Послышались голоса одобряющие, возражающие и просто галдеж.

Иван Иванович ни жив, ни мертв затаился под одеялом, исчерпывая последний воздух в груди. На шевеление его страх наложил запрет, но жажда жизни требовала движения.

— Пусть товарищ Бухарин скажет. У него толковый взгляд прорезался...

— Я вот, что могу предложить, товарищи, если таким образом все сложилось. Пусть произойдет отсрочка на шесть месяцев по делу товарища Кобы, и если Владимир Ильич за это время не умрет — долгих лет ему жизни — то тут уж товарищ Серго никак от своего партийного долга не открестится. Ну, а если беда случится, и Владимир Ильич оставит наши ряды, то в счет скорби огромной, мы Кобу в список живых снова впишем.

— Лучше мы его впишем в список двадцать пятого года, первым, — выкрикнул Троцкий, — чтоб жребию передышку дать...

— Ты свои еврейские штучки брось, Лева; тут тебе не синагога, чтоб поучать... — бросил уже порядком подвыпивший Коба. — Если вписывать — так вписывать, а если выписывать — так выписывать. А ты хочешь, чтоб и так, и сяк тебе на пользу было, — и хлебнул еще, прямо из бутылки.

Здесь Иван Иванович не выдержал и пошевелил тело для разминки, еще и воздух умудрился зачерпнуть в легкие. Однако, движение его оказалось роковым. Одеяло с него было сдернуто, и раздался почти истерический голос:

— Товарищи! Эта тля навозная все слышала про наши тайные секреты. Их из него надо бы извлечь навсегда...

Резкий свет полоснул Козюлина по зажмуренным глазам, но он не пошевелился, зажатый в тисках ужаса и изображая прочный сон.

— Врешь, гадина! Нас не проведешь! — в воздухе запахло металлом гильотины.

— Товарищи! Мною, здесь в углу обнаружена бутылка спирта, почти полная. Вряд ли он что-нибудь вспомнит к утру, если ее выпьет, да и выживет ли?.

"Валькина бутылка. Он же метиловый!.. Помру ведь",— пронеслось в голове Ивана Ивановича.

— Давай, друган! Составь мне компанию, — услышал он голос Кобы. — Нам с тобой в первую очередь полагается надраться. Подержите его кто-нибудь, ведь сейчас дрыгаться будет, а я его угощу...

Козюлин почувствовал, как его прихватили за руки, кто-то предусмотрительно сел на ноги... и только успел еще сказать:

— Братцы, он же метиловый! Помру ведь...

* * *

С одной стороны, вроде бы, как скончался Иван Иванович Козюлин, став жертвой мрачных сил "природы", а с другой — ему, как бы даже лучше стало. Ясность его и прозорливость такие обуяли, что предстал пред ним весь мир людской с его радостями, подлостями, похотями; бабы с сетками и сумками кишащие по базарам, дымящиеся угаром кухни, очереди грустные и даже до боли знакомая сердцу квартира в доме на улице Всех Красных Командиров номер пять. ...И в таком пикантном виде, как никогда до этого: что в каком углу ни творилось — все его взору доступно было. Ракурс такой интересный, как будто сверху, без потолка все пред тобой, как на ладони... и еще стены прозрачные. А кроме того, в голове такое прозрение случилось, как будто туда воткнули все премудрости постигнутые человечеством со времени его происхождения, до которых, живя на земле, ему дела не очень-то было.

На жизнь, используя опыт других, как-то ни сил, ни времени не хватало, потому всяк на своих ошибках старался горе познать, смело подставляя лоб под удары судьбы, не стесняясь наступать на одни и те же грабли многократно. А затем, по возможности, ту же стезю подсунуть коллеге для... морального возмещения понесенного убытка, чтоб и тот борозду носом пропахал, да и смеха ради.

Итак, раскинулась перед Иваном Ивановичем земля матушка вкривь и вкось носами его сограждан перепаханная, кровью и потом в изобилии зазря окропленная и загрустил он по своей былой убогости земной.

Конец