Нет, подобного ему еще ни разу не снилось. Но все черно-серо-белые сны проходили по одному и тому же сценарию, все заканчивались одинаково — долгой, мучительной агонией.

Иллюзия камня под ногами отступала, из пропасти поднимался туман — густой, как кисель. Он обволакивал тело по пояс, подло скрывая тончайшую грань, отделяющую от гибели.

Налетел ветер. Дориан вцепился в скалу, до крови — бесцветно-серой в этом лишенном красок мире — раня руки. Ветер казался неестественным — во снах никогда не было ветра.

Через несколько секунд порывы стихли. А из тумана в десятке шагов от Дориана выступила фигура.

Это был человек. Среднего роста, среднего телосложения, с короткими волосами какого-то усреднено-темного оттенка. И без лица — над воротничком и до самой линии волос клубился все тот же мерзкий серый туман.

Повелителя накрыло волной сумасшедшего, неконтролируемого ужаса. Вскрикнув, он отшатнулся, пальцы соскользнули с влажного от крови выступа, за который он до того держался. Камень под ногами рассыпался в пыль — Дориан не мог этого видеть, но он чувствовал, как надежная опора исчезает, туфли скользят по крупитчатому льду, и он срывается, падает...

Дориан медленно выдохнул, провожая взглядом застывшую на краю пропасти фигуру. Пусть лучше падение на скалы, чем стоять перед этим...

Удары сердца отмеряли оставшиеся секунды. Промелькнула мысль — лучше не спать вовсе, чем так. А потом сердце пропустило удар, еще один, сознание сковала липкая паника.

Человек с туманом вместо лица плавно спускался следом. Казалось, он двигался в десятки раз медленнее, чем падающий Дориан, но почему-то спустя еще несколько суматошных, перепуганных ударов он оказался рядом. Нечто, прячущееся в клубящемся тумане лица, заглянуло в глаза Повелителя.

— Что ты такое? — губы не слушались, но Дориан все же смог вытолкнуть из сведенной ужасом глотки слова.

— Тебе лучше этого не знать, — прошелестел ответ. — Но я останусь с тобой навечно, если ты не выполнишь мое условие. Ты никогда не увидишь иного сна, кроме этого. Ты каждую ночь будешь трястись от ужаса при виде собственной постели. Ты будешь заставлять себя не спать — сутки, двое, трое — но рано или поздно усталость одолеет тебя, и ты провалишься в сон. Этот сон. И я буду ждать тебя. В следующий раз ты напьешься, прежде чем ложиться, надеясь, что хмель не позволит тебе видеть сны — и через мгновение, трезвый и умирающий от страха, ты увидишь меня.

В бесстрастном голосе не было угрозы. Констатация факта, не более — но лучше бы это оказалась угроза.

— Я согласен на твое условие, — Дориан так и не сумел заставить голос не дрожать, хотя очень старался. Это унижало и заставляло соглашаться на любые требования.

— Оставь мальчишку в покое. Не приближайся к нему, не пытайся контактировать с ним. Узнаю, что ты снова появился вблизи него — мы встретимся вновь, и наша следующая встреча будет куда более неприятной для тебя.

В следующее мгновение Дориан открыл глаза, лежа на собственной постели. Простыни были мокрыми от пота, кожа — липкой, неприятно пахнущей. Влажные волосы слиплись сосульками, а сердце билось часто-часто.

Повелитель сделал несколько глубоких вдохов, поднялся на ноги. Вышел в гостиную, почти рухнул в кресло. Еще раз глубоко вдохнул, плеснул в стакан виски, выпил, не чувствуя вкуса, налил еще.

— Кто же ты такой, Стас Ветровский, что у тебя такие защитники? — пробормотал Дориан, чувствуя, как панический страх отступает, но не уходит полностью, сворачивается кольцами глубоко в сознании и замирает.

Дориан знал, что если он нарушит условие — ужас снова выползет из своего убежища, обовьет удавьими кольцами.

Но сдаваться Повелитель не умел. Он найдет способ не разбудить страх и добиться своего. Обязательно найдет.

Бывают такие дни, совершенно несовместимые с плохим настроением. Что бы ни случилось, какие бы проблемы не настигли — выходишь на улицу, видишь небо в веселых пятнах гримасничающих облаков, чувствуешь на лице легкие поцелуи солнечных лучей, слышишь щебет весенних птиц, ощущаешь кожей ласковые объятия ветра — и вопреки логике дурного настроения, улыбаешься. Быть может, сквозь слезы, неуверенно и даже боязно — но улыбаешься.

Сегодня был именно такой день. Майский — почему-то чаще всего подобные дни хорошего настроения случаются именно в мае. Впрочем, Олегу совершенно не нужно было ненавязчивое волшебство солнца, неба и ветра — он и так был счастлив. Укорял себя за это счастье чуть слышно, но все равно радовался. Смотрел на беззаботно болтающего с однокурсницами Ветровского — и едва удерживал порыв натянуть улыбку до ушей, совершенно искреннюю улыбку кота, укравшего лучшую в мире сметану. Да, наиболее счастливым в этот день Олега делал именно Ветровский, и чем веселее и радостнее он становился, тем больше радовался и Олег.

Сложно не радоваться, и даже сложно скрывать эту радость, когда смотришь на своего врага, счастливого и довольного жизнью, но при этом знаешь: перед тобой уже не человек. Перед тобой труп, просто он об этом еще не знает.

— Что тебя так развеселило? — Марина, как всегда, появилась неслышно. Олег чуть помрачнел — снова не заметил, как она подошла! — но тут же вновь вернул беззаботное выражение лица. Еще не хватало себя выдать!

— Ничего особенного, — он протянул руку, обнял девушку за плечи. Исключительно по-дружески, хотя хотелось, конечно, большего. Но Олег еще в тот памятный день, когда повезло застрять с Велагиной в лифте, пообещал себе: между ними не будет никаких отношений, кроме приятельски-рабочих. Иногда он об этом жалел — влюбленность, что он испытывал на первом курсе, давно прошла, но влечение к умной, привлекательной, верной женщине, на которую можно положиться и которой можно доверять, никуда не делось. Приходилось ограничиваться дружбой — для секса Олег предпочитал использовать профессионалок. Максимум удовольствия, минимум лишних эмоций и никак иначе. Он понимал естественность потребности в сексе — в конце концов, он был молодым парнем без каких-либо проблем по этой части. Но попытки завести любовные отношения со знакомыми потерпели полный крах — заносчивые и красивые, казавшиеся даже умными девушки, после первой же ночи решали, что теперь у них отношения "на всю жизнь", закидывали пробные удочки относительно брака, и что самое неприятное — почему-то решали, что теперь у них есть право лезть в жизнь Олега, интересоваться, чем он занимается, и закатывать истерики, узнав, что прошлую ночь он провел не в своей комнате в общежитии, а неизвестно где, да к тому же еще и отказывался отвечать на прямой вопрос: "где — читай, с кем — ты был этой ночью?". Нет-нет, раз женщины так зависимы от секса, он будет пользоваться услугами профессионалок. Конечно, Олег понимал, что из этого правила есть исключения, что наверняка существуют — и даже в его окружении — женщины, с которыми можно быть, и которые при том не станут посягать на его жизнь. Он даже допускал, что именно Марина Велагина является таким исключением. Но рисковать не хотел. Быть может, он даже знал причину — что бы он себе не говорил, Марина привлекала его до сих пор. И пока был хоть один шанс на то, что перевод их отношений в иную плоскость все испортит, Олег не желал рисковать.

— Непривычно видеть тебя улыбающимся, — руку на своем плече она восприняла, как нечто само собой разумеющееся: не попыталась никак ее сбросить, но и придвигаться ближе не спешила.

— Просто хорошее настроение, только и всего. Так бывает даже у меня, не поверишь!

— И в самом деле, поверить сложно, — она говорила серьезно, но в уголках губ притаилась улыбка. Черканов еще пару месяцев назад неожиданно для себя обнаружил, что, оказывается, очень хорошо умеет улавливать вот такие полутона ее настроения, почти не проявляющиеся внешне, но почему-то заметные для него.

А еще Марина умела заметив — не спрашивать. Олег был уверен, что она поняла сейчас: он лжет, что-то произошло. Но спрашивать — не станет, оставив за ним право на секреты.

Молодой человек вновь перевел взгляд на Ветровского, смеявшегося над незамысловатой шуткой флиртовавшей с ним девушки. Кажется, даже той самой, от лица которой он, Олег, писал чуть не погубившую Стаса записку перед вступительными экзаменами.

"Смейся, смейся, — подумал он. — Тебе недолго осталось смеяться".

Да, теперь уже — и правда, недолго. Все было готово, оставалось буквально несколько дней. И когда они пройдут, эти дни — Ветровский перестанет существовать. Но перед этим он увидит его, Олега, и в его глазах обязательно прочтет, узнает, кто автор его кошмара. Доказать ничего не сможет, все выверено и идеально. Но будет знать.

Когда несколько месяцев назад Дориан потребовал подождать с реализацией плана по устранению Ветровского хотя бы до середины весны, Черканов был очень недоволен. Его раздражало, что придется снова и снова созерцать ненавистного однокурсника, видеть его счастливую физиономию, замечать, как действует, порой мешая планам Олега, его дурацкая благотворительная группа... Прошло немного времени — и Черканов перестал злиться. Он смог понять на собственных ощущениях смысл пословицы: "Месть — это блюдо, которое следует подавать в холодном виде". Чем дольше он видел Стаса, уже зная, какая участь его поджидает — тем больше радовался отсрочке. А когда Дориан дал добро на начало реализации плана, Олег каждый день проживал, как наркотик. Разумом он понимал, что подобная зависимость от собственной ненависти ему не к лицу, но успокаивал себя словами о том, что когда Ветровского не станет — он освободится от своей ненависти, и разум вновь получит свою власть и свободу. И все будет хорошо.

"Тебе осталось совсем немного, Стас. Еще несколько дней — и ты перестанешь существовать. Нет, твоя жизнь не прервется — пока что. Но ты позавидуешь мертвецам. Я обещаю, Стас, позавидуешь!".

III. VI.

И "да" его было настоящее "да",

А "нет" — настоящее "нет".

Просто удивительно, как по-разному могут просыпаться люди. Одни, услышав звонок будильника, спокойно выключают его, встают, словно бы и не спали крепким сном буквально несколько минут назад, и начинают сразу же заниматься делами, другие — с величайшим трудом отрывают голову от подушки и еще как минимум час практически не способны соображать. Третьи способны, не просыпаясь, на крик из соседней комнаты: "Тебе выходить через полчаса", твердым голосом ответить: "Я уже встал, сейчас причешусь и выйду", четвертые вообще ухитряются проснуться только в начале рабочего или учебного дня, и с некоторым удивлением понять, что они практически не помнят ни о том, как собирались и завтракали, ни о том, как добирались. Есть еще те, кто просто выключает будильник и безмятежно засыпает еще на несколько часов, вне зависимости от любых внешних обстоятельств. Как только люди не просыпаются!

Коста всегда просыпался мгновенно, словно выныривая из холодной воды. Едва открыв глаза и дослушав бой часов, открывал глаза, поднимался с тахты, садился к компу — не проходило минуты с момента пробуждения, как он уже чем-то занимался. Он просыпался — и был готов к бою. В любое мгновение.

Сегодня все оказалось иначе. Совсем иначе.

Шелковистые простыни приятно холодили тело, легкое одеяло грело, но под ним не было душно. На мягком матрасе очень удобно было лежать на боку, полураскрыв оперенные крылья. Чуть завившаяся непослушная прядь необычно мягких волос, упавшая на лицо, слегка щекотала верхнюю губу и кончик носа при каждом вдохе-выдохе. А под правой рукой ощущалось непривычное живое тепло.

Левое же запястье охватывала стальная полоска.

Коста отчаянно не хотел просыпаться. Он очень медленно, плавно выплывал из глубин спокойного, ровного сна без сновидений. И ему было до неприличия хорошо.

Пока он не почувствовал сталь на запястье, ограничивающую движение. Тело отреагировало раньше, чем сознание — кромки перьев посерели, облекаясь сталью, крылья потяжелели, готовые к бою. Мышцы напряглись, Коста превратился в туго сжатую пружину, готовую к броску.

И только после этого открыл глаза.

Катя сидела рядом, накрыв плечи простыней, и наблюдала за спящим в ее постели крылатым. Она, казалось, даже не заметила метаморфозы перьев.

Чувство опасности, пробудившееся на мгновение, отступило. Коста перевел взгляд — левую руку охватывал стандартный металлический наручник полицейского типа — еще старый, не магнитный, а соединенный цепочкой. Вторая дужка которого крепилась к изголовью кровати.

— Что это? — спросил он, вновь посмотрев на девушку.

Та смутилась.

— Я не хотела, чтобы ты ушел, как в прошлый раз...

— Понятно. Эта вещь тебе нужна?

— Нет... то есть, что ты имеешь ввиду?

— Не нужна. Это хорошо.

Коста чуть напрягся, дернул, рассчитав силу — он совершенно не хотел ломать кровать.

Цепочка, соединявшая браслеты, жалобно звякнула — и порвалась.

Крылатый протянул охваченную сталью руку Кате.

— Снимешь?

Она чуть приоткрыла рот, без страха, но с удивлением глядя на обрывок цепочки.

— Какой же ты сильный...

Ключ легко провернулся в замке, браслет с щелчком разомкнулся.

— Спасибо.

Было холодно. И еще — очень стыдно за вчерашнюю слабость. За то, что не смог уйти, за то, что вообще пришел, за то, что позволил за собой ухаживать. За то, что вообще позволил себе снова появиться в ее жизни.

Надо было просто отнести ее домой, и тут же уйти. На чердаке чуть отлежаться и отправиться в убежище. И навсегда забыть этот адрес, эту квартиру, а главное — эту девушку.

Надо было. Но, дьявол, до чего же не хотелось!

А теперь придется объяснять, почему они не должны видеться. Но сперва — надо выяснить, что вчера произошло. Выяснить — и уйти. Несмотря на слова Эрика, несмотря на то, что теперь крылатый был свободен, он не стал менее опасен для окружающих. У него достаточно врагов, и врагов беспощадных. И эти враги ни за что бы не упустили возможность как-либо манипулировать Костой через тех, кто имел неосторожность стать ему дорог.

Он поймал взгляд девушки и понял: вот теперь она боится. Но не его, а того, что он уйдет. То, что еще оставалось от прежнего Косты, безразлично заметило: правильно боится. А тот Коста, что вчера расправлял крыло, чтобы Кате удобнее было лить воду на широкие маховые перья, внутренне содрогнулся. Он не мог, не хотел уходить!

Он должен был уйти. И должен был об этом сказать. Прямо сейчас.

Но вместо этого с губ сорвались совсем другие слова.

— Что вчера произошло? Почему ты... упала?

Катя немного помолчала, потом легла рядом, положив голову ему на плечо. Коснулась кончиками пальцев пера, провела — Коста почувствовал, как по телу пробежала легкая судорога от этой мягкой, ненавязчивой ласки.

— Я не знаю, — наконец проговорила Катя. — Я вообще не понимаю, что произошло.

— Расскажи. С начала. Попробуем понять.

Он старался говорить еще короче, чем обычно — только для того, чтобы она не уловила дрожи в его голосе.

— Я... мне с утра было плохо. Холодно и тоскливо, знаешь, бывает — просто так, безо всякой причины. После института я не хотела идти домой, но дел никаких не было, занять себя оказалось нечем. Хотя, наверное, я просто плохо искала... Я зашла в какое-то кафе, пообедала — не потому, что есть хотелось, а просто по привычке. Вообще я все вчера делала "просто". Просто потому, что вроде как так надо. Потом пошла гулять — не куда-то, а так, бесцельно. Зашла в торговый центр, там побродила... и наткнулась на странный магазинчик. Оружейная лавка. Там было столько всяческих ножей и кинжалов, сколько я даже в кино не видела, причем все настоящее, никаких сувениров. И еще там был человек... я сперва приняла его за продавца, потом — за посетителя, а в результате выяснилось, что он хозяин этого магазина. Он подарил мне кинжал. Очень странный кинжал... И мне показалось в какой-то момент, что он за мной... ну, вроде как ухаживает. Угостил кофе с пирожными — а потом ушел. Внезапно встал, сказал, что ему надо уйти — и ушел, даже не спросив номера мобила. А мне вдруг стало душно. Я попросила официантку проводить меня на террасу, там постояла — вроде, стало легче. А потом появились тени... Нет, ты, наверное, сочтешь меня сумасшедшей!