Анна Каренина. Не божья тварь

Через какое-то время он снова посмотрел на нее и вдруг понял, что скандал все-таки произошел. Он слышит, как женщина в соседней ложе громко и возмущенно объявила, что ей позорно сидеть рядом с Анной, и теперь явно собирается уйти. Он видит, как Анна демонстрирует спокойствие, и понимает, что она держится из последних сил и нервы ее вот-вот сдадут — "она испытывала чувства человека, выставляемого у позорного столба".

Он спешит к ней.

По дороге он забегает в ложу брата — узнать, что случилось. После чего "быстрыми шагами пошел вниз: он чувствовал, что ему надо что-то сделать, но не знал что. Досада на нее за то, что она ставила себя и его в такое фальшивое положение, вместе с жалостью к ней за ее страдания волновали его. Он сошел вниз в партер и направился прямо к бенуару Анны". Она нарочито спокойно беседует с Яшвиным и подошедшим Стремовым. Начался следующий акт; Вронский вышел. Через какое-то время опять посмотрев в ее сторону, он увидел, что ложа ее пуста...

Он находит ее дома, без сил упавшей в первое попавшее кресло и смотрящей прямо перед собой. "Ты, ты виноват во всем! — вскрикнула она со слезами отчаяния и злости в голосе, вставая".

Он пытается ее успокоить, но в ответ снова раздается упрек: "Ты не должен был доводить меня до этого. Если бы ты любил меня..."

Он начинает уверять ее в своей любви. Но он так разозлен ее глупостью, поставившей под удар их отношения с обществом, что эти уверения даже ему самому кажутся ужасно пошлыми — настолько, что ему было даже неловко их говорить. Однако она с жадностью слушала их, нисколько не замечая их пошлости...

"На другой день после этого, совершенно примиренные, они уехали в деревню".

23. В деревне. Приезд Долли

"В то время как Анна несет на себе всю тяжесть

общественного негодования (она унижена и оскорблена,

растоптана и "раздавлена"), Вронский, мужчина не очень

глубокий, бездарный во всем, но светский, только

выигрывает от скандала, его приглашают повсюду,

он кружится в вихре светской жизни, встречается

с бывшими друзьями, его представляют внешне

приличным дамам, которые и на минуту не останутся

рядом с опозоренной Анной".

Ложь Набокова

И это еще один чудовищный бред, не достойный профессора. Приглашают Вронского только его родственники и старые друзья — точно так же, как и Анну приглашают и навещают такие же точно люди, а еще всякие прочие мужчины, которых она сама не стыдиться приглашать и кокетничать с ними на глазах у Вронского. Вронский если и не отторгнут обществом, то сам не бывает там — из солидарности с Анной, а потом он и вовсе теряет к свету всякий интерес, прекрасно удовольствовавшись деревенской жизнью с Анной. Честное слово, стыдно сочинять такие откровенно поверхностные лекции.

*

Чем дальше уходишь в роман, тем больше симпатий испытываешь к Долли — Дарье Александровне Облонской. Некрасивая, худая, с жидкими волосами женщина. Родила семерых, двое умерли. Муж, добродушный обаятельный беспринципный Стива, изменяет ей направо-налево и тратит на свои развлечения все деньги, доводя семью чуть ли не до нищеты.

Про кого интереснее читать, про Анну или про Долли? Конечно, тем, кто точно так же, как и Набоков, не видит дальше своего носа, интересней читать про Анну — приверженцы слепоглухого Набокова наверняка приходят от Анны в сахарный восторг. Но лично я, уже к середине романа досыта наглотавшись этой сиропной фальшивки, давно пришла в ужас от Анны, от ее лживости, подлости, недалекости, равнодушия, бесконечной жалости к себе, бесстыдства, истерии и высокомерия — от всей этой человеческой червивости, так что страницы, посвященные Долли, стали для меня буквально оазисом, островом теплоты, добра и сердечности. И теперь уже про Долли я читала со страстью и глубокой благодарностью к ней.

Кстати сказать, если бы Анна не являлась в романе воплощением зла, а была бы действительно показана Толстым как великая страдалица за любовь, то все остальные истории с другими героями, и прежде всего линия Левина и Кити, теряли бы всякий смысл, превращаясь в скучное нелепое нравоучение, которое поскорей пролистываешь как досадную помеху.

Однако в том-то и дело, что Анне в романе отведена совершенно иная роль — она не божья тварь, она противопоставлена богу, и Толстой осуждает ее совсем не потому, что религия запрещает прелюбодеяние, а она нарушила этот запрет. Эту примитивную и неверную трактовку десятилетиями вбивают нам в голову учебники литературы и набоковы всех мастей, кидаясь с жаром защищать "великую страдалицу" от осуждения "насквозь прогнившего общества".

Даже эпиграф романа "Мне отмщение, и аз воздам" господами М.Г. Качуриным и Д.К. Мотольской (еще раз повторю: составителями Учебника русской литературы для 9-го класса средней школы, 1982 год, издательство "Просвещение") трактуется так, что впору за голову схватиться, и вот какой бред они предлагают детям в качестве истины: "Толстой не оправдывает свою героиню, но он защищает ее от суда светской морали. "Мне отмщение, и аз воздам" — этот евангельский текст Толстой взял эпиграфом к роману. "Не вам судить и карать ее" — таково возможное прочтение этого текста".

Так и хочется вспомнить Ильфа и Петрова, когда в "Золотом теленке" некий горе-журналист перевел название озера Иссык-Куль (по-киргизски: Теплое озеро, или Горячее озеро) как "сердце красавицы склонно к измене"! А ведь издание, вернее переиздание этого учебника в 1982 году было уже, напомню, пятнадцатым по счету! И, разумеется, утвержденным Министерством просвещения РСФСР...

Между тем истинный смысл этой библейской фразы, взятой Толстым эпиграфом, вполне доступен для понимания. Дословный перевод: "У Меня отмщение, и я отомщу (воздам)". Речь идет о том, что истинный суд — в руке божьей, и он свершится. О неотвратимом божьем возмездии — каждому по делам нашим. И еще проще, специально для Министерства просвещения и составителей учебников для средней школы: что заслужили, то и получили, за что боролись, на то и напоролись. Или им опять непонятно?

Подумать только, что на протяжении стольких лет так и не нашлось ни одного человека, который бы наконец удосужился прочитать роман "Анна Каренина" так, как он и был написан. За столько лет — ни одного человека, который увидел бы наконец все те и не скрываемые характеристики, которыми столь ярко наделен каждый герой романа! Как можно было быть такими слепыми курицами и преступно пичкать детей всей этой галиматьей?

Вовсе не прелюбодеяние как таковое осуждает Толстой в своей героине Анне Карениной. Тут сокрыт совсем иной вопрос: что именно подтолкнуло ее к прелюбодеянию — любовь или что-то другое, в связи с чем факт прелюбодеяния становится лишь следствием, но никак не причиной? Ответ очевиден. Даже если бы она не сошлась с Вронским, даже если бы она вообще не изменила мужу, она бы все равно осталась той личностью, для которой не существует таких понятий, как сострадание, совесть и стыд. Ведь не из-за факта же прелюбодеяния она не способна любить и жалеть даже своих детей. Не из-за факта же прелюбодеяния она дважды доводит Кити до нервного срыва.

На фоне этого вывода совершенно иные отношения других героев становятся крайне важными и читать о нормальных человеческих взаимоотношениях (со всеми их ошибками и заблуждениями, от которых не застрахован ни один человеческий союз) начинаешь буквально с жаждой и жадностью.

*

Так вот о Долли. Дарья Александровна крайне отзывчивый человек, к тому же умеющий помнить добро. Вот и теперь, понимая, что общество начисто изолировало себя от скомпрометированной в его глазах Карениной, она решила навестить Анну и таким образом ее поддержать, выразив ей свою дружбу. Она едет в имение Вронского.

Дорогой она думает о том, что жизнь Анны намного счастливей ее. У нее роды, дети, опять роды, воспитание, кормление, измены и кутежи мужа и все увеличивающаяся из-за его транжирства бедность. Скучное серое существование, нелюбимый и неуважаемый муж. И ради этого она безвозвратно теряет красоту и молодость. Жизнь проходит даром.

"И все это зачем? Что ж будет из всего этого? То, что я, не имея ни минуты покоя, то беременная, то кормящая, вечно сердитая, ворчливая, сама измученная и других мучающая, противная мужу, проживу свою жизнь, и вырастут несчастные, дурно воспитанные и нищие дети".

И вот — Анна, думает Долли, живущая ради себя, в удовольствии от себя, наслаждающаяся своей свободой, своей красотой, своим возлюбленным, она свежа и радостна, а я забита и никому не нужна.

В таких горьких мыслях она и едет. Она застает всю компанию возвращающейся с прогулки верхом: впереди Анна, рядом с ней некто Васенька Весловский, бездельник и записной дон жуан (которого Левин на днях выгнал из дома за оскорбительное амурничанье с его беременной женой Кити), а позади всех едет Вронский.

И вот при взгляде на Анну, едущую рядом с этим Васенькой, Долли поражается выражению ее лица — да ведь Анна откровенно заигрывает с этим Васенькой и при этом очень довольна собой! Это не укладывается у Долли в голове... А как же Вронский? А как же неземная любовь?

Анна радуется встрече и вдохновенно сообщает Долли, что она счастлива, "непростительно счастлива" с Вронским. И она "с робкою улыбкой вопроса" смотрит на Долли. Робкая улыбка вопроса тут понятна, ее подтекст прост: ты не осуждаешь меня? — как бы спрашивает (на самом деле — выпрашивает) Анна. Нет, Долли не осуждает, и даже напротив, очень за нее рада. Вот только... говорит это Долли почему-то намного холодней, чем собиралась. Странное, ненужное и в каком-то смысле непозволительное при любви и при счастье кокетство Анны с Весловским не идет у нее из головы.

Но разговор продолжается, и Долли рассуждает о том, что человека надо любить таким, каков он есть. И тут она замечает в Анне новую привычку — слушая эти рассуждения Долли, Анна отвела глаза в сторону и сощурилась. Сощурилась — что это, концентрация внимания? Чтобы лучше запомнить или лучше скрыть? Вот и глаза отвела... Чуть позже, после разговора с Вронским, Долли вспомнит, как щурилась Анна, и подумает, "что Анна щурилась, именно когда дело касалось задушевных сторон жизни". И разгадка этой новой привычки моментально придет ей в голову: "Точно она на свою жизнь щурится, чтобы не все видеть". То есть чтобы лгать и не слышать совести.

Но до этих выводов еще далеко, а пока Анна начинает нахваливать подошедшего Вронского. А он и правда заслуживает похвалы. Лишившись карьеры, охладев к живописи и дико скучая от безделья, он внезапно нашел себя в работе на земле. В нем внезапно открылся настоящий талант — талант хозяина, напрочь пропущенный Набоковым, обозвавшим Вронского "бездарным во всем". За те полгода, что они живут здесь, он приумножает поместье. Он строит больницу и школу. Он выписывает из-за границы лучшие сельскохозяйственные машины. Деятельность Вронского оценили и даже избрали его почетным мировым судьей!

И тут Анна посетовала, что у Вронского, к ее сожалению, слишком много этих общественных обязанностей, которые отнимают у него слишком много времени. И тут в тоне ее почувствовалось плохо скрытое раздражение. А лицо Вронского тотчас приняло упорное выражение. И Долли почувствовала, что они уже не первый раз ссорятся на эту тему: что Анну занятия и успехи Вронского злят, а ему доставляют удовольствие.

Они входят в дом. И дом поражает Долли чрезмерной, будто намеренной роскошью. Это еще больше смущает и охлаждает Долли. Она с удивлением чувствует, что не в силах быть искренней здесь, в этом доме среди этих людей.

Еще два момента, отмеченных Долли.

Первый. Она видит: громадный дом ведется блестяще, однако опытным глазом хозяйки Долли быстро подмечает, что это заслуга вовсе не Анны, а все того же Вронского, а что Анна к ведению дома и не прикасается, как будто она здесь гость, которому нет нужды заботиться о хозяйстве.

И второй момент. Она просит показать ей дочку Анны. Та ведет ее в детскую. И тут Долли с ужасом понимает, что дочка совершенно не интересует Анну. Долли спросила, сколько у ребенка зубов — и Анна ошиблась в счете, а про последние два зуба и вовсе не знала. Долли с нарастающей неприязнью понимает, что в детской Анна очень редкий гость — хотела дать дочке игрушку, да не знала, где ее взять... Ну как тут не вспомнить еще раз Набокова, который на голубом глазу утверждал, что Анна — "это натура глубокая, полная сосредоточенного и серьезного нравственного чувства, все в ней значительно и глубоко, в том числе ее любовь". Женщина, напрочь забывшая про своего ребенка, а вернее, вовсе не помнящая о нем с самого его рождения! — это и есть глубокая натура, полная нравственного чувства?!

После посещения детской со стороны Анны снова следует каскад уверений в своем необыкновенном счастье — правда, уже вперемешку с жалобами на ее тяжелое положение. После чего Анна представляет присутствующих. Выясняется, что и Тушкевич, теперь уже бывший любовник княгини Тверской, тоже здесь! После того, как он сопроводил ее в оперу, предоставил ей ложу и был вовлечен в скандал, Бетси дала ему отставку...

24. Долли. Разговор с Вронским

"С потрясающей силой изображает Толстой муки Анны.

У нее нет ни друзей, ни дела, которое могло бы ее увлечь.

В жизни ей остается только любить Вронского".

Вранье из Учебника русской литературы

И на этом месте я изрядно повеселилась. А действительно, бедная, бедная Анна! Друзей у нее нет — с Кити она сама постаралась, чтобы эта девочка даже имя ее произносила с отвращением и ужасом. Бетси Тверская, которую она записала в подруги исключительно из ее удобного родства с Вронским, бросила ее после того, как Анна обольстила ее любовника. Осталась одна Долли, но и та уже начала прозревать на ее счет. Так что не с кем ей всласть побалаболить, не к кому из гостей в гости сутками помотаться, время с пользой провести.

Да ладно друзья, так ведь и никакого дела у нее нет, вот беда-то какая. И откуда только у других это дело находится? Вот было у Анны одно приятное дело, которое уж точно ее увлекало — красоваться на балах и приемах, да какие теперь балы... Нечем заняться бедной страдалице.

Вронскому хорошо — у него земледелие, у него больница и школа. Долли тоже хорошо — у нее дети, семья, дом... У Анны тоже есть дети, да вот заниматься с ними — такая скукота! И дом у нее тоже есть, вот только вести его и содержать в порядке — какое уж тут веселье? Строительство больницы и школы — ну да, пробовала заняться, какое-то время развлекло, а толку? Опять скучно стало. Тяжелый случай. Только и остается, что любить Вронского. Да опять беда — сам Вронский мешает. Нет бы дома сидел таким же бездельником, вот бы она его любила так любила! А он все по больницам и школам норовит...