— Нравится, — сказал старик, — но ведь и ответственность!.. Равновесие поддерживать, это тебе не баран чихнул, я — как жонглер-эквилибрист в цирке...
Эквилибриста в цирке Мишка когда-то видел. Он с уважением посмотрел на Старика.
— Наш мир, — сказал Старик, — был создан с помощью двух вещей. Это инструменты. Мир был создан и инструменты эти стали не нужны. Так дети забывают в песочнице совочки и пасочки... Инструменты не были опасны долгое время, они были во-первых хорошо спрятаны. Вернее спрятана была сама песочница, а, во-вторых, во всей вселенной не было существа, которое могло бы помыслить взять в руки такую великую вещь. Древние китайцы говорят... говорили, кто рубит вместо великого плотника, рискует повредить себе руку... И все забыли про них, про совочки и пасочки... Но сейчас такие существа появились... Да, люди сильно испортились...— Старик помолчал и добавил, — и не только люди... И вот иструменты нашлись. Злая воля разрушила скрывающие чары, и инструменты всплыли на поверхность. Это циркуль и угольник. Угольник уже в руках белого владыки. И сейчас он прилагает все усилия, чтобы добыть еще и циркуль. Ведь циркуль и угольник работают только вместе. Циркуль — повелитель небесного круга. Угольник — повелитель земного квадрата. Вместе они могут творить и уничтожать небо и землю. Черный владыка не может допустить, чтобы циркуль попал к Белому, и, напротив, старается захватить его, да еще измышляет способы похитить угольник у Белого владыки.
Наша задача — как минимум не допустить, чтобы инструменты сошлись в одних руках, как максимум — отобрать их и вернуть в безопасное место. Но есть ограничения — по закону я не могу вмешиваться. Поэтому я прозрачный король в этой шахматной партии — и у меня нет солдат, только советники и помощники. Значит, справиться с этой задачей должны жители того мира, где идет борьба между черным и белым владыками, для них это означает — спасти свой мир, и многие другие... Мы можем помочь им в этом, такая помощь законом разрешается, — Ты передашь им кое-что на словах, они отдадут тебе циркуль и угольник, ты передашь их мне.
— Ух ты! Инструменты творения мира! Ничего себе! И я смогу подержать их в руках!? — несколько иронически, словно стесняясь своих чувств, восхитился Мишка.
— Да ты уже держал, — удивленно отозвался Старик, — и как были ощущения?
— Я? Когда? — ум мальчика в мгновение ока проделал огромную работу, перебрав сотни эпизодов его жизни в поисках чего-то подходящего, и безошибочно выделил, поставив перед его глазами небольшую бандероль из коричневой бумаги, которую он сдавал приемщице на почте. — Так это были они?!! Ох ты нифига себе! Но тогда многое становится ясным...
Они присели прямо в траву на небольшом пригорке.
— А что я им скажу? — спросил Мишка, — я же ничего такого не знаю.
Старик улыбнулся в белоснежную бороду.
— Люди, Миша устроены так, что они всегда знают больше, чем им кажется. Но тебе нет нужды думать об этом. Когда настанет время, ты будешь точно знать, что сказать... Ты просто будешь моим голосом...
Мишка покачал головой, не очень-то он верил во все эти чудеса... Но, что делать, — сгорел сарай , гори и хата...
— А эти местные жители, они какие? Что за люди? — спросил Мишка напоследок, когда они уже вышли к дому, утопающему в густом зеленом вареве сада.
Старик улыбнулся и хитро подмигнул ему:
— Они тебе понравятся...
Все это, конечно, было непросто для мальчишки, ничего еще в жизни не видевшего, кроме родного поселка, средней школы да детской энциклопедии. Трудно было освоиться со всеми этими необыкновенными событиями, но еще труднее было говорить с родителями. Сидя в вонючем сарае, Мишка , кажется, что угодно отдал бы за то, чтобы немедленно получить возможность прижаться к матери, ощутить на голове тяжелую, надежную руку отца. Но сейчас он даже боялся этой встречи, не зная, что говорить им, ведь они наверняка, потребуют объяснений.
Все оказалось значительно проще...
Да, как в мечтах, мама бросилась к нему, сжала в объятиях, захлебываясь счастливыми невнятными фразами и покрывая безумными слепыми поцелуями его мокрое от ее слез лицо. И отец был рядом, и словно боясь прикоснуться к сыну, чтоб тот не растаял, как призрак, он только смотрел, смотрел на него, своими строгими обычно, серыми глазами, словно хотел насмотреться надолго.
... программа защиты свидетелей, — долетело до Мишки словно сквозь туман.
— Какая пограмма? Каких?..
— Да ладно, сынок, чего ты, — пробасил Задорожных-старший, — Мы все уже знаем. Не бойся, ты же ни в чем не виноват...
— Да, нам Сашенька все рассказала, — вставила мама, — хоть ей и не разрешали...
— Какая Сашенька? — Мишка глупо хлопал глазами.
— Ну девочка эта, сердитая такая, я ее Сашенькой зову, а то у нее имя — язык сломаешь... Туркменка, что ли?
— Аааа...— протянул Мишка начиная врубаться., — Сашенька... Программа защиты свидетелей... Тогда ясно...
Ну, коли Шочи уже наплела родителям с три короба, так легче было уж оставить все как есть, чем переубеждать неизвестно в чем... Мишка знал своих родителей. Светлые люди, — бывало говорила про них покойная бабушка, подымая глаза к небу.
Прикинувшись веником, Мишка выслушал от родителей всю историю своего похищения. В истории этой повествовалось о том, как заезжий столичный ученый случайно наткнулся на захоронку наркоторговцев, и сдал властям почти триста килограммов (именно столько) героина. Оскорбленные в лучших чувствах бандиты вознамерились отомстить ученому, а заодно, и Мишке, считая его причастным к делу. Прожженные преступники наотрез отказывались верить, что честный ученый передал их товар в милицию. Затем они и похитили Мишку, чтобы узнать от него, где хитрый Данила прячет наркотик. Милиция, пользуясь случаем, решила выкорчевать с корнем ядовитое дерево и сейчас готовится большой процесс. Надо только подождать с недельку, пока Мишка выступит на процессе, а после этого, их вернут на родину, если будет безопасно, или переселят в Питер, с предоставлением жилья, трудоустройством и новыми документами на другие имена.
— Вот я и говорю, — резюмировал мама, — программа...
— Ага, программа, — глядя на родителей честными глазами, подхватил Мишка, — а жили бы в Питере, пришлось бы на Дальний Восток перебираться...
* * *
— А почему он так странно кланяется? — спросил Мишка, вертя в руках фигурку раптора. Фигурка снова была золотой.
— Отчего же странно, ты разве не заметил, я тоже так кланяюсь...
— Ой,простите, темно же было, — спохватился Мишка, не желая обидеть собеседника. Они со Стариком бродили по саду, ожидая прибытия Шочи: перед сегодняшним стартом Старик отправил ее отдыхать, чему девушка всячески противилась, ее, судя по всему, тоже надо было сдерживать...
— Видишь, руки перед сердцем. Это приглашение тихому свету войти в наше сердце, а голова при этом отставляется в сторону, чтобы коварные игры ума не встали на пути истины...
Мишка не стал уточнять, кто такой этот тихий свет, и что за игры такие у ума, нового и необычного с него было нынче довольно. Впрочем, один вопрос все же копошился у него в голове, но Мишка не решался задать его, как бы Старик не подумал, что Мишка струсил и не хочет играть в его партии... Не смотря на все непонятности, и возможные опасности предстоящего путешествия, Мишка все же ни за что не отказался бы от него. В глубине своего чистого, неискушенного сердца он знал: это — его. Он рожден для этого, и откажись он сейчас от предложенной ему миссии, вся дальнейшая его жизнь будет пуста и бессмысленна... Но все же, все же... Вопрос задать следовало, чтобы умолк серый дух, который вечно нашептывает нам: это не для тебя, да кто ты такой? Всего лишь жалкий очкастый ботаник, предназначенный для рытья в пыльных книгах, и, конечно же, неспособный спасать миры. Уж верно, это работа для здоровенных дядек с большими кадыками, типа Арнольда Шварценеггера, или на худой конец, Сильвестра Сталлоне. А не для тощих мальчишек, дрожащих даже перед математичкой, и идущих из школы длинным путем, чтобы лишний раз не попадаться на глаза злющему барбосу в доме на углу Макарова и Блюхера, от бешеного лая которого стынет кровь в жилах.
— Так почему я? — он все же задал этот вопрос и с замиранием сердца ждал теперь ответа.
Шаман не спешил отвечать. Он положил руку Мишке на плечо и дружески, ободряюще пожал его, а лишь затем заговорил:
— Тебя, наверное, удивляет, а может и возмущает, моя манера умалчивать о важных вещах. Но это не старческий маразм. Так надо. Ты уже внутри себя ко всему готов, и все что потребуется, можешь. Но ум твой этого не знает. И очень хорошо. Видишь ли, для того, чтобы твой ум получил представление о твоих же возможностях, нужно потратить толику энергии, и большую толику... При чем берется эта толика от тех самых возможностей... Значит, если я сообщу тебе, что ты можешь бегать по потолку или летать, твои способности делать это тут же уменьшатся, а то и вовсе сойдут на нет. Ведь твоему уму это может не понравиться, поскольку такого не бывает, и он заблокирует для тебя эту модель поведения. Я берегу тебя от тебя...
— А я что, правда, могу летать? — Мишка даже затаил дыхание, но Старик рассмеялся.
— Нет, но ты скоро научишься. Сейчас ты нужен для другого... Ты узнаешь об этом в самый последний момент. Тогда твой ум не успеет возвигнуть преграду на пути твоей силы, и ты сделаешь это чудо. А после ты будешь уже знать, что ты это можешь, тогда ум тебя не собьет... Могу сказать только, что ты уникален, ибо наделен силой странника миров и времен. Твой друг Данила, к примеру, тоже странник, вы не случайно с ним встретились на пути циркуля и не случайно прикоснулись к нему, и не случайно встретитесь вновь. Но твой дар свежее и чище, ты — странник-маска, наделенный силой быть схожим с жителями миров и времен, по которым пролегает его путь...
— А при чем здесь все эти шахматные динозавры? — Мишка покатал статуэтку на ладони
Старик улыбнулся:
— Динозавры... Для тебя это конечно важно, но, поверь, это проще, чем что-либо другое, обещаю, когда ты вернешься, я отвечу на все вопросы, если они у тебя будут...
Старик крепко сжал его плечи и встряхнул мальчика:
— Ничего не бойся... Успокойся... Доверься себе... Просто будь собой и все получится...
На небе понемногу собрались тучи. Стемнело. На озеро стремительно и грациозно, как чайка, опустился, сверкнув серебристым брюхом, аппарат Шочи. Мишка, кажется, не успел и глазом моргнуть, а машина уже ткнулась в берег закругленным носом. Старик несильно подтолкнул Мишку в спину:
— В добрый час...
И когда Мишка уже сидел в машине, пристегиваясь но еще не закрыв дверцу, Старик поманил его пальцем, будто собираясь сказать что-то на ухо. Мишка пригнулся к нему и Старик, глаза которого вдруг страшно заблистали, сказал ему негромким, но мощным, хриплым голосом, от которого задрожало в грудной клетке:
— Чох, кхэ-тхок, акх-кха-дхок!
Все завертелось в глазах у Мишки, как в дошкольном детстве, когда он перекатался на карусели, мир быстро заволокла серая пелена, так что он ничего не видел, затем возникло чувство падения, его встряхнуло так, что он прикусил язык, и он закричал от боли, но вместо крика из груди его вырвалось нечеловеческое рычание, до смерти напугавшее его самого...
* * *
— Ну вот, — печально сказала Косма, теперь мы с тобой примерно в равном положении.
Плакса попыталась подняться на ноги, но не смогла и со стоном упала на мягкую подстилку из кедровых ветвей, сооруженную для нее Космой.
— Давно мне так не доставалось...
Косма, придя в себя, осмотрела Плаксу. Было несколько серьезных, глубоких царапин, и укусов, которые Косма продезинфицировала и перевязала, но, в основном, эта бой-девка отделалась ушибами разной степени тяжести. Самое паршивое, конечно же, это травма позвоночника. Черт знает еще, что там у нее. В любом случае, видно было, что Плакса сейчас не бегун на дальние дистанции.
— Ты полежи, полежи, куда тебе теперь... — Косма положила на колени большую тяжелую голову Плаксы, на лбу у которой запеклась кровь, и стала массировать ей неповрежденные места — виски и затылок. Массаж, конечно, не подымет Плаксу немедленно, но, наверняка, ускорит ее выздоровление.
— Фрррррс... — Плакса довольно засопела, — здорово у тебя это получается, приятно, а что это ты делаешь? У нас такого нет...
— У нас,— Косма помедлила, , — у лунных охотников, это называется массаж.
— Мах-жасах? — Плакса удивленно подняла голову.
— Да лежи ты, кенгуренок, — Косма заставила ее положить буйную головушку обратно и стала с силой разминать ей шею. У Космы никогда не было близкой подруги и чувство, которое она испытывала сейчас к Плаксе было ей непривычно. Плакса скосила на нее желтые глаза:
— А ты молодец, Чернушка. Вот это я понимаю — Старшая сестра вернулась! Если бы не твоя... рука грома... точно бы нам конец. Ну, мы теперь им покажем...
— Сколько у нас времени? — спросила Косма, переходя к массажу плеч и спины, — сколько мы можем побыть на месте?
— А, вот ты о чем! Совсем нету. По правилам охоты — совсем нельзя оставаться на месте боя. Но Текущий благоволит смелым. А мы с тобой смелые, так? — Плакса шутливо ткнула Косму в бок костяшками трехпалой кисти, так что девушка чуть не упала... Косма хмыкнула, с опаской оглядела свою названную сестру — здоровенную черную летающую крокодилицу, и тоже ткнула ее кулаком в здоровый бок. Плакса холодно покосилась на нее и надменно обронила:
— Слабо...
Косма ударила ее сильнее.
— Ха! Ничего не чувствую... — Плакса отвернулась.
Обозлившись на дурацкие драконьи шуточки, Косма изо всех сил нанесла ей удар сложенными руками. Плакса уставилась в небо и ехидно проскрипела:
— Ой , что это меня пощекотало? Наверное , дождик капает?
Рассердившись окончательно, Косма крепко шлепнула ее по носу ладошкой. Это неожиданно оказалось действенно: Плакса с визгом покатилась наземь, ухватившись лапами за нос.
— Что с тобой? — Косма испуганно кинулась к ней, но Плакса отвернулась от нее и стала, болезненно постанывая, тереть нос лапами.
Косма зашла с другой стороны и попыталась оторвать лапы Плаксы от носа.
— Ну-ка, ну-ка, что с нашим носиком? Давай-ка полечим, — ласково, как Айболит, приговаривала она. Плакса, наконец, оторвала лапы от носа и вдруг оглушительно чихнула, обдав Косму остропахнущей слюной, да с такой силой, что Косма повалилась на спину. Но едва она поднялась и утерла мокрое лицо рукавом, как Плакса разразилась следующим залпом. Она чихнула еще несколько раз. Когда же эта канонада прекратилась, они с Космой посмотрели друг на друга и рассмеялись. Смеялись они долго, хохотали, задыхаясь и взвизгивая. И хотя Косма хлопала себя по коленям, а Плакса хлопала себя по шее, хотя смех Космы скорее показался бы нам мелодичным, а смех Плаксы скорее напоминал бы нам карканье или кашель больного спаниеля, они прекрасно понимали друг друга в этот момент и были чем-то единым...
С горем пополам Плаксе удалось встать на ноги. На стремительный бег и полет она теперь способна не была, но сделать несколько шагов ей удалось. А значит, можно было надеяться, что она проделает и путь в несколько сотен шагов.
