Человечек мотнул головой, отметая внезапный приступ жалости к самому себе. Что это вдруг на него нашло? И, приложившись в очередной раз к широкой обливной кружке, глянул на смиренного повнимательнее. Да так и сделал стойку, мысленно, конечно.
Его сосед и синеглазый красавец буравили друг друга взглядами настолько недружелюбными, что, казалось, вот-вот — и у них задымятся волосы. Впрочем, у дворянчика они были скрыты под шляпой, у монаха практически отсутствовали — при наличии блестящей тонзуры тлеть было почти нечему. Обстановку разрядила Анетта, водрузив перед служителем господним блюдо с роскошным жареным каплуном. При сотрясении деревянной посуды об стол румяная зажаристая корочка на мясистой грудке треснула, брызнув прозрачным соком и паром, да так аппетитно, что вроде бы позавтракавший бритт почувствовал лёгкое головокружение от внезапно проснувшегося голода и даже покосился на соседа с некоторой злобностью. Умудряются же некоторые обойти закон, прикрывшись 'послаблениями'... Интересно, а платить этот обжора чем будет? Собранной накануне со вдов и сирот лептой на восстановление какого-нибудь очередного заброшенного храма? Вот прощелыга! И колбаску у него умыкнул... Сидр сидром, а спросить не помешало бы.
— Раздели со мной трапезу, брат мой, — кротко обратился к нему монах. — Сердце моё разрывается при мысли, что не могу поделиться сей прекрасной снедью со всеми сирыми и убогими; но ты ведь — один из скромных малых сих, за которых мы усердно молимся, вот я и приветствую в твоём лице тех, до кого не могу дотянуться.
И собственноручно разодрал ароматную тушку на части, голыми руками, словно птичка не была вытащена только-только из печи. Здоровенных полкурёнка, лишь малость помятые мощными дланями, шлёпнулись, за неимением тарелки, на опустевшую к тому времени сковороду. И сам, не заморачиваясь отсутствием лишней посуды, придвинул к себе поднос со второй половиной каплуна и смачно захрустел хрящиками. Похоже, поделил он по-братски, но не по комплекции: щупленькому соседу за глаза хватило бы и крылышка.
Клеменс оценил. И невольно почувствовал стыд за недавнюю жадность.
Отказаться от подобного радушия не хватило бы ни сил, ни воспитания. Тем более — вечно голодному агенту на побегушках, которого всю жизнь только ноги и кормили, а платили... Скупо платили, скажем честно, не очень-то Бриттское посольство жаловало тех, кто на него работает, но выхода у Джона-Жана не было: давным-давно поймали его на нескольких грешках, за которые не погладили бы по головке и здесь, и в Бриттании, вот и приходилось отрабатывать и терпеть.
Он с наслаждением вгрызался в сочное мясо и думал, что давно уже не ел так славно. До чего же хорошие люди эти галлы, и почему он их не любил? Все прекрасны: и этот добрейший монах, даром что католик, и эта смуглая черноволоса вдовушка... И правильно она делает, что вокруг себя стольких мужчин собирает, не всем же, как ему, жить и трястись над каждым словом, каждым шагом... И этот синеглазый хорош, молодец, берёт от жизни всё, так и надо, свободен, независим, и ни перед кем не отчитывается... про кого-то он совсем недавно тоже так думал... Господи, на всё твоя воля, но как же хорошо жить на свете рядом с такими людьми, век бы здесь оставался, зачем ему куда-то ещё ехать, в какой-то...
'Я не хочу в Сар!'— шепнул он сам себе. Казалось, негромко. Но добрый безымянный брат во Христе — да, брат, хоть и католик! — озабоченно склонился над ним.
— Ты что-то сказал, друг мой? Не нужно ли тебе помочь?
— Я не хочу в Сар! — громко повторил Смит. И почувствовал, что вот-вот разрыдается. — На чёрта мне сдалась эта девчонка, я её даже не знаю! Я... я устал, я не могу больше, я...
Он уронил голову на руки и всё-таки заплакал. Невыносимо жалко было жизни, растраченной на пустяки и лизание господских пяток, жалко оттоптанных за годы хождения собственных ног, жалко семьи, которой он так и не обзавёлся, друзей, которые рано или поздно от него отворачивались, узнав о позорной службишке. Себя жаль, свою бессмертную душу, всю жизнь так и тлеющую, и ни разу не вспыхнувшую священным огнём...
— Плачь, — сурово и сдержанно сказал монах. — Слезами душа очищается. Это ничего, брат мой...
Он вздохнул и погладил Джона Клеменса по голове. И ладонь его, тёплая, похожая на отцовскую, вкусно пахла жареным мясом, ладаном и вербеной.
— Не совсем, значит, пропащий, ишь, как тебя прорвало. Доброе слово, хороший кусок — и ты уж поплыл. Что ж тебя, как щенка, пинали, кто ни попадя...
'Как щенка, и впрямь!' — хотел повторить за ним агент — и не смог. Язык не поворачивался. Глаза закрывались сами собой.
— Пойдём-ка, голубь мой...
Монах подхватил его подмышки, без труда поднял, как младенца.
— Хозяюшка, где там его комната? Проводи-ка.
— Ох... — Вдовушка даже перекрестилась. — Что это с ним?
— От хорошей еды да от доброго слова тоже захмелеть можно... — туманно ответил святой отец.
Снёс сомлевшего агента наверх, в его комнатёнку, уложил на кровать, прислушался к дыханию. Прикинул что-то в уме, нажал несколько точек на шее и на темечке маленького человечка. Покивал сам себе.
— Так оно вернее будет...
Вышел — и запер дверь на ключ. Вернулся в зал.
— Держи, хозяюшка. Да не пугайся так: суток двое-трое проспит аки младенец, не тревожь только, а на обратном пути я его с собой заберу. Нехорошо бросать, запутался человечек... Только воду при нём держи; он, если и будет просыпаться, так от жажды. Вот тебе за труды.
И наградил вдовушку настоящим золотым талером. А потом и братским щедрым поцелуем в сочные губы. Та чуть не ахнула от внезапной истомы.
Скромный служитель божий спокойно встретился взглядом с синеглазым. На этот раз смотрели они друг на друга по-иному. Цепко. Оценивающе.
'Со мной такой номер не пройдёт', — словно предупреждал синеглазый.
Монах усмехнулся. Не торопясь, прошёл к выходу. У самых дверей двое мужчин сошлись вместе. Одного роста. Одной примерно стати. Чем-то неуловимо похожи.
— Брат Тук? — чуть поклонился синеглазый.
— Господин Модильяни? — неуловимо быстро святой отец перешёл на светский тон.
— Вы же понимаете, что... — капитан выразительно приподнял бровь. Монах утвердительно кивнул.
— Мы оба едем в Сар, брат мой. Не так ли?
— И, похоже, цель у нас одна. Но я не могу позволить вам вмешаться.
— А почему, собственно, сударь?
Два взгляда снова скрестились. Уважительно. Понимающе.
— У нас нет помыслов — навредить кому-то, — мягко сказал монах. — Мы, как и вы, любим эту страну и заботимся о ней. И нам небезразлично, кто находится рядом с сильными мира сего.
-Доказательства вашей лояльности? Вы же понимаете, что у меня — те же цели, в сущности.
Капитан Винсент смотрел уже не в глаза собеседнику — а в переносицу. Хороший приём, позволяющий и удержать внимание, и не поддаться на возможное гипнотическое влияние. Хоть он и достаточно устойчив к подобной магии, а рисковать не стоит.
Монах снова усмехнулся.
— Вы не из той категории людей, капитан. С вами пришлось бы действовать по-иному, но... Есть ли необходимость?
— Сотрудничество? — помедлив, уточнил Винсент.
— Почему бы и нет? Предлагаю: по крайней мере, не мешать друг другу. Я устранил бриттанца — и в этом мне помогли мои навыки. Как знать, может, в недалёком будущем и вы примените свои. И мы будем квиты. Каждому из нас нужно вернуться живым и с определёнными сведениями.
— Касательно сведений, — капитан задумчиво потеребил светлую бородку. — Как вы себе это представляете?
— Господин Модильяни, я могу лишь повторить то, что вы сами собираетесь предложить.
— Делёж?
— Делёж. Всего, что узнаем. А уж потом каждый сам решает, что ему с этими сведениями делать.
В который раз они посмотрели друг другу в глаза.
— Вы ведь тоже чувствуете опасность, — внезапно сказал капитан. — Я не ошибся?
Монах кивнул. Не будь этого предчувствия — чего-то тревожного, н е н о р м а л ь н о г о впереди — как знать, предложил бы он объединить усилия? Брат Тук был хороший менталист, хоть и не ясновидящий, у него был несколько иной профиль. Но некая часть его тела так и чувствовала грядущие неприятности, причём, весьма крупные, справиться с которыми в одиночку было бы трудно.
Капитан Винсент Модильяни менталистом не был, но чутью своему доверял. А сейчас оно ему просто вопило: вот-вот — и сдвинется неведомая пока л а в и н а ! справиться с которой в одиночку будет трудно. Не стоит пренебрегать помощью бенедиктианского воспитанника.
Они с монахом крепко пожали друг другу руки и вышли.
Аннета шумно выдохнула и осела на ближайшей лавке. Да будь она неладна, эта работёнка! Так и до первых седых волос недолго. А ну, как сцепились бы эти двое? Точно до смертоубийства дошло бы. Капитан — первая шпага в Галлии, а этот... Тук? Слыхала она от того же Винсента, как тренируют святую братию, что цепи руками рвут и железными прутьями себя протыкают — и хоть бы что...
И всё же — служба у неё была интересной. А что? Муж под бочком, здесь же, поваром... Это она для других вдова, потому как при свободной женщине и болтают свободнее, много чего можно услышать в приграничье. Она запоминает самое интересное, а капитан время от времени захаживает, аманта из себя строит, чтобы её 'репутацию' поддерживать да узнать, нет ли свеженьких новостей. Зачем всё это обычной трактирщице? Вроде, место — доходное, денежка всегда в кармане бряцает, и сама себе голова, потому как муженёк — телок, под пяткой сидит и не шевелится. А только — скучно жить бывшей капитанской дочке, привыкшей с малолотства к палубе под ногами. После вольного неба и океана, после далёких шумных заморских портов прозябать здесь, в четырёх стенах было мучительно. Папаша, царствие ему небесное, думал: пристроил дочурку замуж за осёдлого человека, сделал доброе дело, нечего девке по морям шататься, пока малявка была — матросня её и не трогала, а как расцвела... Спокойнее, на твёрдой-то земле.
Спокойнее-то, оно конечно так. Первое время. А потом одолевает тоска — хоть волком вой. Уже бежать однажды надумала, уже одежду матросскую подбирала — чем черти не шутят, нарядиться юнгой да по папенькиным стопам. Говорят, в южных морях даже женщины-флибустьеры есть, одна из них — знаменитая Аннет Бони. В том, что пиратка носила одно с трактирщицей имя, виделся знак судьбы.
Да только однажды заглянул к молодой хозяюшке усталый синеглазый капитан рейтаров. Пристроил свою команду на отдых, сам уселся в уголке за кружкой хорошего редкого вина — о с о б о г о, для почётных посетителей, и долго наблюдал за хозяйкой. И не прелести подмечал... хоть и о них потом разговор был... а больше — как могла ловким тычком пресечь поползновения забулдыги к халявному стакану или полной хозяйской груди, как отбривает острым словом безбожно пошлящих лесорубов, как по одному жесту меняются блюда, освобождается стол более важному посетителю, пресекаются вышибалой драки. Пригласил к себе, поговорил... и жить стало намного интереснее. И даже какой-то просвет впереди наметился. Стало казаться, что и впрямь — свет клином не сошёлся на этой стойке и муже-размазне, что вот-вот поманит впереди белый парус и чёрный флаг с весёлым... как его...
Только надоело ждать. Пока это господин Винсент увезёт её в столицу для 'настоящего дела', как обещал... Вот же он, Случай, сам в руки просится, и упускать его — глупо.
Пойти принести воды тому малышу. Будет интересно, если он очнётся раньше, чем монах говорил, и окажется каким-нибудь шпионом, а она выведет его на чистую воду... нет, соблазнит... нет, убежит с ним... Плевать, что маленький да плюгавенький. Главное — пусть на своих хозяев выведет, а там она разберётся, стоит иметь с ними дело или нет. В любом случае, этот Жан поможет ей зацепиться в Эстре, а уж потом...
Прекрасная 'вдовушка' решительно тряхнула головой. Нежданная идея цепко засела в её хорошеньких кудряшках. Точно. Разоблачить, соблазнить и убежать, а дальше видно будет. Не маленькая, не пропадёт. Лишь бы проснулся раньше, чем эти двое вернутся. Маленький, несчастненький, а поди ж ты... господин Случай.
* * *
— Вот она, граница владений де Бирсов, — капитан Винсент указал на ряды куманики, справа и слева от дороги отсекающие поля со свежей щёткой стерни и снопами яровой пшеницы от тощих, припавших к земле колосьев ячменя, который никто и не думал убирать. — Не наводит на размышления, брат Тук?
Они ехали бок о бок по широкой дороге, рассекающей поля с лоскутами крестьянских наделов. Два всадника, с виду совершенно безобидные, а что у одного шпага и пара пистолетов за поясом, а у другого под рясой угадываются пластины лёгкого доспеха — так то предосторожности ради, всяк поймёт, кого только в пути не встретишь... Ко всему надо быть готовым.
Монах лишь скорбно качал головой при виде наделов, один другого хуже.
Вряд ли этой осенью в здешних краях наварят много пива. Совсем плох ячмень. Этот бы успеть собрать, пока весь не осыпался...
Всего через лье пути стало ясно, что и молодым вином здешний народец не побалуется. Виноградники запаршивели, мелкие гроздья кукожились, будто их живьём развесили вялиться на изюм; из таких уже не потечёт живительный сок. Зрелище, шаг за шагом открывающееся путникам, удручало. Половина полей, да и лугов были вытоптаны охотниками, не удивительно, что на таких вот пастбищах еле бродили коровёнки с запавшими боками и выпирающими рёбрами. С бурёнками соперничали в худобе местные хрюшки, давно уже отпущенные на свободный выгул и взрывшие в поисках прошлогодних желудей подножия редких дубов, отчего те понемногу хирели. На овцах, что бледными тенями бродили по чахлым зеленям, казалось, нечего было стричь. А уж люди-то...
Допрежь того, как достигнуть Сара, капитан со спутником миновали две деревушки — небольшие, дворов на дюжину. Живых дворов. Ещё столько же изб зияли провалившимися крышами с растащенной гнилой соломой, пустыми оконцами, лишёнными даже бычьего пузыря, раззявленными дверными проёмами. Измождённые подобия людей в каких-то обносках, копошащиеся в убогих огородиках, мало напоминали своих дородных и цветущих соседей-селян. Они молча провожали всадников пустыми взглядами, в которых не было даже безнадёжности.
В первом же селении монах кинул на порог более-менее целого дома несколько серебряных монет. Всё правильно, мрачно подумал капитан, пусть староста разбирается, сколько кому здесь выделить, он-то нужды людишек знает. Может, и не выделит, а налоги заплатит за деревню, наверняка недоимка за ними. С чего платить-то, когда и тот урожай, что еле-еле с божьей жалостью вызрел, убирать почти некому? Не этим же высохшим старикам и подросткам...
— Это всё капля в море, брат Тук, — заметил он, скрепя средце, после очередного пожертвования монаха. — До ближайшего визита баронского управляющего, вы же понимаете... Он всё отберёт. Добро, если догадаются потратить сразу, хотя бы у соседей хлеб закупить... А ваш кошель не бездонен, да и мой тоже.
— Самое страшное, что они уже не просят, — пробормотал монах. — Они смирились... Видели их глаза? Божьи создания, венцы творения не должны взирать на мир такими глазами. А дети?.. Капитан, у меня не было времени на подготовку; но вы, как человек бывалый, наверняка всё узнали о месте, куда мы едем. Скажите, что послужило причиной столь бедственного положения, не побоюсь сказать — нищеты? К великой скорби своей признаюсь: в этих краях я не бывал, иначе обратил бы внимание власть имущих на вопиющее пренебрежение барона своими обязанностями землевладельца. Нет, я понимаю, был бы неурожай, три года засухи или болезней, не приведи господь... — Он перекрестился. — Но вот буквально в нескольких лье — изобилие и благоденствие, а что мы видим здесь? Что происходит, брат мой?
