В то время слово "перфекционизм" не было принято, но Сун Ю, без сомнения, являлся примером перфекциониста в его крайнем выражении. Он просто не был способен успокоиться, если считал, что можно сделать лучше, и это проявлялось в формах, для вчерашнего студента-технолога попросту непредставимых. Заказ перевода на китайский (читать Сун Ю не умел) описания каждого технологического процесса был только началом, а уверения в том, что это невозможно, просто не были приняты во внимание. Человек не понимал и не хотел понимать, как что-то, что нужно сделать, может быть невозможным. И добился, и заставлял носить переводной текст рядом с собой, и ему зачитывали при необходимости соответствующие места, поработал на каждом станке, на каждом рабочем месте, на каждой операции и, таким способом, через руки, усвоил инструкцию в совершенстве.
Точно так же он не понимал, как это можно не уметь разговаривать по-человечески (подразумевался, понятно, "мандаринский" диалект китайского языка) если это необходимо для работы, — и добился того, чтобы Петя научился разговорному китайскому. Справедливости ради надо сказать, что сам он честно освоил русский. Говорил со странноватыми ударениями, но не путаясь в падежных окончаниях. Поначалу Петя не понимал, что от него требуется, потом начал понимать и возненавидел напарника. До сих пор он даже не представлял, что к делу можно относиться с такой серьезностью, но сказать так было бы не вполне правильно. Скорее, не представлял себе, что за штука такая: серьезное отношение к делу в своем предельном выражении. А Сун Ю придирался к каждой операции, требовал сведений о всех способах, которыми можно добиться нужного качества исполнения, и требовал, чтобы предоставили все, для этого потребное. Через какое-то время молодой инженер смирился, и стал делать все для того, чтобы косоглазый черт, наконец, от него отцепился. Вот только, спустя некоторое время, заметил, что для этого нужно всего-навсего безукоризненное исполнение дела... И, заодно, на себе изучил, как, какими способами, и какой ценой добиваются этой безупречности.
На следующем этапе он заметил, что счастливое искусство халтуры утрачено им, скорее всего, навсегда, а сам он просто разучился работать хуже, чем может. Отчасти это, возможно, невроз, но все цивилизации, если разобраться, построены на глубоко невротизирующих запретах или требованиях. На последнем этапе он научился спорить с Сун Ю и доказывать свою правоту там, где дело касалось удешевления производства при сохранении качества. Китаец переживал, доходило до того, что он, вдруг повернувшись спиной, уходил, но, в конце концов, соглашался. В итоге исходная технология производства сборных домиков для Сибири превратилась во что-то совершенно неузнаваемое и обернулась Сталинской премией второй степени на двоих. Домиков в те годы требовалось очень, очень много, а теперь от каждого срубленного дерева в дело шло все, кроме визга пил. Закончилась эпопея тем, что Петр Сергеевич, будучи в командировке на "Универсал-2", обратил на себя внимание Беровича, и его в два счета мобилизовали на изготовление комплектующих оптической схемы для "Фара-1". Сун Ю, понимая, что такое приказ, смирился, но до конца, похоже, Гулина так и не простил.
Ему вообще не везло с наследниками. Родной сын буквально влюбился в строительную технику и начал похаживать налево, тайком изменяя наследственному искусству древодела, что культивировалось в его семье как бы ни веками. Отец не унизился до ругани и побоев, но свое глубокое недовольство показать, понятно, сумел. Гнев таких людей нависает и давит, как каменная плита, но и любовь зла, даже если это любовь к бульдозерам и экскаваторам с канавокопателями. Пришел и стал на колени с опущенной головой под отцовским окном, а тот не пожелал его видеть. По какой-то причине обошлись без обычных шуточек зубоскалы-плотники, а начальство не стало выговаривать Сун Ю за дикость и пережитки средневековья. Отчего-то тягостно было всем, а не только непосредственным участникам. Кончилось тем, что сам Наумов, бригадир дорожников, бывший зе-ка, огромный, как вставший на дыбы медведь, весь синий от наколок и вообще уважаемый человек, пришел ходатайствовать за бедолагу, прихватив с собой целую делегацию. Не вот еще, только часа через полтора Сун Ю вышел, чтобы поднять непослушного сына. В его обычно непроницаемых глазах стояли слезы. Вряд ли заступничество строителей оказало решающее действие в примирении отца с сыном. Оно могло только, разве что, ускорить, подтолкнуть китайца к этому шагу. Главным же мотивом к примирению являлось то, что в сыновнем упрямстве он узнал собственную глубину натуры, собственную серьезность выбора. Зато из Сун Бо вышел хороший дорожный рабочий. Да что там: истинный мастер дорожного строительства. В грозном пятьдесят втором именно он стал во главе танкового удара на Шанхай, по сути, решившего исход бесконечной войны на Дальнем Востоке.
Петру Гулину после пребывания в подручных у Сун Ю детскими игрушками казалась любая работа, и когда кто-нибудь в его окружении начинал ныть по поводу непомерной нагрузки, любил повторять: "Это работа? Вы не знали моего китаезу!". Попавших под его начало при этих словах так и подмывало ответить что-то вроде: "Зато тебя знаем" — но они, по понятным причинам, сдерживались
По молодости лет он вспоминал об этом периоде своей жизни с неизменным ужасом, а лет в тридцать ни с того, ни с сего вдруг начал на досуге изучать иероглифику и даже стал недурным каллиграфом. В те времена высшим авторитетом по этой части считался Чжоу Си-чжан, основатель школы, но хранитель традиции*. Так вот он, глядя на работы Петра, понятно, морщился: "Нет полета. — но при этом неизменно добавлял, — зато может быть очень полезно в качестве прописи".
Интересно, что Сун Ю иероглифы так и не выучил, зато научился кое-как читать и писать по-русски.
И, похоже, именно тогда, как бы ни с середины сорок пятого, среди китайских рабочих, строивших Магистраль, начали распространяться слухи, что Черняховский — воплощение одного из величайших императоров прошлого, и, как таковой, призван "восстановить Желтое Небо справедливости на тысячу веков". Поначалу, правда, были сомнения, какого именно: называли, то У Ди, то Тай Ди, то вообще, не к ночи будь помянут, Чжень Вана, и только постепенно, не вдруг, с большим отрывом победил и утвердился в качестве единственной кандидатуры Тай Ди. Само по себе Воплощение даже сами красивые слова "Желтое Небо справедливости" считало дурной бессмыслицей, и порядочно злилось. Беда только в том, что рациональными методами с распространением иррациональных слухов бороться невозможно. Доказано. Можно только, набравшись терпения, дождаться, пока рассосется само. Но может и не рассосаться. Тогда беда, потому что адепты весьма склонны сами делать за кумира ту работу, которую ожидают от него.
*Этот парадокс европейцу постигнуть нельзя, а китайцы — ничего, нормально. Их не смущает вопрос о том, как новатор может одновременно быть хранителем традиции, то есть, по-нашему, ортодоксом.
От него, например, ждали, — если вкратце, — создания им, кумиром, Восточной Империи, в которую войдут Поднебесная, Дальний Восток СССР, скорее всего, — Корея, и что-нибудь еще, по мелочи: что именно, — не вполне ясно и не так уж важно, поскольку Миссия не интересуется подробностями и не обращает внимания на границы с краями. Восточный Император, — и точка. Его самого в таких случаях не очень-то и спрашивают. Ох, уж эти идеи, разбудившие энергию масс. Ох, уж эти массы.
Великая Блажь IV: кое-что о цепных реакциях
Поначалу все были твердо убеждены, что — бред. Потом долго доказывали себе, друг другу и ему, что — вред. А потом, кажется, прямо из доказательств вредоносности, обсуждение постепенно перешло в практическую плоскость. Постепенно определилось, кто, сколько и чем заплатит свой взнос в проект, и что получит за свои деньги в будущем, спустя время и время. Как-то само собой сложилось мнение, стало условием, которое даже без подписания приняли обе стороны: если немцы построят Магистраль, победитель великодушно согласится считать, что они уплатили свой неоплатный долг. В делах такого масштаба излишние формальности не нужны и даже вредят: слишком неопределенными кажутся: долг, задача, расплата за содеянное. Потому что не одним, — о, насколько! — немцам строить. А еще, потому что слишком уж расплывчатыми оказались границы самого понятия: "строительство Магистрали". Выше говорилось об энергетике, а что можно сказать о строительстве заводов, производящих рельсы и тому подобное? Локомотивы с вагонами? А производство дополнительных десятков тысяч тонн продовольствия для сотен тысяч строителей и индустриальных рабочих, — это как? Строительство или нет? Но этого мало, поскольку с самого начала имелось понимание: по ходу дела неизбежно возникнут и иные потребности, которые придется обеспечивать. Само по себе это не так уж страшно, потому что и после окончания строительства новехонькие заводы по новейшим технологиям точно так же будут гнать продукцию, а новые пашни обеспечат, наконец, достаток продовольствия. Вот только напряжение первых трех-пяти лет обещало стать непомерно большим. Может быть, даже вообще непомерным. Но когда началось по-настоящему, по какой-то причине появились вопросы принципиально иного направления: от Бреста? Господи, да какой в этом смысл-то? Давайте от Варшавы. Предложили, надо сказать, сами поляки и твердо пообещали внести свою лепту трудом и всем, что сумеют найти: не пожалеете. Потом оказалось, что еще и не обманули.
От Варшавы? Да какой же в этом смысл? Вот если через Варшаву, да от Берлина, — получится куда убедительнее. Сам Шпеер с "мальчиками" принес очень показательные расчеты относительно крайней перспективности участка Варшава — Берлин — Кёльн. Но и это очень скоро начало выглядеть полумерой, огрызком того, что должно быть на самом деле. Конечно же, Париж! Через Брюссель, от которого до того Кельна — рукой подать. Нечастый случай трогательного согласия между товарищем Торесом и Шарлем де Голлем. Чем дальше на Запад тянул свою руку Проект, тем большую рентабельность он сулил в будущем, это кажется парадоксальным, но на самом деле ничего парадоксального тут, понятно, нет. Предпоследней ветвью стала ветвь на Роттердам: на эту стройку после долгих колебаний, но все-таки решились, — самый крупный в мире порт, это чего-нибудь, да значит. О последней "западной" ветви разговор особый. А потом произошло тихое событие из того числа, что ведут за собой коренные, тектонические подвижки в политике, определяя ее на многие годы вперед.
До сих пор неизвестно, кто составил умный, ясный, комплексный документ, угодивший в один прекрасный день на стол Василевского. Некто сообщил приблизительные данные о запасах нефти в Аравии и зоне Персидского Залива. И обосновал, почему данные соответствуют истине. И привел неоспоримые соображения о тех узлах противоречий, которые неизбежно завяжутся вокруг этого чудовищного по масштабам ресурса. К этому моменту строительство Магистрали шло полным ходом, но те, кто были посвящены в эту тайну, единогласно поддержали существенное изменение проекта: солидная "ветка" Магистрали двинулась в обход Каспийского моря через Ашхабад, через территорию Ирана — к Ормузскому проливу, по сути, самому узкому месту залива Персидского. Проект предполагал строительство по самому, практически, короткому пути: Ашхабад — Дейхун — Махан — Бендер-Аббас.
Отношения России с Персией знали взлеты и падения, но имелась одна не вполне понятная особенность: власти двух стран как-то понимали друг друга, могли, порой, достигнуть взаимопонимания большего, чем, к примеру, та же Россия, — с представителями Западной Европы. Дорога была весьма кстати, но, пожалуй, еще более кстати пришлось ее строительство. Персам объяснили, какое богатство само по себе потечет им в руки, если проект удастся довести до конца. Кроме того, традиционная ориентация вестернизированной элиты Ирана на Англию вполне уравновешивалась близостью Советского Союза с его чудовищной Красной Армией. По сути дела, не было ни единого резона для отказа, — кроме, понятно, недовольства англичан. После того, как согласие было достигнуто, вызывало досаду только одно обстоятельство: великолепный Тегеран оставался в стороне от трассы. Прикидывали так и этак, — ничего не получалось. В конце концов сошлись на строительстве двух скоростных трасс, соединяющих столицу с двумя крупнейшими станциями Магистрали. Параллельно со строительством самой магистрали начали строить две атомных электростанции, первый блок Мешхедской АЭС запущен в энергетическую эксплуатацию восьмого августа пятьдесят второго года, а первый блок Бушерской АЭС, гораздо более мощный и совершенный, — в январе пятьдесят четвертого. В горячке не обратили внимания, что две этих АЭС оказались всего-навсего первыми АЭС Ближнего Востока... Об этих стройках говорят всякое, и оценки носят, порой, диаметрально противоположный характер. Есть мнение, что при том углеводородном богатстве, которым располагали персы, атомная энергетика есть дорогостоящая блажь, и ТЭС на газе, по советским технологиям, были бы намного дешевле и быстрее. В этом, безусловно, есть своя правда, до конца строительства и первые годы работы Магистраль жила именно на стандартных энергоблоках, в которых горели газ да мазут, да и потом этот путь на долгие годы стал магистральным в развитии энергетики Ирана. Но это и не вся правда. Обучение десятков тысяч специалистов, необходимых для обслуживания объектов атомной энергетики, вывело страну на новый уровень. Радиохимическое производство они создали сами, без помощи СССР. В Москве вовсе не ожидали столь стремительного и солидного развития в Иране машиностроения и промышленности новых материалов. Да что греха таить, — и не рассчитывали на него. К этому времени строительство южной ветви Магистрали было практически завершено.
Отношение к Уинстону Спенсеру Черчиллю может быть разным, но, справедливости ради, мы должны признать, что он являлся незаурядным профессионалом в области политики. Это математики или физики могут достигать выдающихся результатов в молодости. Для того, чтобы стать высоким профессионалом в достаточно сложной области практики, — медицине, геологии, юриспруденции, финансах, политике, — недостаточно иметь большой ум, исходные способности и хорошее образование. Совершенно необходима длительная каждодневная работа в избранной области, когда она, наконец, начинает восприниматься в комплексе, целостно, а не в виде кучи разрозненных деталей. Таким был Ф.Д.Рузвельт, таким был И.С.Сталин, и таким был Черчилль. Старый алкоголик и наркоман, но мастерство, как говорится, не пропивается. Поэтому для него совершенно очевидным являлось то, чего в упор не видели другие, более молодые политики, пусть даже умные, способные и хорошо обученные.
Индийский океан оставался единственным, в который русским до сих пор не было ходу, а теперь, посредством сверхмощного транспортного коридора пробившись и на его берега, Советский Союз получал реальную перспективу через пятнадцать-двадцать лет стать истинным центром мира, главным перекрестком торговых и транспортных путей.
