| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Никто не знает, почему и как это происходит, в один из дней появляется человек с огненными браслетами на руках, расписанными старинной мерцающей инописью, и перед ним склоняется вся нечисть. В любой момент он может воззвать к силе, воспользоваться способностями любого жителя стёжки, или объединить несколько, он противостоит безвременью, но умирает, оставшись в одиночестве. Жители Юкова — его сила и его слабость.
— Добрый вечер, — поздоровался Ефим.
С лета я перестала запирать дверь, она мне нравилась, и тратить деньги на ее замену не имело смысла. Как говорится, три года и одиннадцать дверей спустя, до меня дошло, почему в нашей тили-мили-тряндии крепкие замки вешают не на входные двери, а на люки, ведущие в подвал.
— И тебе, внучок, — бабка встала и резво потрусила к плите, — садись, щас котлеток положу, отощал-то на службе своей.
Она всех встречала, как старых знакомых, и совершенно не осознавала исходящей от них опасности, что ставило местных в тупик, а меня забавляло.
— Благодарю, — хранитель склонил голову, — вынужден отказаться. Служба, — он посмотрел на меня, — Константин пропал. Прошу разрешения на осмотр дома.
— Вы его получили.
— Извольте открыть подпол и чердак, — попросил парень, окинув взглядом гостиную и не обнаружив в ней целителя, прикованного наручниками к батарее. Жаль. он очень бы подошел к интерьеру.
Я отложила вилку и встала. Пусть смотрит, я к пропавшему на пушечный выстрел не подходила. Бабка вздохнула и все равно наложила полную тарелку котлет с макаронами, так, на всякий случай. Я сдвинула стол, откинула крышку люка и включила свет.
— Вежливый какой, — шепнула Марья Ивановна, не подозревая о способностях местных слышать то, что им не предназначается, — и не скажешь, что из КГБ, стервец.
Хранитель позволил себе улыбку, поблагодарил очередным кивком и спустился в подвал.
Это ненадолго, осматривать там особенно нечего.
А вот с чердаком сложнее. Еще пару недель назад я собиралась разобрать завалы хлама, скопившегося за годы, заказать нормальную лестницу с перилами и превратить старое пыльное помещение в просторную спальню. Прежнюю я хотела отдать Марье Николаевне, здраво рассудив, что на девятом десятке не больно-то побегаешь вверх — вниз. Но бабка меня удивила, выбрав местом проживания чулан. Уговоры действовали слабо, взывание к разуму еще слабее. Она никогда не спорила и всегда соглашалась, что бы я ни предложила, иногда вздыхала, как выяснилось, она вообще любила повздыхать, глаза становились несчастными-несчастными, что настаивать я не решалась. Это всего лишь комната, и она не стоит ни минуты плохого настроения: ни ее, ни моего. Очень скоро я поняла: старушка банально тяготеет к замкнутым пространствам. После многолюдных палат центра, ежедневного контроля и наблюдения замкнутое помещение, в которое при всем желании не втиснешь больше одной кровати, выглядело верхом уединения. Хорошо хоть она выбрала кладовку, а не стенной шкаф или подвал. То-то местные обрадовались бы, наконец-то я взялась за ум и держу это вяленое мясо там, где полагается.
В узкую комнатушку, вытащив все, что там валялось и свалив в углу гостиной, я смогла втиснуть кровать, тумбочку, два светильника, ковер на стену, этот атрибут детства вызвал у старушки настоящий восторг, ну, панель телевизора на стену. Комод, куда она сложила немногочисленные пожитки, так и остался в гостиной, но нам обеим это не мешало. А планы насчет чердака отодвинулись на еще более неопределенный срок.
— Вот что значит воспитание, — мысли Марьи Николаевны все бродили вокруг хранителя.
Ага, особенно если его получали пару веков назад в кадетском корпусе, чуть не добавила я.
Хранитель не был нечистью, не ел людей, не стремился самоутвердиться за счет слабого, а потому был всегда вежлив и учтив, не делая разницы между очень полезным Семенычем и бесполезной мною. Он уважал всех, кто жил на стежке, хранил и помогал, если мог. И когда-то давно он был человеком. Прям положительный герой в нашей безумной темной тили-мили-тряндии. Но, обращаясь к нему за помощью, следовало помнить, что он мерил все другими категориями, для него главной была стежка, ее жители, вместе, а не по отдельности, ему не было дела до мелких дрязг, семейных сор, измен и разладов из-за переноса сливной канавы на пару метров левее.
— Дочка, раз уж мой оболтус съехал, к этому присмотришься? — прошептала Марья Николаевна, подняв брови.
Что мне было говорить, когда я привезла ее домой, а она не нашла "любимого Валю" на положенном месте? То, что мы разошлись и он уехал. Как устроится на новом месте, сразу заберет мать к себе. То, что это "как" растянется на годы, я не уточняла. Хорошо хоть, она забыла "мое имя" и Галиной больше не называла, но спросить стеснялась, остановившись на нейтральном "дочка". Внуки были в частной школе, сейчас это модно, и бабушка проглотила мои выдумки без вопросов, может, потому что сама была на них горазда и часто забывала, что говорила ранее и выдавала совсем другую версию.
Ефим вылез из подвала, в глазах скакали веселые чертики. Он картинно крутанулся, видимо, предлагая послушаться совета, и полез на чердак, лестница на который начиналась за чуланной дверью, узкая деревянная, крутая, без перил. Ну, по крайней мере, чувство юмора у него есть.
Я редко видела Ефима, как и все остальные жители стёжки. Он не занимался организационно-хозяйственными делами, как староста, не охранял, в том смысле, который вкладывали в это понятие брежатые. Он именно хранил стёжку. Существовало поверье, что, если принявшего браслеты безвременья часто видят, значит, жди беды и впереди суровые времена.
И теперь он искал Константина на моем чердаке. Сам факт вызывал смутное беспокойство. Зачем целитель хранителю? Чем он важен для стёжки, раз Ефим подключился к его поискам? Наверху что-то грохнуло. Чердак у меня — та еще свалка ненужных вещей, большую часть которых я в глаза не видела, получив в наследство от прежних жильцов.
Молодой человек спустился вниз, на щеке темнело пятно, на мундире осели нити паутины, на сапогах пыль.
— Благодарю за помощь и терпение, — снова этот полупоклон, заставляющий меня чувствовать себя немного неловко.
Больше ни слова не говоря, хранитель вышел в темный морозный вечер. Прежде чем закрылась дверь, в проем успело залететь несколько снежинок, тут же осевших капельками воды на деревянный пол. Ефим никогда не носил ничего, кроме старой, пришедшей из другой эпохи формы и черных сапог. Ему не было холодно зимой, жарко летом, не было мокро осенью, ветрено весной. С медицинской точки зрения он наверняка мертв. С нашей точки зрения он хранил жизнь, и это вызывало уважение и таких, как Тём, и таких, как я.
— Ишь ты, — удивилась бабка, — в наше время обыск по-другому проводили.
Я хмыкнула. Интересоваться, откуда это известно Марье Николаевне, я не стала, все равно расскажет.
— Что за эскулапа ищут? — спросила она, когда мы вернулись за стол.
Любопытство вообще было одной из главных ее черт.
В следующий раз меня заставила вспомнить о черном целителе Пашка. Через два дня по внутреннему кругу и через двадцать по времени людей мы успели нарядить елку и встретить Новый год, впервые за три года я праздновала его не в одиночестве. Попутно уговорила Марью Николаевну на покупку нового пальто, в качестве подарка, так как воротник на старом напоминал хвост лисы, еще при жизни переболевшей лишаем. В итоге я вернулась из города с обновкой, надеясь получить одобрение бабки, так как выбирала на собственный вкус.
Дома застала почти идиллическую картину. Пашку, всхлипывающую на плече у Марии Николаевны, на запястье которой горел голубым светом пятиугольник с вписанным в него символом. Старик постарался, этот знак видели все, кроме самой старушки. Печать предупреждала о том, что ее носитель недееспособен, находится под защитой и может быть умерщвлен лишь с разрешения хозяина. У печати было еще одно свойство: она начинала светиться, когда на ее обладателя была направлена угроза. И эта угроза в данный момент сидела рядом и блестяще притворялась человеком.
Пашка вытерла слезы платком, который подала старушка, в глазах горе. Если бы не свет печати, я бы ей поверила.
— Ох, девоньки, что же это деется, — бабка села на диван.
— Пашка, что случилось? — резко спросила я, бросая пакеты с покупками на пол.
— Костя пропал, — явидь отвернулась.
Вот и приехали.
— Дался вам всем этот целитель! — я села между Марьей Николаевной и Пашкой и передразнила, — Костя?
Глаза явиди полыхнули алым цветом злости.
— Так-то лучше, заканчивай мелодраму и рассказывай, зачем пришла, не плакать же.
— Дочка, — в голосе моей бабки слышалась укоризна
— Я хочу найти Константина, — гнев высушил Пашкины слезы.
— Прекрасно. Присоединяйся к всеобщему безумию. Штаб у старика дома. Тебя проводить?
— Они меня выгнали, — явидь отвернулась.
— Это кто ж такой смелый? — удивилась я.
Бабка сжала махонькие кулачки и потрясла ими в воздухе.
— Мужики, — у нее получилось не слово, а ругательство.
— Ефим. Он считает, я потеряла адекватность суждений и не могу смотреть на ситуацию непредвзято.
— А ты можешь?
Пашка вскочила, зашипела, скидывая человеческий облик, как отслужившую свое кожу, и стремительно обрастая чешуей. Агатово-черные пластины, иглы когтей, двойной ромб зрачков, волосы, обычно свободно лежавшие по плечам, приподнялись наподобие капюшона. Ноги стали срастаться в хвост, сперва тазовые кости, затем колени, лодыжки, ступни, каждый сустав удлинялся вдвое. Теперь было понятно, почему Пашка носила только юбки.
— Батюшки светы, — Марья Николаевна перекрестилась. Все мы атеисты до первого встреченного монстра.
Явидь броском приблизила свое лицо, вернее, теперь уже морду, к моему. Странный травяной запах ударил в ноздри. Раздвоенный язык танцевал между острых клыков, в горле по-прежнему зарождалось угрожающее шипение.
— Что происходит? — я не отпрянула, не отвела взгляда от горящих зрачков, зная, это будет расценено как слабость, или еще хуже, приглашение к охоте. Бабка размеренно что-то бормотала. Молитву? Главное, чтобы не сорвалась в истерику, не побежала и ее не хватил сердечный приступ. С остальным разберемся.
— Я спрашиваю, потому как впервые со дня нашего знакомства вижу твой настоящий облик. Не возьмешь себя в руки, рискуешь остаться без работы, так как сама устранишь объект наблюдения.
В бабкином речитативе явно проскользнуло "чудище поганое", и я с какой-то необъяснимой гордостью поняла: она не молится, а перебирает ругательства.
По телу явиди прошла дрожь, встопорщенные чешуйки стали смыкаться. Пашка метнулась в сторону, уронив хвостом стул, шипение стихло. Обратное превращение мы встретили тишиной, даже у старушки кончились ругательства. Подруга невозмутимо надела обратно туфли, подняла стул и села. Печать на руке бабки потухла.
— Извини, — буркнула явидь, ставшая девушкой. — Я немного не в себе.
— Я заметила.
— Ты не понимаешь, — она повернулась, выдохнула, на что-то решаясь, и выдала. — Я отложила яйцо.
Святые, лучше бы шипела. Новость сама по себе... Ну, не простая, и, как реагировать, я не поняла, но явно не умиляться и спрашивать, кого она больше хочет, мальчика или девочку. По правде, об особенностях размножения "нелюдей" я слышала в первый раз и, надеюсь, в последний.
— Отец — Константин, — добила меня девушка.
— Еще новости есть? — уточнила я.
— Он пропал!
— Еще бы, — внезапно сказала бабка, — сбежал, стервец. Хотя, если ты и ему показывала крокодилью рожу... — она замолчала и стала о чем-то усиленно размышлять.
— Отлично, — резюмировала я. — Поздравляю! От меня что требуется?
— Съезди со мной на стежку в Иваньково.
— Зачем?
— Вот и Ефим заладил: зачем да зачем. Я должна что-то сделать, понимаешь! Должна! Он раньше там жил. И ушел. Бросил все без объяснений. Хранитель говорит, нет там ничего, без нас караваны охотников за приключениями туда-сюда ходят.
— Может, он прав?
— Может, — Пашка встала, — но съездить со мной ты можешь?
Если бы кто-нибудь сказал мне, что приму участие в поисках черного целителя, я бы назвала его дураком. Или пророком. Ситуация напоминала ту, в которую угодила я летом, когда понимаешь, что идти не следует, да и окружающие твердят о том же, но не идти не можешь. Иногда, несмотря на все доводы разума, выбора у нас нет. Теперь глупости совершала явидь, а я составляла компанию.
Волга замерзла, и с берега на берег люди перебирались на своих двоих, невзирая на таблички, запрещающие это делать и ежегодно расставляемые службой спасения. Наша цель не требовала подобного героизма. Она требовала идиотизма. Стёжка была на этом берегу. Я поставила машину на то же место, что и Веник. Кусты завалило снегом по самую макушку, с реки дул пронизывающий ветер, поземка вилась вдоль дороги. Зима выдалась снежная, она каждый год такая выдавалась. к удивлению служб города, в этом плане ничего не меняется ни тридцать лет назад, ни сейчас. Тропинка была прежней, так же притягивала и уводила между двумя снежными отвалами. Ее никто не чистил ни от снега, ни от листьев, веток, мусора, но ветер безвременья справлялся с этой работой лучше человека, вдыхая и выдыхая снежные вихры, словно живое существо, заточенное в сказочный ледяной плен.
— Сколько у тебя сегодня? — спросила Пашка, первой спускаясь к реке.
Мне не надо было уточнять, что она имеет в виду, воспоминания о переходах на своих двоих у меня не самые радужные.
— Уже три, но на машине, — я шла следом, — еще пару я как-нибудь выдержу. Заночевать можно и в городе, а в Юково завтра вернуться.
Явидь кивнула и больше не оборачивалась. Найдем что-нибудь или нет, но она не успокоится, пока не вернется целитель. Если вернется. Язык не поворачивается ей сказать, что я надеюсь на обратное.
Вечер человеческого дня стал сменяться молочной мутью тумана. По позвоночнику пополз холод, не имеющий к погоде ни малейшего отношения, мы вошли в переход. Пашка шла размеренно и спокойно, не замедляясь и не ускоряясь, не смотря по сторонам, и, если бы я рванула в non sit tempus, она бы ничего не успела сделать. Пока до полной потери контроля было далеко. Я мысленно проигрывала припев популярной песенки и не поднимала головы от дороги, стараясь ступать след в след за подругой. Наверное, все дело в мыслях, потому как ни малейшего желания бросить все или остаться в безвременье я не ощутила. Сейчас отчаяние глодало не меня, а Пашку. Но магии перехода нелюдь не по зубам, они слеплены из другого теста. Да, было жутко. Да, тихо, как всегда. Да, хотелось закончить все побыстрее. Но как только мелькнула первая паническая мысль о вечности конкретно этого перехода, мы вышли к деревне, к тому, что когда-то было ею.
Оставшись без жителей, без хранителя, стёжка не схлопнулась в один момент, как бывает, а сдавала свои позиции каждый год, месяц, день, час. Безвременье откусывало от нее по кусочку, стирало дома, поглощало дороги. Так будет до тех пор, пока здесь не останется того, что не по силам уничтожить даже non sit tempus, того, что было здесь с начала времен — нитка, соединяющая миры, дорога и больше ничего. Так было, пока сюда не пришли люди, звери, ведьмы и демоны, пока не основали поселение. Возможно, этому месту еще повезет.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
