Имперский сыщик. Аховмедская святыня

Глава 13, где выясняется, что Черный не человек, но и не прочий

Поднимался Мих осторожно, подолгу останавливаясь и прислушиваясь к звукам наверху. Издали это казалось презабавным: огромных размеров ордынец (тем более что для прочей резвости мундир и сапоги пришлось снять) крадется подобно кошке, завидевшей легкомысленного голубя. К чести филеров и прочему разномастному люду, по внешнему виду к полицмейстерству имевших самое дальнее отношение, но все же являвшихся подчиненными Николая Соломоновича, двигались они тоже бесшумно. Единственный раз под кем-то скрипнула половица, но тут же выпрямилась и больше на окаянную никто не ступал.

Шел орчук первым, представляя собой, по словам Витольда Львовича, "орудие таранного типа". Далее, на почтительном расстоянии, следовали сначала Меркулов с полицмейстером, а только потом уже все остальные. Развернуться на лестничном подъеме не представлялось возможным, с трудом одновременно двое встанут да только мешаться друг другу будут. Единственная допустимость для маневра — площадка, где квартиры располагались, вот туда и надобно было добраться бесшумно, а потом уже все начнется.

План Николай Соломонович изложил быстро, благо опыта у него на двоих имелось. Мих все то время на Меркулова глядел, тот хоть и молод, да мнение свое по каждому вопросу имеет, а разумения на целый университет, если не боле. Но и Витольд Львович со всем согласился, единственное, орчука на острие штурма выдвинув. Только полукровка воодушевился и обрадовался, тут же его будто водой колодезной и окатили. Вся его задача оказалась простой и незамысловатой: одним движением выбить дверь, а потом отступить назад, дав простор летучему отряду. Дескать, нерасторопен будет орчук в крохотной квартире, точнее, как поведал владелец, комнате.

Мог бы поспорить с тем Мих, да не стал, коли уж хозяин решил, так и будет. Уверен был Меркулов в успехе операции, уговорил ко всему прочему под окна не двух людей выставить, а четырех, потому что путь для отступления у Черного один. Посчитал орчук, если вдруг и выпадет неприятель из окна, там его угостят двумя десятками пуль. Как бы резок не был Черный, да ежели даже в бронежилете, хоть одна, но сразит. К прочему, наказал Николай Соломонович целиться не в тулово, что защищено могло быть, а по ногам, чтобы прыть всю разом утратил. Очень хотел полицмейстер ворога живым взять.

Поднялся до самой двери Мих, глубоко и судорожно вздохнул, стараясь унять бешено стучащее сердце, и на Меркулова, что в двух шагах от него был, обернулся. Господин кивнул, сжал в правой руке револьвер, а левой за перила взялся, дабы оттолкнуться и внутрь рвануть, как только возможность представится. Трость-шпагу внизу оставил, ни к чему она здесь была, не вывернешься, не размахнешься.

Проговорил орчук про себя "Отче наш", одними губами, без слов, да пнул ногой дверь под самый замок. И посерьезнее вещи ломал, обычно, конечно, не нарочно, по случайности, но все же опыт в подобных делах имел. Вот и теперь треснула дверь вместе с косяком, отлетела та в сторону, лишь на нижней петле оставшись. И сразу Мих назад отступил, как оговорено было. А далее все в одно мгновение смешалось.

Едва только нога босая коснулась дерева, как почувствовал орчук воодушевление уже узнаваемое. Даже поворачиваться не пришлось, чтобы увидеть глаза отстраненные полицмейстера, так Мих все понял. Заметил и еще кое-что. У крохотной печи с открытой решеткой сидела темная фигура, завернутая в плащ, а рядом с ней стопка листов. И судя по яркому пламени, бумаге была уготована скорейшая расправа.

Дернулся Черный от удара орка, поколебался, совсем чуть-чуть, взгляд на листки уронив, но все же рванул к окну. Но его нерешительности стало достаточно, чтобы серой тенью ворвалось внутрь нечто, уже у самой стены врага схватившее и отшвырнувшее в сторону. Кувыркнулся Черный, вскочил на ноги и стал напротив Меркулова, окно загораживающего. Тут уже и сам полицмейстер внутрь вбежал, выставил пистолет в сторону злоумышленника да стал стрелять.

Многое в своей жизни орчук видел, но подобной прыти никогда. Тем более сказал бы кто, что ежели постараться, то можно от пули увернуться... Таких брехунами обзывают и под ноги плюют. Но все же глаза не врали. Едва только револьвер на Черного уставился, бегом с места тот бросился — сначала на спинку кровати наступил, потом двумя шагами по стене пробежал и, падая уже, перевернулся в воздухе близ Меркулова. Хозяин не зевал, пнул противника в грудь, точнее попытался, но извернулся неприятель, вскользь удар пришелся. Схватился с Витольдом Львовичем, вернее, так Мих предполагать только мог, ибо замельтешило в глазах, аж тошно.

И Николай Соломонович, к тому времени два раза выстреливший, к ним поспешил, обходя сбоку Черного и давая остальным филерам проход. Будь Мих ростом пониже, так и не увидел всей трагедии разыгравшейся дальше. Дверь-то облепили со всех сторон, да вот только стрелять никто теперь и не думал — не ровен час в Меркулова попадешь. Тем более видно в общем мельтешении, одерживает пристав следственных дел верх, все больше ударов пропускает Черный, все реже удается ему увернуться.

Да забыли про коварство последнего. Уступая в поединке, шаг за шагом разворачивался злоумышленник и вдруг в один миг, будто специально под удар подставился. Прямо в лицо, точнее в маску кулак Витольда Львовича пришелся. Загудели одобрительно филеры, прямо как мальчишки, свободнее выдохнул Николай Соломонович, а Черный отправился в недалекое путешествие на пол. Только тут странное и произошло.

Кулачная наука для Миха никогда трудной не была, замысловатостей в ней не особо много. Либо бей, либо бит будешь. Коли уж хлестнули тебе хорошенько по физиономии, то будь добр упади и лежи. Ежели не сильно втемяшили, головой отряхни, мутным взором округу обойди, а уж потом поднимайся, чтобы дальше получить. По крайней мере, всегда так было. Но у Черного наука своя была, неправильная, не выверенная. Тот, влекомый силой удара, вдруг как гуттаперчевый болванчик оттолкнулся руками, потом, перевернувшись, ногами добавил и выдал такое сальто-мортале, что приземлившись, очутился аккурат за полицмейстером. Ахнуть никто не успел, только Меркулов на пару шагов дернулся, но Черный упреждающе развернул в его сторону Николая Соломоновича, будто куклу тряпичную. Одной рукой он обхватил шею Его высокородия, а в другой невесть откуда взявшийся кинжал прижимал к шее полицмейстера.

— Револьверы опустить.

Никогда прежде не слышал Мих подобного голоса. Негромкий, бесцветный, как вода, неживой. Без говора, будто всю жизнь Черный в Моршане провел, но вместе с тем понятно, что нездешний. Чужой, одним словом, и своей бесчувственностью отталкивающий.

— Опустите или полицмейстер умрет.

Медленно и неохотно послушались злодея филеры, а вместе с ними Витольд Львович. Было видно по Меркулову, что хочет он броситься на обидчика, но не решается. И Черный это понял.

— Не пытайтесь, титулярный советник. Я успею зарезать полицмейстера прежде. Отойдите от окна.

Орчук к тому времени подле самой двери стоял, потому заметил, каким злым стало лицо Меркулова. Никогда господина таким не видел. Желваками играет и чуть ли не зубами скрежещет, но делать нечего. Стал медленно полубоком уходить в сторону замолчавших филеров, походивших на отару овец, увидевших волка. А Черный теперь напротив, к окну подходит. На остальных и не смотрит даже, не беря в расчет, а с господина взора не сводит. Хотя, не видно глаз за маской, но голова в сторону титулярного советника повернута.

Так и двигались полушагами: медленно, степенно, аккуратно ступая на половицы. Будто в зеркало смотрелись, стараясь движения друг друга повторять. Понятно, Черному затруднительнее это дело — перед собой толкает Его высокородие. Да все несподручно, не с руки, Николай Соломонович ведь повыше пленителя своего будет. Так и танцевали бы дальше, да вдруг полицмейстер, точно споткнувшись, полетел вперед, аккурат на Меркулова, а следом звон стекла раздался. Только потом понял Мих, что Черный специальным образом толкнул Его высокородие, а сам в окно сиганул.

Заговорили почти одновременно снаружи револьверы, а орчук в который раз порадовался предусмотрительности господина. Ведь сам полицмейстер, который сейчас с пола только на ноги становился с помощью Витольда Львовича, хотел всего пару людей оставить. Теперь наделают дырок в Черном, поболее чем дуршлаге. Еще бы умудрился ноги не сломать, он ведь Его превосходительству живой нужен был.

Наступившая следом тишина оглушила, ударила по ушам, будто пушка ядром разродившаяся. Потому голос Меркулова, который уже подле развороченной рамы стоял, прозвучал пугающе.

— Не стрелять!

И был таков. То бишь как стоял, так и выпрыгнул наружу. Несколько филеров, самых бойких, бросились к лестнице, чтобы перехватить Черного, а Мих напротив, внутрь протиснулся, бережно полицмейстера, шею потирающего, оттеснил, да к проему примерился. Тесновато, конечно, но быстрее пути внизу оказаться нет. Люди в засаде еще револьверы перезаряжали, потому выбрался кое-как наполовину из окна, потом ногу перебросил, другую, да и спрыгнул. Филеры сначала вздрогнули, но поняв, что это за дура приземлилась, поспешили дальше пистолетами заниматься. Зачем спрашивается? Даже Витольда Львовича почти не видно, несется серым пятном вперед, а уж Черного и подавно.

Да только и Мих в беге поднаторел. Вот и теперь шаг, второй, третий сделал и уже несется подобно локомотиву, единственно что паром не дышит да рельсов впереди нет. Но на пути у орчука лучше не становиться — задел случайно палку, на которой веревка для сушки белья натянута — только треск послышался, ненароком плечом коснулся стены следующего дома — песок кирпичный посыпался. Не бежит Мих — мчится как лошадь на волю пущенная, хотя как раз свободы действий сейчас орчуку не доставало. Места и пространства маловато, возможности нет развернуться, приходится себя сдерживать.

Но кончились дворы, выскочил орчук в проулок, чуть в стену не впечатавшись, заозирался. Справа, по всей видимости, Солоновка, но до нее еще добраться надо. Путь не близкий, а фигур не видать. Слева же, в двух шагах, Краснокаменка. Только странно, ни Подберезкина нет у угла, ни еще одного филера, сюда же приставленного. Только... ботинок.

Похолодело у Миха внутри, несколькими большими шагами расстояние преодолел, выскочил на Краснокаменку и тут все открылось. В стороне с зажатым в руке револьвером, раскинув ноги в разные стороны, лежал тот самый второй, имени которого орчук не знал. А вот рядом с ним, чуть выставив ногу с худым ботинком, для конспирации в нескольких местах дырявым, в проулок, отходил Подберезкин.

Приходилось видеть Миху умирающих людей, не вдоволь, но приходилось. Вот и теперь лишь взглянув на самого талантливого филера, сразу орчук все понял. Рана на шее оказалась слишком обширна, как ни старался сейчас Витольд Львович сдержать кровь, льющуюся оттуда, но ровным счетом ничего не мог поделать. Странная, наверное, картина. Высокий молодой титулярный советник, если судить по мундиру, пытался тщетно спасти нищего старика. Хорош был Подберезкин в таком деле, настоящий дока: ногти и вправду обломаны да не ухожены, кожа темным натерта, будто в гари, волосы сваляны в грязную шапку, одежда, опять же. Единственный просчет вышел с глазами. Слишком они молодые были, встревоженные, жадные до жизни. Цеплялся ими Подберезкин за всякую мелочь, точно веревкой привязать к этому миру себя пытался. И с каждой секундой все быстрее глаза бегали.

— Ну что стоишь?! — Крикнул, обернувшись на него, Меркулов. — За врачом беги!

— Господин... — Замялся Мих.

— Беги, говорю! На Терентьевской клиническая больница! Волоком сюда врача тащи!

— Господин, все уже... Преставился.

Меркулов посмотрел на лицо Подберезкина. Тот и правду затих. Кровь еще лилась сквозь пальцы Витольда Львовича, но взор филера уставился теперь в одну точку, застыл, будто лежащий об чем-то крепко задумался. Орчук перекрестился: недолго мучался, сердечный.

Витольд Львович уселся рядом на мостовую, вытер окровавленной рукой лоб, нисколько не обращая внимания на юшку, и устало посмотрел на Миха. Аж вздрогнул полукровка. Лицо у хозяина молодое, благолепное, ни морщинки, ни пятнышка темного, а вот глаза старческие. Измученный взгляд, истерзанный, обессиленный. Точно сгорает изнутри. Только виду Меркулов не подал.

— Пойдем второго посмотрим, может, жив еще...

Филер, лежащий с раскинутыми ногами, оказался всего лишь в беспамятстве. Прежде чем его привели в чувство и он начал говорить, горемыка испуганно похлопал глазами, смотря то на Меркулова с окровавленными руками, то на бездыханного Подберезкина с развороченной раной на шее. К тому времени подоспел и полицмейстер с остальными. Некто услужливый из филеров достал ведро воды с тряпкой, а орчук уже помог господину умыться — негоже окровавленному людей пугать. Остальные тоже без дела не остались. Один принес большой кусок парусины (сдавалось Миху, что подобный он видел в одном из дворов, пока бежал сюда), второй помчался за извозчиком, тело увезти, несколько сразу стали разгонять набежавших зевак.

Только Витольд Львович ни на что внимания не обращал, вцепившись в выжившего пострадавшего. Рядом стоял Николай Соломонович, явно тоже заинтересованный, но в допрос не вмешивался.

— Постарайся ничего не упустить. Как было?

— Я в проулке стоял, шагах в пяти отсюда, вон там, — указал филер, тут же почему-то потрогав голову. — Заслышали мы сначала, как стекло бьется, потом выстрелы раздались. Ну и стало сразу понятно, что к чему. Револьверы достали, только сделать нечего не успели. Выскочил этот... этот... в плаще, меня так кулаком треснул, и все... Потом уже вас увидел.

— Этот ж какая сила удара должна быть, чтобы на пять шагов отбросить? — Удивился нахмуренный полицмейстер. Было видно, что он крайне раздосадован сорвавшейся операцией, если не сказать больше, но пытался бодриться. — Да тут и больше пяти.

— По моему опыту, Черный способен и не на такое. — Ответил ему Меркулов и вновь повернулся к пострадавшему. — Как вы себя чувствуете? Голова кружится? Тошнит?

— Да, и кружится, и тошнит, — ответил филер.

— Ему надо к врачу, — вновь повернулся к полицмейстеру титулярный советник, — по всей видимости, головотрясение.

— Ребехин, Куйко, — негромко произнес Николай Соломонович, но подчиненные будто выросли перед ним из-под земли.

Его высокородие отдал приказы относительно пришибленного, того бережно подняли под руки и отвели в сторону. Витольд Львович тем временем выпрямился и потер темя, явно над чем-то задумавшись.

— Он вас знал, — обратился Меркулов к подошедшему Николаю Соломоновичу.

— Кто?

— Черный. Он сказал: "Отпустите или полицмейстер умрет".

— Да меня много кто в городе знает, все-таки Истомин не последний человек. Или вы меня в чем-то подозреваете?

— Теперь нет, — честно признался Меркулов, — раньше да. Черный действительно мог вас серьезно поранить, вон даже след остался. — Указал он на свежий порез, еще подернутый сукровицей. — Тем более если бы и вправду были замешаны, то не стали рисковать жизнью своих людей здесь, не выставили подчиненных под окнами, одним словом, дали Черному спокойно уйти. Нет, вы ему ничего не сообщали.