— А я вааще не сплю, — пробормотал Натан в подушку. — Только дремаю. Как собаки.
Алик прищурилась на окно — с улицы доносились беспокойные визгливые голоса соседок. Женщины что-то активно обсуждали, спорили, делились впечатлениями и мнениями... Они оккупировали весь двор своими криками. Бывает так, что голоса не слишком и громкие...но всё равно они почему-то неприятно режут уши... Может, дело в интонации, в настрое...в негативной окраске?..
— Вот в Новой Гвинее, например, — продолжал Нат, нехотя поворачиваясь к свету, — люди дремлют большими группами, чтобы сквозь сон слышать дыхание соплеменников, поэтому...
— Так тебе просто не с кем спать? — догадалась Алик и сама удивилась, какой же ядовитой она иногда бывает. — Швед!
Звякнули кружки, засвистел призывно чайник.
— Кхм... — Натан сел на раскладушке и поглядел исподлобья на девушку.
Блин, какая ж ты... А чё! Я вообще не против сменить национальность...если обстоятельства располагают. Но обстоятельства, видимо, против. У-у...стоит, хлеб маслом намазывает... Чувствую, долго она мне этого шведа помнить будет.
В коридоре показался лохматый Леший, не спеша он вытирал голову большим махровым полотенцем и напевал что-то весёлое. Ната всегда поражала одна чисто Лешаковская особенность: утром он часто был в духе. То есть каким-то непостижимым образом умудрялся быстро приходить в себя.
— Леший, — крикнул Натан, — убери, пожалуйста, куда-нибудь свою жену!
— А? — махнуло полотенце.
— День, говорю, её куда-нибудь... — взмолился Нат. — Алик, тебе никуда не надо, а?
Только коварно прищурилась. Ха!
— Ну, хоть на пару-тройку дней, честное слово... Мы б с Лешим пробежались по...
Из коридора в Натана полетело полотенце.
Молчу. Молчу и складываю раскладушку. Злые рациональные люди...
Глоток кофе, бутерброд в карман...всё, я ушёл!
Солнце так ударило в лицо, что на несколько секунд полностью ослепило. Удивительно, ведь собирался же дождь. Уже давно собирается, собирается...но только покрапывает...никак не решится обрушиться на город. Происходит какая-то невидимая людям борьба, противостояние небесных сил...
Вдруг неожиданно окружили расплывчатые, но очень озабоченные женские лица. Бла-бла-бла... Кто? Чего? Да отвалите вы...
Натан выбрался из круга, услышав только обрывки фраз... "Вы ночью ничего не слышали?..", "Какой только негодяй...", "А сами из какой квартиры будете?"..
Яркие кружки фольги на асфальте, тонкие полоски разноцветной бумаги и бенгальские палочки...
А под балконом... Под балконом сидела кошка. Худая, какая-то неестественно длинная, серого, почти пепельного цвета. А рядом — много-много мохнатых комочков. Серых, чёрных, с пятнами...усатых, кричащих... Она безуспешно пыталась собрать их в кучу. Испуганный настороженный взгляд... Не подходи...
Нат поглядел на неё. Соседки...котята...
Автобус, подходящий к остановке, кучка детей с рюкзаками за плечами и в руках...они толкутся у дверей, оживлённо кричат что-то, потом быстро утрамбовываются и скрываются во внутренностях автобуса... Пенсионеры с авоськами, кошёлками... Маленькая полноватая девушка с сумочкой на остановке... Долговязый худой парень, поглядывающий на неё и не знающий куда бы деть свои длинные болтающиеся руки... Смущается.
Натан усмехнулся.
По аллее — цепочки гуляющих с колясками мам... В песочнице — дети в разноцветных комбинезонах...
Озноб прошёл, как и боль в мышцах. Осталась только лёгкая слабость. Хм... Считается, что от большинства наркотиков физической зависимости не развивается...ну-у, травка, например... Или же синдром проходит через несколько дней и его вполне можно пережить. Привязать себя к кровати...ремнями... Глупо. Нет — закрыться в совершенно пустой квартире, консервов набрать, мешок спальный — на пол...и переживать... Возможно.
Такие звери крепче держатся за психику. Мало ли? Да, бля, сверх достаточно. Ловкий ход. И не помогут тут ремни...
На столбе объявление. "Худейте быстро, легко, надолго!"..
Постоял немного, почитал. "Худейте с нами! Мы гарантируем результат!"
М-да... По-моему, мир никогда не изменится. Что ни делай с ним, а вот такая бредятина всё равно останется и будет процветать...в мозгах людей. Больных. Кто-то умный сказал, что разруха начитается в голове... Как жалко, что она там не заканчивается, а распространяется, как зараза далее.
Видения блокадного Ленинграда...люди-скелеты под опасностью смертельной пули... Нет, уже не пули. Голода. Себя.
Может, мне устроиться санитаром в какую-нить больницу, а? В этом я хоть чё-нить секу... Типа: психов надо лечить психам.
Девчонка, что стояла на остановке, не дождалась транспорта и пошла пешком, придерживая сумку на плече. Ремешок сумки был тонким, коротковатым и соскальзывал... Нат поглядел на долговязого. Ну? Ну, чё ты торчишь тут, как тополь? Бля!! Ну! Пнуть тя, что ли?.. Думает он. Голову свою стриженную чешет, сомневается... Да если б я в своей жизни столько сомневался, я б...
— Не хочу в детский сад!! — крик справа вперемешку со слезами.
— Тише, говорю тебе! — молодая женщина одёрнула кричащего малыша и, нагнувшись к нему, что-то быстро заговорила.
Он обиженно засопел.
— Ну, мама! — закричал снова.— Ну, я кушать буду! Честное слово! Я...я буду бабушке помогать!.. Ну, мама!
Ух ты...настырный какой.
— Успокойся... — мама присела на корточки и поправила ребёнку шарф.
Малыш шмыгнул носом, надул губы, поглядел куда-то через дорогу...и вдруг улыбнулся...помахал рукой приветственно. Нат обернулся. По противоположной стороне дороги торопливо шёл мальчишка в спортивной куртке и кроссовках. Кроссовках фирмы "Adidas". Остановился, весело помахал и крикнул:
— Привет, гитарист!
Нат нахмурился. Хм... Потом плюнул и тоже помахал мальчишке.
Долговязый парень сорвался с места и поспешил куда-то. Но девушка с сумкой уже скрылась из поля зрения. Осталось только спросить: ты этого ждал?.. Дур-р-рак! Люди дотошные, склонные копаться в себе и окружающих...возможно, никогда так ничего и не поймут.
А кому-то...кому-то от рождения дано это понимание.
...За рукав...теребят. Нещадно. За плечо. Грубо. Жёсткими пальцами. Убирают с лица тонкое пропахшее хлоркой одеяло. А простынь пропитал пот... Неясные голоса... Хм... Всё равно мир для меня в тумане. Во-первых, я глубоко в подушке, а во-вторых, сквозь волосы вы расплываетесь и светитесь радугой... халаты белые...маленькие и большие... высокие и низкие...старые и молодые... В глазах от вас рябит, вот что. А во рту горечь...
Кто-то приходит в зелёном халате... Хоть какое разнообразие. Листает журнал... Смотрит поверх очков... Умный взгляд безразличной души... Какого х..я вообще здесь делаю? Это он, халат, так думает, наверное. Не я. Я-то теперь точно знаю, что делаю. Здесь.
— Подымайся! — доносится извне скрипучий старушечий голос.
Господи...нет...снова эта бабка... Не уймётся никак. Ей что, дома делать нечего?.. Внуков бы воспитывала... А-а...она ж санитарка... Наверное, ещё с войны...1812 года...
— Ну-ка вставай! — совсем близко, почти над ухом.
У парня с соседней койки упал катетер, расплескал по полу всё содержимое... Бля, если мне когда-нибудь...только соберутся...если даже мысль у них такая возникнет... Я всех перестреляю. Нет, стрелять нечем. Задушу.
Тусклый свет дневной лампы пробирается сквозь сон и мрак...ко мне... Натягиваю одеяло, но бабка хватается за противоположный его конец и тащит с силой. Ах ты блин... Сдохнуть можно. Ладно...я буду спать так.
— Подымайся, злыдень!
Злыдень — это я. И не просто какой-то там непонятный, а вполне конкретный — волосатый и немытый. Жаждет она меня постричь. Дура. Своими ржавыми столетними ножницами. Вшами пугает... Фу. Один раз такого наговорила, ещё с военных времён и своей бурной (о, не сомневаюсь!) молодости, что действительно потянуло помыть голову...
Трясёт за руку... Не надо меня тр-р-рогать — нахамлю. Хотя...пожалуй, это ещё кто кого...от твоего, бабка...хм...разговора у меня у самого уши в трубочку сворачиваются... Где ты такого нахваталась и как врачи тебя терпят, не представляю...
Слушай, ну потряси кого-нибудь другого, а?.. Вон, правым глазом вижу, сосед мой проснулся. Галстуки тормошит. Вечно его привязывают к кровати этими галстуками... Весёлые такие, разноцветные...
Я никогда галстуков не носил. Не потому что не люблю, просто...
— Подымайся!!
Сейчас подымусь и убью тебя. Тапком. Если найду. Тапок. Ой, бабка... Вчера в меня загоняли тизерцин... Ты хоть знаешь, что это? Вот и я не знаю... А х..во так, как будто знаю.
— Если не встанешь сейчас же, милицию вызову! — трясёт кулаком бабка.
Затылком вижу, что трясёт кулаком. Сейчас, чего доброго, схватит за ногу и стянет на пол. Она может. Уж если по двадцать километров раненых в войну таскала... Стоп. Какую ещё милицию? Она совсем сдурела?
Хватается за бок своими корявыми цепкими пальцами... Придётся перевернуться и лицезреть. Прикрываю глаза от внезапно яркого света. Боже, как вы прекрасны, баб Зин!..
— Если сам к нему не выйдешь...— хмурится баба Зина и бормочет что-то невнятное.
Пальцем кривым грозит. Уши у меня заложило... И затылок болит. А ещё — спина. Видимо, крылья растут...
Закрываю глаза и высказываю ей всё, что на душе. А она...хватает меня за уши и сильно дёргает. Ору. От неожиданности и возмущения вскакиваю с койки. Это спасение — она маленькая, достанет мне до подбородка, только если подпрыгнет. Кроет, на чём свет стоит. Аж палата дрожит, и сосед мой слева стонет...
Что? Кто пришёл? Куда пришёл?.. Ко мне пришёл?
Медленно осознаю... Невозможно. Ко мне кто-то пришёл. Это меняет дело, потому что это просто ужасно. Меня ни для кого нет. Никогда. Навсегда. Ко мне никто никогда не должен приходить — я этого не хочу.
Кричит — выйди. Я говорю — нет. Ни в жисть. Лучше сдохнуть. Лучше катетер...э-э...нет, лучше всё-таки сразу сдохнуть. Меня ни для кого нет, я для всех умер. Бабка, ты что, не понимаешь? Я сдох для них всех!!
Никуда не пойду. Да задуши ты меня прямо здесь, на месте. Галстуком. Я никогда ни к кому не выйду, потому что...это уже не я. Другой.
Падаю на койку лицом вниз. Осторожно натягиваю одеяло...
— Скажи, что здесь нет таких... — мямлю.
Рука от капельницы чешется... Из-под повязок — синяки смотрят нахально...
— Да говорила уже! — кричит прямо надо мной. — А он сказал, больницу разнесёт!
Страшно — сейчас опять за что-нибудь схватит и потащит к выходу. Вот настырная бабка... Кто там чё разнесёт?..
— И разнесёт! — крик пронзает всё вокруг. — Огроменный как великан какой! Страш-ш-шный!! — шипит.
Стук в окно. Камешки мелкие в окно...тук-тук...
Поднимаю голову. Кто это мою баб Зину смог напугать?.. Обалдеть можно. Ему ж...того...памятник надо. Её ж даже фашисты...
— Выйди к нему, злыдень, — говорит.
Уж не знаю, куда послать тебя, бабка, фантазии не хватает...
Камешки в окно...тук-тук...
Ладно...злыдень выйдет... Им же хуже. Всем. И разом. Во-первых, ещё не факт, что меня узнают. Во-вторых...
— Тапки одень!! — кричит вслед вперемешку с матом.
Какие...к такой-то матери...тапки!
Бр-р... Скользкий кафель сумрачного коридора... Мороз по коже... Видеть ничего не хочу. Босиком иду. Ну, кто же там пришёл, чтоб его... Как пришёл, как узнал... Ироды... Мож...мож, всё-таки не ко мне, а?.. Кто к психу в окно камешки кидать станет?..
О, опять сидит этот мужик в коридоре. Вечно его...свои же соседи в коридор из палаты гонят. Сидит, в пол уставился. Тоже босиком сидит. Ноги худые, синие, ступни длинные...не ступни — ласты...
Свет там, в конце коридора. Холл. Дошёл уже...вот, два шага сделать... Нет, останавливаюсь. Не пойду. Ни за что не пойду. Не заставите. Не имеете никакого морального и иного права.
Справа коридор и слева коридор. И холодом тут тянет. Сквозняки. В пижаму кутаюсь, насколько это возможно. И сзади коридор. А впереди...дверь. Верх у неё стеклянный, но видно мало что — рифлёное стекло. Жёлтое. Пара фигур видна только и всё. Одна — большая, просто огромная, чёрная... И голос слышен...не просто бас, а грохот какой-то... Великан...
Трогаю стекло. Хочу услышать, что творится в холле. Гул. Одинокий гул, спор какой-то, шум... Санитар там ещё.
Кладу ладонь на стекло. Уходите. Вон. К чёрту.
Нет? Сам уйду.
Поворачиваю влево. Вот, там другой тёмный, сумрачный коридор. Длинный, до противоположного крыла здания... Если пролезть через запасную лестницу, которая уже лет пять на ремонте, можно попасть на террасу заднего двора...
— Куда ты?!! — кричит баба Зина. — Куда пошёл?!
Блин. Ладно...
Выдыхаю медленно и решительно хватаюсь за ручку. Открываю. Вам же хуже. Что, страшных снов захотелось?!
Фокс...
Стою в дверях. Ни вперёд, ни назад ни шагу.
Фокс. Откуда?.. Как?.. Зачем?.. Проехали. Ну и?
Смотрит на меня. Застыл. Косматый, огромный, как северный медведь. Куртка на нём кожаная, джинсы...сапоги...борода до груди...
Если честно...руки у меня дрожат... Я ручку дверную, собственно, поэтому и не отпускаю. Чтобы не дрожали. Или чтобы не так заметно было. Мне.
Санитар возмущается, гневно говорит что-то... Фоксу. Говорит, что я — это я. И вообще приём у нас строго ограничен, по бумажке главврача, а ко мне — так вообще нельзя, потому что я — двинутый. Всем психам псих, блин. Вечно у него каждый подвернувшийся псих — самый главный.
Фокс уже не слышит санитара, ко мне подходит. Широкими такими шагами. Решительными, уверенными. Руки у него — с лопату каждая. Ну...мне по крайней мере так кажется...
Не говорит ничего, смотрит только очень внимательно. Он — на меня. Я — на него. Я по-другому смотрю. У меня горло сдавило. Не знаю, то ли от злости, то ли... Губу нижнюю кусаю, даже не губу — щёку.
Дурак, зачем приехал? Знаешь...самое ужасное, что именно ты приехал... Если б кто другой...я б послал так далеко, как только могу...и кинул б что-нибудь вслед. Тапок. Которого у меня нет. Тебя...тебя, Фокс, не могу...ты...ты другой...ты особенный, если хочешь знать.
Молчу. И ты молчишь. А большего мне и не надо.
Серьёзно, внимательно так смотришь... Карими своими медвежьими глазами.
Знаешь, Фокс...а ведь твои глаза — это зеркало.
Улыбаешься... За плечи хватаешь. Смеёшься радостно, как ребёнок. К груди прижимаешь, пусти, Фокс. Задушишь. Брось эти сопли. Ну, отвали, чест слово! Тоже мне... И...Фокс...не говори никому, что меня видел. Никому. Знаю я вас, вы же оккупируете больницу... Рёв мотоциклетный поднимите, в гости ходить будете...каждый день...по нескольку раз...с гитарами...сестёр молоденьких соблазнять... Чёрт, а классно было б вообще-то! Шучу. Не надо.
— Натан, — бормочет Фокс. — Друг. Ты живой.
Смешной ты. Глупый. Что со мной сделается? Сдохнуть под забором намного легче, чем жить, Фокс. Застрелиться тоже просто. Насобирал огрызков смелости по углам, наскрёб решительности и...вперёд с транспарантом на шее, а за тобой там...процессия. Впрочем, это для тебя слишком сложно. Именно поэтому, наверное, твои глаза — зеркало.
