Ученик

— На! Это тебе на ближайшую неделю. Потом приедешь в город, получишь уже свои.

Джордано открыл паспорт, потом развернул командировочное удостоверение некого Филиппа Григорьевича Янделя, деятеля из райпотребкооперации. Филипп Григорьевич объезжал деревни, собирал заявки на мануфактуру за сданные колхозниками молоко и мясо. Условия были грабительскими, но в обычных магазинах не было и этого, да и денег у колхозников практически не было.

Хан дождался, пока Джордано перелистал документы, перекинул из-под переднего сидения потертый портфельчик, набитый бумагами.

— Это тоже тебе. Учти, Филипп Григорьевич — реальный человек. Мне нужно вернуть ему бумаги. И чтоб договоры заключил. Так, что на месте не сиди, не волынь.

Джордано вопросительно взглянул на Хана.

— Я ему с любовницей отдых организовал, а он бумагами поделился. Теперь дальше. Ивановна, Анастасия Ивановна — мать генерала Василия и бабка Кати. Я здесь достаточно часто бываю. Тебя подобрал по дороге.

— Ты не осторожен, — Джордано усмехнулся.

Хан всем телом обернулся к заднему сиденью:

— Послушай! Моя шпага всегда к твоим услугам! — Джордано почувствовал, как угрожающе нарастает уровень зова Хана, готовый вырваться из-под контроля.

— Ты совсем сошел с ума? — Джордано прижал пальцы к вискам. Голова начала предательски раскалываться. Он не мог сосредоточиться.

Хан хлопнул глазами, приходя в чувство. Его фон резко вернулся к норме. Чертыхаясь, он отвернулся и опустил голову на руль. Джордано с облегчением откинулся на сиденье.

— У меня, между прочим, даже ножа нет, не то что шпаги. Так что, это моя голова полностью в твоих руках.

— Извини! — Хан поднял голову, его голос звучал глухо, — Твое оружие в багажнике.

Некоторое время они молчали.

— Ты собирался к пяти быть на месте.

— Уже почти приехали.

Хан потянулся к ключу зажигания, вдруг остановил движение и опять обернулся к Джордано:

— Ты знаешь! Я понимаю людей, которые тебя сожгли!

Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза. Джордано грустно улыбнулся:

— Это воспринимать как комплимент?

— Как хочешь! Да, кстати, забыл, — Хан вновь залез в 'бардачок' на передней панели, что-то достал и протянул Джордано, — Держи на память.

Джордано развернул завернутую в носовой платок пулю.

— Спасибо...

Пять минут спустя они были у ворот дома на краю небольшого хутора. Хан нажал на сигнал и вылез из машины. Через минуту от крыльца к воротам неслась, как ветер, босоногая стриженная под мальчишку девочка. Она откинула засов, распахивая калитку, выскочила наружу и как вкопанная остановилась перед Ханом.

Джордано вновь ощутил изменение фона Хана, и понял, что за голову бессмертного покусившегося хоть на прядь волос этой деревенской девчонки не поставит и полушки.

— Ты что-нибудь узнал? — широко открытые серые глаза смотрели на бессмертного с тревогой и надеждой.

Хан вздохнул.

— Почти ничего.

Плечи девочки опустились:

— Почти?

— Я не один.

Джордано вылез из машины.

— Знакомься! Это... — Хан обернулся к Джордано.

— Филипп Григорьевич, — Джордано выступил вперед, протягивая Катерине руку, — Товарищ Гасанов любезно согласился подвезти меня к вам в станицу. Я безнадежно застрял на дороге.

Катя вопросительно взглянула на Хана, а Джордано показалось, что порыв ветра задул горящий огонек. Но она лишь в ответ протянула нежданному гостю ладошку:

— Катя. Только от нас еще далеко до станицы.

Джордано, улыбнулся, пожимая на удивление сильную девичью руку

— Я доберусь. А если у вас тут на хуторе много дворов, то могу вначале...

— Катерина! Приглашай гостя. И позавтракать нам бы чего-нибудь.

— Да, что же я! — девушка смутилась, — Заходите!

Она отступила, пропуская Филиппа Григорьевича во двор. Хан тем временем остался, пристроить машину у забора. Из-за угла дома показалась высокая статная старуха, вытирающая руки чистым передником.

— Кого это принесло? Ты, что ли Камиль? Здравствуй, здравствуй, зятек!

Джордано оглянулся на Хана, фактически впервые услышав вот так неофициально имя его нынешней реализации.

— Здравствуйте, Анастасия Ивановна! — Хан входил в калитку. — Не вовремя? Извините, я еще и человека по дороге подобрал, — Хан как-то виновато, не похоже на себя, улыбнулся.

— Что ж, раз подобрал, пусть заходит, — женщина оглядела Джордано. — Зачем сюда пожаловал?

Джордано стал объяснять, а она продолжала оценивающе его рассматривать. Под ее властным хозяйским взглядом он, не зная, как сейчас выглядит, ощущал тревогу и неудобство.

— Ну, что ж. Покажешь свой договор, может, и я подпишу. Вот внучке к осени в город на учебу возвращаться, гардероб обновить надо будет.

— Я сейчас! — Джордано потянулся открыть портфель.

— Да, не спеши! Сейчас Катя молоко процедит, и вам вынесет. Идите к столу, — женщина указала на летний стол с лавками, расположившийся в увитой виноградом беседке.

Хан и Джордано послушно последовали за женщиной, Катерина, лишь взглянув на бабку, убежала на задний двор. Старуха села на лавку и оперлась все еще высокой грудью о стол, продолжая разглядывать Джордано.

— Зовут то тебя как?

— Ох, извините, я и не представился! — у Джордано возникло навязчивое желание показать ей документы. — Филипп Григорьевич, — он осекся, встретившись с ней взглядом. — Можно просто Филиппом.

— А меня Ивановной люди называют. Да, ты уже слышал.

Она перевела взгляд на Хана:

— Что-то тощеват твой попутчик для кооператорщика? Болел что ли?

— Болел, — с готовностью ответил Хан.

— И где ж ты его по дороге ночью подобрал?

Джордано с любопытством взглянул на Хана, не отводившего взгляда от выпавшего сучка на столешнице из струганных досок.

— Еще у Краснодара.

— Что же тебя в ночь понесло, милок? — женщина опять перевела взгляд на гостя. — У этого, как-никак, хоть причина есть! — она кивнула в сторону Хана.

— Так командировка ведь! — Джордано уже с закипающей злостью взглянул на 'зятька'.

Хан, усмехнулся, поднял голову и решился, глядя в глаза хозяйке:

— Анастасия Ивановна! Я хотел Вас просить, разрешить Филиппу пожить здесь с неделю.

— Просить? С вранья начал, привез человека, как тать, огородами. А машина сколько верст прошла?

Хан молчал.

— Ладно, оставайся, — старуха усмехнулась, взглянув на Джордано. — Понадеюсь, что вы оба знаете, что делаете. Катерина молоко принесет, пейте и идите на сеновал, отоспитесь. А я Саньку разбужу, он вашу антилопу гну вымоет.

Она поднялась уйти.

— Анастасия Ивановна! — Хан тоже поднялся. — Спасибо Вам.

— Не за что! — женщина вздохнула, вышла из-за стола и развернулась уйти.

— Анастасия Ивановна!

— Что тебе еще? — она обернулась.

— По моим сведениям Василий три дня назад был жив. Он ни на кого не дал показаний.

Глаза женщины метнулись на Джордано потом назад на Хана.

— Вот оно как. Ну, ладно. Что об этом говорить. Будем ждать.

* * *

* * *

* * *

Безмерно счастливы, получив ваше приветствие, и рады вместе с

вами и своим народом очередной победе советской авиации. Сталинский

маршрут проложен. Задание своего правительства мы выполнили несмотря

на исключительно сложные затруднения, связанные с полетом.

Исключительная настойчивость у нас выработана большевистской партией

и вождем народа т. Сталиным

Сердечное спасибо за крепкое большевистское воспитание, которое

способствовало очередной победе.

Чкалов, Байдуков, Беляков.

Из Портланда. 21.06.1937

Итак, все закончилось. Все в прошлом: заключение, день казни, да и день вчерашний: с пустыми хлопотами пустого человечка, подсунутого Ханом в качестве персонажа прикрытия. И все осталось...

За весь вчерашний день Джордано с Ханом так и не поговорили. Вначале Катерина, уходившая в станичную амбулаторию, где она помогала местной фельдшерице, забрала 'Филиппа' с собой, и тот был вынужден представиться директору конезавода, сходить на силосную станцию и в птичник, задушив все эмоции, смеяться с женщинами, подписывая дурацкие бумажки. Вечером Хан ловко отправил Джордано на растерзание бабке Анастасии, а сам с девчонкой куда-то сбежал и, появившись только под утро, зарылся в сено и, похоже тут же уснул, предоставив Джордано самому выкарабкиваться из болота растрепанных чувств. С утра он уговорил Катерину отпроситься у фельдшерицы и утащил их обоих в этот поход на речку.

Джордано вздохнул. Все еще сидя, вытянулся, пытаясь отыскать глазами Хана и девушку. Не нашел, еще раз вздохнул и, опустив голову на колени, опять отрешенно принялся созерцать, качающиеся у глаз головки кашки и дикого горошка.

Да, не стоило сомневаться Хан прекрасно чувствовал, что пробудило заключение в голове приятеля. Не зря же он вскинулся на почти безобидные слова: 'Ты не осторожен', и все же привез его сюда, к людям, которые были ему не просто не безразличны. Как будто говорил: 'Я открыт перед тобой, и я тебе доверяю'.

'Доверяю...'.

А может, у него сейчас просто не было места, где пристроить Джордано, ведь бывший еретик уж в любом случае не должен был бы шантажировать его этими людьми. 'Не должен...', Джордано криво усмехнулся. Об этом действительно речь не шла, но, с другой стороны, кто может что-то гарантировать после произошедшей встряски. Он ведь сам себе доверять сейчас не в состоянии, особенно если учесть еще и бред, привидевшийся несколько минут назад.

Джордано еще раз вздохнул, поднялся на ноги. Выбрался из прибрежных зарослей на идущую вдоль речки тропинку и обвел взглядом открывшееся безбрежное пространство степи, задержав взгляд на двух всадниках, кажется, играющих в пятнашки: утром оказалось, что не слишком далеко от места, где они собрались расположиться, мальчишки купали небольшой — голов в двадцать табун двухлеток с конезавода. Хан, устроившийся было на песке вместе с Катериной, некоторое время с вожделением следил за красавцами дончаками, потом резко поднялся:

— Проехаться хочешь? — спросил у Джордано.

Тот отрицательно мотнул головой.

Хан ушел к мальчишкам и минут через десять, за армейский нож и обещание покатать на автомобиле привел двух лошадей. Оказалось, что девчонка даже без седла крепко держится на коне. Они с Ханом вначале немного покрутились по берегу, а потом унеслись в степь.

Дело шло к полудню, возвращаться парочка, похоже, еще не собиралась, и Джордано вернулся на берег, сел у воды. Нахлынувшее ощущение пустоты не уходило. Зачем было ввязываться в эту вымотавшую все нервы авантюру? Что и кому хотел доказать? Обещанные Ханом бумажки не стоят и дня этого нового-старого опыта. Что с того, что он увидел оборотную сторону медали советской России. Пока стоит мир, и люди создают государства, все будет повторяться вновь и вновь. Не обязательно вздергивать человека на дыбе и ломать кости в испанских сапогах, чтобы заставить сломаться или просто унизить.

Но у него не стерлись из памяти лица людей, с которыми его свела тюрьма. Из них лишь один был действительно осознанным противником власти, один — фанатиком-коммунистом по глупости совершившим преступление, стоившее человеческой жизни, а остальные — просто людьми, чем-то недовольными в повседневной жизни, что-то кому-то ляпнувшими или перешедшими кому-то дорогу. Все было вполне обычно и естественно. Что заставило его выйти из равновесия? Почему он чувствовал, что случись поединок с Ханом не три месяца назад, а сейчас, и он не знал: смог бы удержаться от искушения?

* * *

* * *

* * *

Они знали друг друга двести с лишним лет. Хан был чуть слабее... Вернее, ему чего-то не хватило для победы в их первом с Джордано поединке. Может быть звериной жажды жизни и стремления, когда-нибудь все же отомстить. Потом сумбурный: жестокий и изысканный, восемнадцатый век. В России он особенно занятно шарахался от варварства к вершинам просвещения. Их с Ханом пути иногда пересекались, и, что удивительно, они ни разу не оказались по разные стороны баррикад: ни в годы войн, ни в годы смут, переворотов и народных бунтов. Может быть потому, что в те времена Джордано не лез особо в русские дела, оставаясь в своих реализациях всегда иностранцем: сторонним, хотя уже и не безразличным наблюдателем. А Хан, казалось, наблюдал за ним, не пер на рожон, помня, что однажды уже получил отпор, не стремился к общению, но и не отвергал случайных в те годы контактов.

Потом была Отечественная война... Так случилось, что году в десятом-одиннадцатом Джордано впервые влез в шкуру русского, а когда началась Наполеоновская кампания 12-го года был вынужден в общем порыве все еще не своего, но уже и не чужого общества пойти в ополченцы. В начале августа, во время боев под Смоленском Джордано наткнулся на французского драгуна, дерущегося с раненым артиллеристом у разбитой русской пушки с перебитой прислугой. Силы русского были совсем на исходе, хотя дрался он отчаянно. В последний момент Джордано успел выстрелить. Когда француз упал, Хан, а артиллеристом оказался именно он, прежде чем потерять сознание еще мгновение с изумлением смотрел на внезапно осевшего врага.

Так в ту войну они оказались вместе. Отступление, Бородино, сгоревшая Москва. Привычная обыденность войны: смерти, поездки за фуражом и продовольствием, ночи с голодным желудком, редкие попойки после боев, когда жизнь, вино, случайные на марше женские глаза казались особенными и неповторимыми. И упорство русских: в каждом, почти в каждом... Рядом был Хан. Они прикрывали друг друга в бою, хоронили друзей, пили после пережитой опасности. Все было, как всегда на войне, но в Хане, как и в смертных русских, казалось, сжималась пружина до самого оставления и пожара Москвы.

Тогда сентябрьским вечером Джордано сидел в крестьянской избе, измотанный кровавым месивом Бородина, вспыхнувшей было призрачной надеждой, а потом отступлением с нескончаемым людским потоком беженцев, повозок с ранеными, домашним скарбом, с руганью, конским храпом, детским и женским криком. В окне плясали отблески горящей соседней деревни. Тупая, черная безысходность затягивала как в омут. Неожиданно, с бьющим по нервам от злого возбуждения зовом, в комнату влетел Хан:

— Идем! Идем, посмотри!

Он потащил Джордано на улицу.

— Смотри!

Вдали, у горизонта разгоралось еще одно пожарище. С холодным спокойствием Джордано понял — горит Москва. Из изб выскакивали офицеры, простые гусары отрывались от своих дел. Стояли молча, мрачно смотрели.

— Что ж это деется, братцы? — денщик Джордано истово перекрестился.

— Все. Мышеловка захлопнулась, чуть слышно, для одного Джордано произнес Хан, и новый всплеск зова, ударил по нервам.

— С чего ты взял?

Хан усмехнулся:

— Спорим на первую голову?

— Я тебе две отдам, если ты прав. Только...

— Только попробуй отказаться! — глаза Хана горячечно блестели.

Когда через два месяца Джордано притащил, даже и не напомнившему ни разу о споре, Хану, двух голодных, ободранных, не способных держать в руках оружие французов, тот оглядел их с мрачным интересом, хмыкнул и велел денщику достать последнюю заначку коньяка и выменянный у платовского казака кусок окорока. Через два часа обалдевшие от выпивки и жратвы бессмертные, отправились с конвоем по обычному пути французских пленных.