Успех был полный, большинство поляков полегло в бою вместе со своим командиром, а нам достался весь польский обоз, три сотни пленных, много оружия и коней. С обозом, правда, пришлось повозиться, вытаскивая телеги из реки, но мы справились главным образом благодаря пленным. Вытащив припасы можно было обсушиться, отдохнуть и приготовить горячую пищу. Последнее было особенно приятно, учитывая что взятые с собой припасы почти подошли к концу.

— Как дела Корнилий? — Спросил я у Михальского принюхиваясь к запаху доносящемуся от котлов.

— Как видите, ваше величество, мы снова победили.

— Справился бы ты, как же, кабы мы не поспели, — беззлобно подначил его я.

— Я не сомневался, что вы предпримете что-нибудь в этом роде, — пожал плечами он, — но право же, я не ожидал что вы лично поведете ратников. Мне казалось, у вас нет недостатка в толковых командирах на которых можно было возложить эту задачу.

— И ты туда же, — махнул я рукой.

— Я тоже полагаю что вам следовало бы воздерживаться от таких приключений мой кайзер, — поддержал Михальского фон Гершов.

— Удержишь его, как же, — пробурчал на эти слова Вельяминов.

Несмотря на досаду вызванную словами своих ближников, я почувствовал как в глубине души поднимается теплое чувство. Было видно что мои соратники действительно заботятся обо мне и это было чертовски приятно. Надо было что-то ответить друзьям, но ничего не приходило в голову. Наконец затянувшееся молчание прервал какой-то сдавленный крик и всплеск воды, на который мы все дружно оглянулись. Как оказалось, беда приключилась с моим многострадальным рындой. Неясно за какой надобностью пошедший к воде Миша Романов поскользнулся и несомненно утонул, если бы рядом не случился Федька Панин вытащивший бедолагу на берег и не давший пропасть, таким образом, христианской душе.

— Миша, горе ты мое луковое, — проговорил я, — ну какая нелегкая тебя к воде потянула, и где холопы твои? Ладно, чего причитать, ну как кто тут есть разденьте стольника, да натрите вином хлебным, а то занедужит, не дай господи. Ну и внутрь, разумеется, пусть примет и спасителю не забудьте.

Буквально через пару минут все было исполнено и раздетый донага и растертый водкой рында, завернувшись в рядно грелся у костра застенчиво улыбаясь. Его спаситель грелся рядом тоже переодетый в сухое. Впрочем, Панин пострадал куда меньше боярича. Как раз к этому моменту поспела каша и скоро мы все дружно поочередно черпали ложками ароматную кашу из стоящего между нами котелка.

— Эх, — немного удивленно спросил Романов когда мы насытились, — где же такое видано царь вместе со всеми хлебает кашу, будто простой ратник.

— Это все оттого, — отвечал я с набитым ртом, — что кравчий у меня безалаберный.

— Это как же, — изумился Никита.

— Да вот так, кабы он государю своему поднес чарочку, тот бы глядишь и расхрабрился и нагоняя слугам своим нерачительным дал, за то, что чести его царской не блюдут. А по трезвому что же, каши дали и слава богу!

— Государь, да как же я тебе налью чарку, когда ты сам запретил в походе бражничать? — Изумился мой кравчий, — да и кто тебе ее подавать будет, когда у нас один стольник, да и тот голозадый в дерюгу завернулся.

Собравшиеся вокруг услышав что говорит Вельяминов дружно заржали, над смутившимся Мишей. Тот, покраснел, как красна девица и сконфуженно замолчал.

— Хотя Никита Иванович если не пьянства для, а здоровья ради, то и не грех. Ну-ка налей стольнику и спасителю его ради согрева.

Кравчий не чинясь достал сулею и два серебряных стаканчика и на булькал в них вина.

— Михаил-ста и Федор-су, царь жалует вам по чаше вина, — провозгласил он торжественно.

Награжденным ничего не оставалось как подняться и поклонившись в мою сторону выпить их содержимое.

— Однако вина мой кравчий не больно много с собой взял, посему объявляю, что больше никому наливать не будут, пусть в воду не сигают, — продолжил я смеясь.

Собравшиеся вокруг снова встретили мои слова взрывом хохота, а я, подвинувшись к Романову, пояснил ему вполголоса.

— Так уж у меня заведено Миша, что в походе я от своих ратников никакого отличия не имею. Они сыты, значит и я сыт. У них в сумах пусто, значит, разобьем врага, а потом вместе и поедим. Так-то вот.

— Спасибо государь за науку, — поклонился мне рында.

— Да не за что, давайте спать ложится. Завтра вставать надо рано, да в Ржев наведаться, а то там ляхи совсем зажрались... в смысле, заждались нас.

Тем временем, одежда Романова просохла над костром и он конфузясь стал одеваться.

— Эх, Миша — Миша, — покачал я головой. Где же ты такую челядь набрал? Тебя кой час уже нет, а они еще и не хватились! Ладно, ложись где-то здесь, да вон хоть с Федькой рядом, а утром разберемся, где твои холопы. А чего, он тебе на ночь расскажет, как до девок ходил, по нему, видать, он злой до девок-то! Ведь злой Федя?

— Нет, государь, я смирный, — постным голосом отозвался Панин, — сызмальства все больше постом, да молитвою пробавляюсь.

— О, как, — протянул я, — тогда понятно как ты ко мне попал. Я ведь сам такой, все больше постом и молитвой. И Кароль вон тоже молитвенник не из последних, а уж если вспомнить, как Анисим в Мекленбурге молился, ведь малым делом чуть лоб не расшиб! Ну ладно, раз про девок никто не хочет рассказывать, давайте спать.

Поднявшись рано утром чуть свет, я велел седлать коней. Михальский, правда встал еще раньше меня и успел уже вернуться из разведки.

— Все спокойно, государь, — доложил он.

— То-то что спокойно, надо к Ржеву идти не мешкая, а там и возвращаться. Далековато мы от своих оторвались.

— Всегда бы вы, ваше величество, были так осторожны и рассудительны, — не преминул указать мне мой телохранитель.

— Но-но! я и есть самый осторожный и рассудительный, а как найдется кто-то осторожнее меня — убью на хрен, и снова стану самым осторожным!

Рядом раздалось какое-то причитание и сразу стало понятно, что спохватившиеся наконец холопы Романова после недолгих поисков нашли-таки своего непутевого господина. Оглянувшись, я увидел благообразного, седого, но еще довольно крепкого старика и здоровенного детину ростом с коломенскую версту с глуповатым выражением на лице. Старик шумно радовался нашедшемуся бояричу, не забывая выговаривать детине за то, что тот-де проворонил молодого хозяина. Последний, впрочем, ничуть не гневался на них и лишь глуповато улыбался.

— Вот что любезные, — обратился я к холопам, — за то, как вы следите за своим господином, следовало бы вас вздернуть на ближайшей осине! Но не ждите, что вам удастся так легко отделаться, как вернемся в Москву, обязательно расскажу про вашу службу инокине Марфе, вот тогда вам точно небо с овчинку покажется!

Холопы, сообразившие, что перед ними царь повалились в ноги с криками — "не погуби". Я довольный произведенным эффектом вскочил на коня и крикнул Мише:

— Не отставай, а то и впрямь потеряешься! — и тронул бока Волчка шенкелями.

Ржев некогда бывший столицей отдельного княжества за время смуты совсем захирел. Стоявший в нем небольшой польский гарнизон, как оказалось, давно не получал жолда* и от безденежья, составив конфедерацию в полном составе усвистал куда-то в Литву.

— — — — — — —

*Жолд. — Жалованье польских военных. От него же название жолнежь.

Заняв своими войсками город я, наконец, решил, что приключений пока достаточно и надо дождаться подхода основных сил. Выполнившего свою задачу Казарина я послал назад в Вязьму с приказом Пушкареву, как только подойдет армия Черкасского, не мешкая двигаться на соединение со мной. По моей задумке князь Дмитрий Мамстрюкович продолжит наступление на Смоленск, а я пойду севернее, отрезая вражеский гарнизон от Литвы, в направлении крепости Белой где стоял довольно сильный вражеский гарнизон. Пока же мои солдаты приводили себя в порядок и залечивали раны. Только незнающий усталости Михальский рыскал со своей хоругвей вокруг собирая сведения и громя мелкие банды разбойников и мародеров. Оставшиеся в Вязьме войска подошли через двенадцать дней и я с удивлением увидел рядом с Анисимом покачивающегося в седле Петра Казарина. Выслушав доклад Пушкарева о прибытии, я вопросительно уставился на бывшего стрелецкого сотника.

— Невели казнить великий государь, — снял тот шапку, — а только боярин князь Черкасский, воеводой в Вязьме поставил стольника Пушкина, а мне сказал невместно воеводой быть.

— Вот как, — проговорил я напряженным голосом, — а грамотку мою князенька, в которой я тебя воеводой поставил, видел?

— Видел.

— Дозволь слово молвить, государь, — обратился ко мне Пушкарев.

— Говори.

— Князь Дмитрий Мамстрюкович, назначил Пушкина временным воеводой еще до того как Казарин приехал, а ты сотника первым воеводой велел поставить. Пушкину же как он есть в московских чинах, под ним невместно ходить и потому князь просил грамоту твою не оглашать, дабы в делах замятни не было, и об том тебе в грамоте отписал и просил не гневаться.

— Так значит князь, о делах радеет, а до повеления царского ему и дела нет?

— Прости государь, — вступил в разговор Вельяминов, — но следовало ожидать, что взбрыкнут бояре. По древним обычаям ты сотника паче меры наградил.

— Вот же черт, как не поступи сейчас худо будет! И от слова отступиться нельзя и свару затевать не годится. Хотел же Пожарского большим воеводой поставить, а он как на грех занедужил...

— Нельзя было Пожарского государь, — покачал головой в ответ Вельяминов, — уж больно он родом мал перед прочими боярами. Ты его главным оружничим пожаловал и то косоротились, а уж первым воеводой в большом полку и говорить нечего....

— Ладно, князь Черкасский свою судьбу сам выбрал, а делать сейчас чего?

— Государь, ты обещал Казарина сделать воеводой, так сделай. Чем Ржев для того Вязьмы хужее? Городок конечно поплоше, но и к Литве поближе, сюда охотников бархатные порты протирать куда как меньше будет. А князя Черкасского можно за поход так наградить, что и порухи чести не будет и он сам, да и любой другой боярин, трижды подумает, как такое допустить.

— Быть посему, — сказал я, немного подумав.

Слава создателю, разговор этот состоялся в узком кругу. Пушкарев и Вельяминов свои люди, а остальным знать про случившееся необязательно.

— А где царевич Арслан?

— Так с большим полком идет, — откликнулся тут же Анисим.

— Как это, Черкасский что совсем ума лишился?

— Не гневайся государь, — вступился за воеводу Вельяминов.— Тут князь Дмитрий Мамстрюкович прав. Касимовцы воины неплохие, но больно своенравные, против них опаску иметь надобно. Будут без пригляду — кинуться грабить, а как награбятся, так уйдут домой. Вот дойдем до Смоленска, тогда и напустим их на литву, а до той поры пусть при большом полку идут.

— Государь, а я тебе гостя привез, — попытался отвлечь меня Пушкарев, когда Казарин ушел принимать хозяйство и мы остались одни.

— Какого еще гостя? Анисим, как бог свят, если ты бабу притащил, я тебе не знаю что сделаю!

— Нет, государь, я же сказал гостя, а не гостью. Хотя если прикажешь, то могу и ... ладно-ладно, не гневайся. Духовника я твоего привез, он вместе с большим полком шел.

— Мелентия? Ну-ка зови.

Иеромонах пришел почти сразу, как будто ждал неподалеку.

— Что отче, устал молиться в одиночестве и решил меня навестить?

— Что делать государь, хоть я и монах теперь, а в стороне от рати тяжело оставаться. Решил, может, я здесь пригожусь.

— А гимназию на кого оставил?

— Так ведь лето теперь, школяров пора на вакации отправлять, да их еще толком и не набрали. Вот осень придет, и наберем учеников, а пока Игнатий твой все к учению готовит.

— Чудны дела твои господи, ты иезуиту души школяров собираешься доверить? А нас с тобой не сожгут на пару, когда мы из похода вернемся?

— А кому ведомо что он иезуит? — не смущаясь, ответил Мелентий, — я ему велел в мирское переодеться, да книги готовить. Едва ты в поход ушел привезли в Москву вещи что воровские казаки у его товарищей отняли когда уходили от Марины с Заруцким. Склянки, правда, побили почти все, но кое-что лекарю твоему осталось, так он теперь из башни своей и не выходит, нехристь. Книги же и прочие бумаги я забрал, да припрятал до времени. А среди них была "Космология" Аристотеля и еще кое-что. Вот я и велел Игнатию твоему русский язык покуда учить, да готовиться к тому что будет латынь преподавать, а еще грамматику латинскую и риторику. Все же он твой подданный, хоть и из немецких земель, так что пусть хлеб не даром ест.

— Стало быть, не боишься иезуитов?

— Да что ты, государь, заладил иезуит, да иезуит! А где прикажешь учителей брать? Я сам на латыни только растолмачивать могу, да и то не шибко, а грамматики и вовсе не ведаю. Можно конечно греков позвать, но там на пятерых православных будет трое тайных католиков, а двое что останутся явных! А этот хоть сразу понятно кто такой и чего от него ждать. Ничто приглядим!

— А то, что он мой подданный, это он тебе рассказал?

— Ага, а что соврал?

— Да-нет, ну почти. Ладно, в моих землях в Мекленбурге есть город Росток, а в нем большой университет. Я через Рюмина, велел прислать ко мне учителей добрых, да учебников сколь потребно. Хватит на гимназию и на академию.

— Это еще зачем?

— Затем, что учиться надо. Среди священников, сам поди ведаешь, дай бог чтобы половина хоть худо читать могла. А уж в чем вера заключается внятно объяснить, разве один из десятка. И что хуже всего, иерархи церковные недалеко ушли. Вот и начнем учить, чтобы если не при детях моих, то уж при внуках такого не подобия точно не было.

— А священное писание тоже твои немцы толковать станут? — подозрительно спросил Мелентий

— Ну, уж на это, я полагаю, православных учителей сыщем.

— Греков позовешь, — вздохнул Иеромонах.

— Только учителями в академию. Такого чтобы епископскую кафедру дали пришлому греку, который все османские задницы перецеловал и всем римским патерам туфли, более не будет.

— Злой ты государь, — не то утвердительно, не то укоряюще сказал Мелентий.

— Был бы злой, кое-кто бы уже на колу сидел, — думая о своем отвечал я ему.

— А ты на Черкасского не серчай, а лучше сам прежде думай, перед тем как повелеть.

— Знаешь об сем деле? — вопросительно посмотрел я на него.

— Знаю, — вздохнул он, — только тут Черкасский прав. Не в том что он тебе перечил, а в том что все тайно сделал и сваре не дал подняться.

— А не ты ли, святой отец, давеча толковал о том что местничество много зла принесло и надобно его уничтожить?

— Говорил, и паки и паки говорить буду, что зло от этих порядков. Только сейчас не время их ломать. Надорвешься и дело не сделаешь, а сделать надобно много. Потому и приехал сюда, чтобы предостеречь тебя при случае.

— Вот значит как..., что еще хорошего расскажешь?

— Расскажу и хорошего, ты государь, про Григория Валуева слыхал?

— А кто это?

— Воевода в Невеле.

— Полякам служит?