Гении неба

— Это женщина, она красивее меня? — на Мани жалко было смотреть. Я покачал головой:

— Он мой сородич, и он отвратителен по вашим меркам, Мани, но в какой-то мере я обязан ему тем, что я встретил тебя.

— Ты не можешь побыть со мной еще хоть немного?

— Прости, нет.

— Я с радостью буду исполнять любые твои желания, только останься!

— Невозможно.

— Тогда возьми меня с собой, прошу тебя! Я готова пить твою мочу!

— Этого еще не хватало!!!

— Конечно. Конечно... — обессиленно прошептала она сквозь слезы, — Кто тебе я? Просто предмет мебели. Не прислуга, не друг, не наложница. Причуда, всего лишь твоя случайная фантазия... Как все это жестоко!

Вскинула глаза, вгляделась:

— Нет, этого не может быть! Ты просто страшно шутишь, ты испытываешь или за что-то мучаешь меня, правда? Может быть, ты считаешъ, что я слишком своенравна и учишь меня покорности? Я сделаю все, что ты прикажешь. Я твоя вещь.

— Замолчи! Ты не имеешь на меня никаких прав. Как и все прочие на свете. Я не верю ни тебе, ни другим. Прекрати реветь, посмотри, в каком ты виде!!!

Мани хлюпнула носом и нахохлилась.

— Возьми меня за локоть. Вот так, уже лучше. Не понимаю, какие у тебя претенензии? Я подобрал тебя сама помнишь где и как, одел, предоставил решительно все, что мог дать: положение в обществе, библиотеку редчайших книг, прекрасный отдых, ни в чем не ограничивал тебя, кроме, разве что, люобпытства ко мне и слова "любовь", а ты закатывашь безобразную сцену на улице! Уж лучше молчи.

В свои покои мы вернулись мрачными снаружи и совершенно истеричными внутри. Меня безобразно несло, я уже "закусил удила", от бешенства в голове перемещались программы и воспоминания. С треском захлопиув двери покоев, я пробуксировал насмерть перепуганную Мани на свою половину и на середине спальни выдернул руку:

— Стой там!

Грохнулся сразмаху в застонавшее кресло, плеснул оебе коньяку и закурил. Поднял на нее белые, осатаневшие глава.

— Ну?

Девушка затряслась еще сильнее и съежившись непонимающе — жалко посмотрела на мои ноги. Поднять глаза выше подметок она не осмеливалась. Спросить, чего от нее хотят — тоже. Стояла и тряслась.

— Раздевайся!

Зажмурив глаза, не слушающимся ругами она послушно стала стаскивать с себя нарядное платье. Задержала его в ругах. Отпустила, ткань упала на пол.Нашарила конец пояска, поддерживающего исподнюю курточку, размотала, бросила на пол. Показалось тело, дорожка ннезагорелой кожи, выпуклость груди. Закусив губу, девушка взялась за запах исподней куртки.

— Подойди сюда! Распахни эту тряпку. Наклонись.

Трясщийся подобродок в полуметре от моего лица, по подбородку текут слезы, побелевшие пальцы стиснули края распахнутои курточки, открывая верхнюю половину тела, двойные холмики аккуратных грудей, гармоничную грудную клетку, подтянутый живот.

Я провел рукой по вздрогнувшей коже, дернул поддерживающую исподние штаны веревочку. Узел развязался, ткань постепенно сползла с переставшей даже дрожать девушки. Я хмыкнул и сказал самым гнусвым тоном, какой только мог изобразить:

— Вот это мне нравится. Так значит, ты меня — любишь? И недовольна тем, что я не оказывал внимания? Отвечай. Коротко.

— Да, — прошептала Мани, не смея даже шелохнуться. Я отхлебнул вина:

— Может быть, ты и сейчас меня любишь?

По хозяйски похлопал по бедру бледнеющую девушку.

— Да, — прошептала Мани, — И сейчас я люблю теоя.

— Кажется, ты просто упорствуешь и повторяешь то, чего не чувствуешь.Ну, а если мне придет на ум фантазия приказать тебе вот так стоять не здесь, а, скажем, на кухне нашего гостиного дома, ты и тогда подчинишься и будешь любить меня? Зная при этом, что я просто так издеваюсь над тобой?

Мани с трудом проглотила комок в горле и сипло сказала:

— Да.

— Забавно, — мрачно пробормотал я, — Так в чем же дело? Ступай и стой там до ужина, а если кто спросит, что о тобой, скажи, что тебе это нравится. Ступай!

Нечеловеческим усилием она заставила себя двинуться, медленно пошла к дверям, все так же широко распахнув свою белую курточку.

— Стой! — скомандовал я, когда она подошла к самым створкам и замялась:

— Я еще не все сказал. Когда отстоишь на кухне, пойдешь наружу и пройдешь, медленным шагом всю Итива, туда по правой стороне, а обратно по левой. Потом простоишь до утра у центрального подъезда, вон того здания напротив, так, чтобы я видел тебя в окно. Ты и сейчас любишь меня?

Голое ее не слушался. Она кивнула.

— Ты хочешь сказать, что ты не будешь меня ненавидеть?

— Я? Нет, — выдохнула она, — Нет... нет, не буду.

— Вот это-то как раз странно, — сказал я своим обычным голосом, — Ладно, отпусти свою дурацкую куртку. Иди сюда. Что же с тобой делать?

— Любить, — сказала она пересохшими губами, и я почувствовал новую волну бешенства:

— Любить? Отчего бы нет? Тогда — на колени! Нагнись. Распахни мой халат. Открой рот.

Глаза ее расширились:

— Что это, господин?

— То самое, — теряя последний контроль над собой, заорал я, хватая ее за волосы и ритмично прижимая к себе, так, что ее лицо касалось худого моего живота, а подбородок — колена,

— На, люби! Люби, чертова имперская кукла! До отказа, до блевотины!

Что было дальше — помню урывками. Это было настоящее помешательство, вызванное запахом имперской психотехники, все сметающей ненависти да еще какой-то странной смесью исступленной животной страсти и звенящего отчаяния.

Память милосердна, она пропускает самое мерзкое, не фиксируя, так что утром эта несчастная удивленно обнаружила себя в моей постели, стыдливо прикрыла рукой лицо и наивно спросила:

— Ты сделал это, пока я спала? Ты принес меня сюда и сделал это? Почему ты плачешь, господин?

А я не мог остановиться, я грыз подушку своими замечательными клыками, чтобы не выть от ужаса и ненависти. Не к Мани, ее я только бесконечно жалел. Но к психотехнике. Ведь в такую куклу могли превратить и меня, и Дэва, и даже... Даже Ленчу Рудину. Как Тьела и Таласса, все мы были бы такими же послушными детьми Империи. И столь же послушно любили бы всех, кого приказывала бы любить Империя.

Алмазный путь

"У нас — безудержная фантазия, превращающая камень в воду, воду — в вино, вино — в женские слезы, слезы — в алмазы души..."

К

огда накрыли завтрак, я уже почти успокоился. Мани тихо, как мышь, замерла у плеча. Может, тому виной мое взрывное взросление вместе со всем, чем начинили мою бедную маковку за предыдущее время — от рождения до Тари и Валькирии включительно, но что-то там образовало критическую массу — и бабахнуло. Как положено критической массе. Теперь предстояло разграести обломки и ликвидировать возникшую в рядах панику. Чем я и занялся.

— Я желаю принять ванну. Ты помоешь меня, — приказал я. Мани молча кивнула. Ее лицо выражало безуспешные попытки понять, что происходит. Пустые после срабатывания систем стирания памяти глаза с бесстрастным удивлением фиксировали происходящее. Мы прошествовали в баню, я закурил, присев на массажный стол, глядя на нее, наполняющую мраморную чашу ванной теплой водой. Наготы она не замечала и не стыдилась. Теоретически я знал, что с ней происходит, но на практике видел впервые: анемнезия, своего рода онемение личности. Сейчас она была больше похожа на робота, чем на себя. В таом состоянии разум неопасен.

— Если бы ты должна была причинить мне неприятности, то попыталась бы совершить это давным — давно, — сказал я ей. Она ничего не ответила. Я хмыкнул: в таком случае, отчего не позволить продолжиться игре и дальше? Почему бы в самом деле не взять ее с собой, ведь раз я знаю, что она такое из себя представляет, то отчего не обернуть все это себе на пользу? Отчего не посмотреть, куда тянется нить за этой недурно сложенной наживкой. Тем более, что физиологически мы, как это выяснилось ночью, вполне совместимы. Я хмыкнул:

— Было бы странно, если бы мы не были совместимы!

Мани опустила руку в воду и пости бесстрастно сообщила:

— Ванна готова, господин.

Выбросив окурок, я залез в неглубокую чашу из цельного куска мрамора. Постепенно лицо девушки возвращало себе личностный отпечаток, но, по моим прикидкам, до полного восстановления Мани оставалось еще часа два. Я откровенно рассматривал ее тело и ощутил желание еще раз почувствовать, как бьется подо мной ее упругое маленькое гладкокожее тело. Усмехнулся себе: почему нет?

— Положи мыло на место. Иди ко мне!

На этот раз я испытывал примерно то же, что испытывает всякий самец от привлекательной и послушной самки. То есть мне было просто хорошо. Через некоторое время, уже расслабленно лежа в воде, я вспомнил про завтрак, пошевелился и вылез из объятий дамы. Она уже пости похоже на себя спросила:

— Мы еще будем вместе, мой господин?

— Если ты имеешь в виду совместное проживание, то да, — проворчал я, натягивая купальный халат.

— Я постараюсь, чтобы ты не очень жалел, что я рядом с тобой — сказала Мани уже почти своим голосом. Она удивительно быстро приходила в себя после анамнезии. Я с любопытством подумал, что интересно: вся ли их раса такова или только некоторые тхерране имеют столь гибкую психику?

Стыдливо прикрываясь руками, она поискала взглядом, чем бы прикрыться, накинула в конце концов мою банную простыню на манер индийского сари:

— Я могу идти одеваться? И есть уже очень хочется...

После завтрака я отдал Тхонгу некоторые распоряжения, встреченные им неоднозначно: его охватил энтузиазм, густо замешанный на сомнениях и тревоге:

— Но это будет стоить сумасшедших денег и вряд ли выйдет достойно вас в столь краткое время!

— Я все же настаиваю, чтобы все было сделано сегодня, — кивнул я ему и увел Мани кататься на катере Боу. Боу сегодня не получил распоряжения поворачивать в привычном месте, пожал плечами и мы поехали вверх по реке дальше обычного. За излучиной открылась деревня "мокрого народа", домишки стояли на сваях прямо в воде, с конусными крышами из плетеных травяных циновок и такими же стенами. У хижин на привязи болтались лодки. Мани выставилась на это крохотное поселение, едва насчитывающее десяток домишек, как на что-то сверхъестественное:

— Не может быть! Это же тростниковая деревня Цюй-Ши, капитан! — она в непонятном волнении спросила у рулевого, тот подтвердил и Мани попросила, — Давайте причалим, капитан!

Мне было все равно, и катерок, шурша деревянной обшивкой по песку, подполз к самому обширному из строений, имеющему даже открытый помост, впрочем, довольно запущенный и хлипкий на вид. У помоста была уже привязана быстроходная паротурбинная лодка, вызвавшая мой неподдельный интерес металлическим корпусом и данными, приличными, судя по всему даже для Террис моего времени.

Богато одетый щеголь — кормчий аппарата снисходительно окинул взглядом наш катер и нахмурившегося Боу. Из хижины выскочил Тхай, увидел нас и расплылся в улыбке, ухитряясь по своему обыкновению одновременно делать несколько дел. Сейчас он кланялся, расточал нам комплименты и восторгался окружающей природой.

— Какое счастье, что вы нашли возможность посетить это необыкновенное место, господин и госпожа! Уважаемый Звездный Капитан, судя по вашему виду, вы никогда не слышали о Трижды Знаменитой деревне Цюй-Ши?!

— И понятия не имел, что она существует, — согласился я и укоризненно посмотрел на Мани. Она сделала вид, что не поняла,отчего это я так на нее покосился, но при Боу и Тхае я не стал выяснять отношения.Тхай всплеснул руками:

— Если этого не знаете и вы, уважаемая госпожа, тогда я непременно расскажу Вам обо всем этом при нашей следующей встрече, а сейчас, простите, я должен договориться с Отшельником. Это очень важно, но зато, если он в духе и голосе, то от меня, может быть, будет для вас сюрприз... — Тхай убежал, рулевой его аппарата переключил внимание на нас с Мани, Боу преисполнился гордости. На обоих корабликах одинаково вылезли из недр одинаково грязные и тощие кочегары, у Мани был вид фанатика — мусульманина, допущенного прикоснуться к святыне Мекки, а я хлопал крылатых кровососов, которых тут было великое множество и скучал.

После еле слышных переговоров из хижины появилась небольшая процессия, возглавляемая древним старичком лет этак сорока. Тхерране умирают быстро, так что их сорок все равно, что девяносто земных. А то и больше. Но этот дедуля был еще крепок. За ним, надуваясь от распирающих грудь эмоций, шествовал ювелир, а замыкала группу молоденькая девушка лет десяти. Тхай представил нас старику, после чего тоном конферансье сообщил:

— Специально для вас, присутствующие здесь, Его Святость и Шестнадцатая, любимая наложница Его Святости исполнят полную Песню Тростника. Я счастлив, что вы ее услышите здесь в их несравненном исполнении, — Тхай поклонился вроде бы всем, но ухитрился оказаться спиной к судоводителям и кочегарам, тут же жестким голосом бросил через плечо щеголю-кормчему:

— Сразу после Песни едем! — и убежал в хижину, откуда доносились неразборчивые голоса нескольких людей, которые, чудя по интонациям, несмотря на приглушенный тон, готовы были вцепиться друг другу в горло. Он прикрикнул на спорщиков, все стихло. Отшельник пошевелил губами, посмотрел неожиданно острым, пронзительным взглядом в мои глаза, дернул подбородком и сел по-турецки на настил. Посмотрел снизу вверх на хрупкую девушку Шестнадцатую, пошарил за пазухой богато вышитого халата и достал тростниковую дудочку. Девочка негромким чистым голоском сообщила:

— Условленная плата будет по золотому с того, кого зовут Эн Ди и с его женщины, и особо по золотому с каждой лодки.

Я достал из кошелька две желтые чешуйки и из принципа не подал, а подбросил их. Шестнадцатая неожиданно ловко поймала их, и брошенные с лодок Боу и Тхая монеты тоже, протанцевала к краю помоста и разжала кулачок:

— Прими, Дух Великой Реки, эту ничтожную дань, — в воду живым серебром упали четыре живые крохотные рыбки, тут же испуганными молниями метнувшиеся под тень навеса. Я покачал головой — манипуляция была высшего класса. Я и то не заметил подмены денег рыбками. И неожиданно поймал понимающий взгляд старика. Он подмигнул мне и заиграл...

Мелодия показалась мучительно — знакомой и в то же время непередаваемо чужой. Я ощутил, как моя душа резонирует тягучему гипнозу странной музыки флейты, а когда девушка вскинула голову и взяла первую, негромкую и как бы неуверенную трель голосом, от которого вдруг сладко заныло внутри меня, я почувствовал, как вместе с поднимающимися дыбом волосами растворяюсь в природе, становлюсь Его Величеством Мирозданием...

Невозможно ни напеть, ни пересказать, ни нарисовать Песню, ее можно лишь пропустить сквозь себя, познать, как познают Настоящую Женщину: Каждый раз — заново, словно он, этот раз, единственный...

Пока задумчивый против обыкновения Боу крутил свой шестигранный штурвал, ведя наш чумазый, но симпатичный карманный пароходик домой, я молчал. Я приходил в себя после того светлого потрясения, которое вызвала музыка Отшельника. Это потрясение я не мог сравнить ни с чем в своей прошлой жизни. Ну... Словно бы меня подключили к невероятным глубинам спокойной вселенской мудрости, которая выслушала все невысказанное, и поняла, и похвалила за одно, ласково упрекнула за другое... Все равно не получается передать.