Девушка сняла браслеты, ожерелья и серьги, расчесала волосы,
смотрясь в медное зеркало, надела светло-красное платье и
набросила на плечи зеленую накидку. Когда Пэаби, открыв дверь,
выходила из комнаты, внизу, в стойле, оглушительно заревел осел.
Вздрогнув от неожиданности, она приостановилась и ступила ногой
на порог.
— О боги, он создан для того, чтобы орать! — воскликнула она и
тут же в замешательстве убрала ногу с порога. — Рев осла — это к
добру, а вот то, что она наступила на порог — грех, очень плохая
примета! Наверное, злые духи противятся посещению храма, —
думала она. — Хотя рядом, за стеной, в комнате отца и обитала
Нинсихелла, дочь Энки, покровительница их семьи, однако Пэаби
не отважилась перешагнуть через порог. Упав на колени и
повернувшись лицом к храму Энки, она взмолилась, возжелав себе
спасительной благодати могущественного бога.
— О Владыка жизни! Прости мои грехи, если я в чем-либо
провинилась, не ведая того! Твое чистое сердце хочу успокоить. Я
всегда соблюдаю обряды. Я никогда не говорила вместо "да" —
"нет" и вместо "нет" — "да". Мои уста никого не обозначили
враждебным проклятьем, и язык мой не был злоречив! О Могучий
защитник! Заступись за меня, закрой двери злобным демонам! О
Знающий будущее! Вся жизнь моя перед тобой, и тебе ведомо,
почему я иду к светлой богине. Благослови мой путь! Пролей на
меня воду света и своей силы! Да буду жива я всевышней волей
твоей, и да буду здорова!
Пэаби сменила одежду и не только окропила себя водой, но и,
для вящей силы воздействия, выпила несколько глотков и успокоилась. Дабы окончательно обезопасить себя, девушка надела на пальцы рук кольца-амулеты от демонов.
В храме она оказалась одной из первых богомолок. Излив
жертвенное молоко на алтарь часовни, Пэаби вошла в святилище и
сложила принесенные ею дары на один из жертвенников; затем,
обойдя справа алтарь-ложе, покрытый голубым шерстяным
покрывалом со звездой Инанны в центре, и приблизившись к богине,
перед ликом которой курился благовонный кипарис, девушка
поверглась ниц перед Великой матерью, прижалась лицом к стопам
ее и, обливаясь горючими слезами, истово вознесла молитву.
— О прекрасная богиня любви! О сострадательная! О
милосердная! Благостно имя твое в устах человечьих! С мольбою
припадаю к тебе в слезах. Пусть мои слова достигнут тебя, внемли
им, прими молитвы мои! Ясный день для меня померк на земле в
рыданиях. Горькая доля мне досталась. Любовь иссушила душу мою,
мысли о нем обжигают, мне страшно, что он позабыл меня. О
Великая мать! Поверни ко мне свой лик, будь милостива, ты видишь.
как я несчастна. Нет мне покоя ни ночью, ни днем. Сжалься надо
мной! Пусть он возлюбит меня в сердце своем. Нет жизни без
него.
О пресветлая владычица небес, дарующая земле плодородие,
пошли мне его любовь, дай мне приникнуть к груди его. Он подобен
блистающему утру, восходящему в лучах солнца. Тоскует по нему
мое сердце. Мое лоно жаждет его. Сжалься надо мной. Великая
богиня, верни мне душу и наполни ее радостью. Одари меня
наставлением и лаской. Прими мои живые, горячие слезы как
приношение тебе. И что сказала я, как сказала я, пусть и
свершится! Да достигну я своих желаний твоею милостью, о
Великая!"
Пока Пэаби молилась, святилище наполнилось богомольцами.
Завершив молитву, она, перед уходом, подошла под благословение
жреца-Думузи,— жреца, в благостном, святом теле которого нашла на полгода приют душа бога Думузи, любимого супруга Инанны. Жрец добровольно согласился сделать своё тело временной обителью, земным сосудом божественной души, а затем быть принесенным в жертву богине плодородия. Его собственная душа, слившись с душой бога, обретала в Стране без возврата вечное блаженство. Жреца почитали как самого бога Думузи, перед ним падали ниц, ему молились и приносили жертвы. Полгода жрец готовился к ритуальному закланию, соблюдая целомудрие и постом очищая от скверны юное, стройное, не имевшее ни малейшего изъяна, прекрасное тело.
С важностью и чувством божественного величия отвечал юноша на поклонение верующих. Его высоко поднятую голову украшал венок из пальмовых листьев, расходившихся в виде лучей. Черный, цвета отказа от радостей жизни, плащ свешивался густыми складками с его плеч. В носу юноши сверкало золотое кольцо, в его ушах подрагивали бирюзовые серьги, а на руках красовались золотые браслеты. На ногах жреца, обутых в сандалии из пальмовых листьев, при каждом шаге позвякивали золотые колокольчики. Шею юноши обвевали ниспадающие на грудь ожерелья из амулетов и драгоценных камней.
Пэаби поцеловала ногу жрецу-Думузи и с новой надеждой покинула храм.
Глава 8
ЛАДЬЯ "ДИЛЬМУН"
Строительство храма Энлиля, вызвавшее глубокие перемены
в жизни мужей Города, повлекло за собой столь же заметные
изменения и в привольном существовании мальчишек. От зари и
дотемна Гаур, сделавшийся, как и отец, кирпичником, размешивал
глину, формовал кирпичи в опалубке и следил за пламенем в печи.
Только в дни общественных работ, когда бдительное око отца не
надзирало за ним, Гаур иногда мог выбраться к вечеру на море, в порт,
где мальчишки играли и купались, ловили рыбу и черепах, встречали
иноземные корабли и экзотических чужеземцев.
Ясный, ветреный, зимний день был на исходе. Мгла, обычно
застилавшая даль, рассеялась и через широкий проем Рыбных
ворот отчетливо виднелась возвышавшаяся у входа в гавань
колоссальная статуя владыки вод Энки, покровителя Города. На
приворотной площади остановился направляющийся в храм
небольшой караван осликов, груженных тюками и корзинами с
медью из Магана. Высокие, сильные, дочерна загорелые
корабельщики в синих шерстяных накидках, с кольцами в носу,
громко переговариваясь на непонятном, гортанном, необычно
звучащем языке, жадно пили из колодца свежую, сладкую воду
Дильмуна. Гаур, положив на плечо копье, подарок Энметена,
которое ему очень хотелось показать своему лучшему другу
Нанмару, младшему брату Урбагара, залюбовался караваном и
моряками, от которых веяло манящим, терпким запахом дальних странствий.
За воротами, на площади, примыкавшей к гавани, обычно шла
оживленная торговля. Однако сегодня здесь было не людно: у
стены сидели ветхий старик в потертом, с заплатками,
сомнительного цвета, плаще, продававший нескольких овец, да
вдова, предлагающая двух молочных коз. Одинокий покупатель —
немолодая женщина, тщательно изучала вымя одной из коз.
Гавань, где могли разместиться десятки судов, занимала
большую, овальную бухту. Длинные мысы и островки, окай-
млявшие бухту, хорошо защищали гавань от морских волн. Только
два узких судоходных прохода соединяли бухту с открытым морем.
Четыре сторожевые башни у проходов, на плоских верхних
площадках которых по ночам зажигались сигнальные костры,
служили надежной защитой от вражеских кораблей. Губительный
ливень стрел и камней встретил бы врагов и вынудил повернуть
обратно разбойничье судно. Невдалеке от причальной стенки, на
набережной, мощенной булыжником, стояли два длинных
одноэтажных здания, где обычно поселяли чужеземцев и размещались склады, таможня и управление портом. Здесь храмовые чиновники
проверяли привозимые и увозимые грузы, взвешивали товары и
метили печатями сопроводительные документы на глиняных табличках.
Еще издали Гаур услыхал крики и увидел у задней, глухой, стены
таможни свалку из четырех дерущихся мальчишек. Сцепившись,
они катались по песку, глотая пыль, сопя и переругиваясь.
Дерущиеся тузили друг друга руками, ногами и головой. Вот свалка
рассыпалась и рослый, крепкий подросток, в котором Гаур узнал
Нанмара, вскочил на ноги, подмял под себя одного из мальчишек
и, что-то прижимая рукой к груди, попытался удрать. Однако двое
других проворно схватили его за ноги и вновь свалили на землю,
стараясь разжать его руку. Гаур бросился к ним во всю прыть и, подбежав, принялся ожесточенно бить и колоть копьем обидчиков своего друга. Мальчишки, ошарашенные натиском, немного отбежали
и, вытирая кровь песком, потребовали, чтобы сын горшечника
положил оружие, и тогда видно будет, чья возьмет. Размахивая
копьем, Гаур заявил, что проткнет каждого, кто будет к ним
приставать, и недруги нехотя ретировались, пообещав отомстить.
— За что они к тебе привязались? — спросил сын гончара,
пристально глядя на прижатую руку сына великого дамкара.
— Посмотри, что я нашел! — Нанмар разжал кулак и показал
маленький шлифованный кубик из кремнистого сланца. — Это — гиря
из Меллухи. Я видел такую, когда с братом заходил на их склад. На,
посмотри. Это не то, что наши гири-уточки! Понимаешь, мы играли в камешки и, наверное, одновременно заметили этот кубик, но
схватил его я первый, и поэтому он мой! — Нанмар потрогал пальцем
качающийся зуб. — Если бы не ты, они бы мне его совсем выбили...
— Знаешь, — сказал Гаур, — когда твой зуб выпадет, ты его не
выбрасывай, а положи в мышиную норку, и твои зубы будут
крепкими и острыми, как у мышей.
— Этот зуб мне не помешает, лучше бы он не выпал! — Нанмар
осторожно прикоснулся пальцем к медному острию копья. — Какое
острое! Откуда у тебя такое хорошее копье? Дай подержать.
— Оружейник Энметен, жених моей старшей сестры, подарил. —
Мальчик пожал плечами. — На, возьми поносить.
— Я Энметена хорошо знаю. — Нанмар взял копье наизготовку и
сделал несколько выпадов. — Он могучий герой, но мой старший
брат ему не уступит.
— Что будем делать? — спросил Гаур.
— Пойдем ловить черепаху, — предложил Нанмар. — Если поймаем,
то обменяем ее на крючки, а то у меня уже мало осталось. —
Нанмар был лидером в их дружбе. Он был сильнее и лучше
плавал, но Гаур глубже нырял и ловко лазал по деревьям.
В дни общественных работ таможня и управление порта не
работали, и в порту не было обычной, шумной деловой сутолоки.
Не сновали носильщики от складов к ладьям и обратно, жалобно
не скрипели сходни под тяжестью грузов, не ревели ослы в
ожидании, когда с них снимут поклажу. Лишь на нескольких ладьях,
стоявших у причала, шли разгрузочные работы. Корабельщики из
Магана, опасаясь частых зимних дождей, лениво переносили
огромные тюки на склад, под крышу. По двое, по трое собирались
они у сходней и что-то громко обсуждали, непрерывно жуя и
выплевывая густую тягучую красноватую слюну.
Дежурный матрос, страж их ладьи, слоняясь по палубе и глядя
в море, неожиданно обнаружил у входа в бухту двух дюгоней.
Корабельщики тут же оставили разгрузку и, поспешно устре-
мившись на лодках в погоню за животными, настигли их, окутали
тростниковыми сетями и подтащили к берегу. Мальчики подошли
поближе, к самой воде, чтобы посмотреть, как развеселившиеся
чужеземцы выволакивают опутанных сетями дюгоней на песок и
бьют дротиками, соревнуясь в меткости и силе.
Страж ладьи, охранявший неразгруженные товары и ходивший
вдоль бортов, кутаясь в шерстяной плащ от сырого морского ветра,
не утерпел, в азарте сбежал на берег, оставив свой пост, и длинным
копьем добил животных. Немного погодя на ладье у маганцев
задымил очаг и зазвучала заунывная мелодия их верховному богу
Нантулле.
Друзья еще некоторое время потоптались в пенной кайме на
берегу неспокойного моря и отправились на верфь за лодкой. На
верфи, в длинных ямах, выкопанных вдоль берега, вымачивались
в морской воде стебли строительного тростника.
— Сухой стебель легко ломается и крошится, но после
вымачивания становится гибким и прочным, как канат. — Нанмар
извлек из ямы два стебля и крепко связал их хитрым морским
узлом. — Можешь так? — похвастался он. — Меня Урбагар научил.
Гаур взял узел, осмотрел его со всех сторон и завязал такой же.
— Молодец! Рано или поздно я все равно стану кормчим и тогда
обязательно возьму тебя в помощники.
— Когда мы были в горах,— помнишь, я тебе рассказывал, энси
Аннипад пообещал устроить меня в школу за счет храма. Я хочу
уметь писать, чтобы быть кормчим.
— Аннипад — друг Урбагара. Я знаю от брата, что если он что-
нибудь пообещает, то обязательно сделает, чего бы это ему ни стоило! Отец, после посвящения, и меня отдаст в школу. Вместе будем
ходить учиться, вот здорово будет!
— Во время посвящения нам придется целый месяц жить в храме
Энки. Боязно как-то! Там нужно и поститься, и многое учить
наизусть, да и кто знает, что еще там с нами сделают!
— А чего бояться? В храме же нет злых демонов, сам могучий
Энки будет нас защищать! Никто ведь еще не умер во время
посвящения, и мы выйдем оттуда живыми, зато взрослыми, даже
жениться можно!
Друзья почтительно обошли лежащие на земле огромные веретенообразные тростниковые бунты длиной локтей в шестьдесят, туго обвязанные веревками по спирали. Из таких веретен собиралась ладья. Два достаточно толстых бунта обеспечивали устойчивость судна и опору для палубы. Невдалеке от береговой кромки, у канала, стояла на песке готовая к спуску на воду серповидная тростниковая ладья без мачты, с загнутыми кверху высоким носом и кормой, водоизмещением триста гур. На ладье было две рубки: малая и большая.
— Это — наша новая ладья, — с гордостью сказал Нанмар. —
Смотри, какая огромная! Через несколько дней Урбагар поплывет
на ней в Меллуху за благовониями и лазуритом. Завтра ее будут
освящать и спускать на воду. Приходи на праздник, и тебя пустят
на корабль.
— Я бы и ночью, в серединную стражу, прибежал ради этого, но
отец не разрешит, кирпичи нужно делать.
— А ты скажи ему, что тебя приглашает сам великий дамкар.
— Я попробую, Нанмар. Я маму попрошу, чтобы она с отцом
поговорила. Она — добрая!
Мальчишки отвязали тростниковый челнок и, взяв в руки по
веслу, поплыли к одному из островков, лежащему за пределами
бухты. Мальчишки знали, что там, на черных, нагретых солнцем
камнях, любили подолгу нежиться морские черепахи. Вытащив
челнок на берег, они спрятались за кустами, то и дело выглядывая
и всматриваясь в прибрежные воды. Гаур первым заметил
высунувшуюся из воды треугольную голову черепахи. Она то
плавала, то лежала на поверхности моря, затем ушла под воду и
вынырнула почти у самого островка. Черепаха подплыла к берегу,
тяжело вылезла из воды и поползла вверх по рыхлому серому
песку.
И тут мальчики выскочили из засады. Гаур, в мгновение ока,
воткнул копье позади черепахи и друзья, дружно навалившись на
него, опрокинули черепаху на спину. Нанмар несколько раз вонзил
