"Загадочная душа и сумрачный гений"

— Стоп. Какой дом? Кто — с визитами?? ЧЬЯ, блин, жена???'

— Всеволод Федорович?.. Вам плохо? — осведомился ласково-участливый Голос, бесцеремонно вмешавшись в обещающий быть интересным внутрикарпышевский диалог.

— Мне плохо? Да мне — пи...ц. Ик... — ответствовал Петрович, судорожно подавив недобро подкатившийся к гортани желудок, явно за что-то обиженный на своего хозяина.

— Понимаю. Но, слава Богу, кажется, Вы оживаете. Понемножку. Мы за Вас сильно переживали. Немцы не могли Вам ничего этакого подсыпать, как Вы думаете?

— Ик... Ничего не думаю. Ой-вэй... а думалка-то как болит. Какие еще... ик... нафиг, немцы? Питер скоро?

— Санкт-Петербург? — Голос коротко и вежливо рассмеялся, — Полагаю, не ранее, чем через месяц, а то и поболее того, любезный Всеволод Федорович.

— Издеваемси?

— Господь с Вами, и в мыслях не было. Но, пожалуй, Вам лучше еще часок-другой полежать. Отдыхайте... — Голос смолк, и его чуть слышные шаги удалились куда-то.

Месяц... Месяц-Месяцович... месяц!? Что еще за хрень в голову лезет?

— Оживаем? Хорошо? Почти как тогда в Чемульпо, да? Совсем Вы пить-то не умеете, милостивый государь. Так и до горячки не далеко-с. О здоровье не грех бы Вам было и вспомнить.

— Отвали...

— Хамить, изволим-с? Манерам и приличиям в обществе там у вас совсем никого не обучают? Или здесь — случай совершенно особенный? Ну, а то, что на здоровье мое Вам, любезнейший, наплевать, это уже после той первой ночи в борделе ясно было...

— Ну, чего пристал?.. Отстань, язва нудная...

— Подъем, старая кляча! Ты как позволил себе разговаривать с Императором!?

— ЧТО!? Какой еще Имп... ой... ОПЯТЬ???

— А ты думал — отмучался? После всего, что тут по твоей милости закрутилось.

— С кем это мы так... вчера. А?

— С господином фон Тирпицем, с кем же еще.

— У-у-у... и что я... тоесть мы?.. Этому тевтонцу что-нить трепанули?

— Ясно. Значит, тоже не помнишь? Замечательно. Но, я бы попросил бы, не валить все с больной головы на здоровую.

— Аффигеть, как классно... Всеволодыч, ты хоть представляешь, в каком мы виде были?

— Нет. Охранила Царица Небесная, иначе пришлось бы стреляться по вашей милости. Кстати, по отчеству — Федорович, если вдруг совсем с памятью у нас того-с...

И когда же, наконец, смирительную рубашку-то на меня, горемычного, наденут, а?

— Извини, виноват. И, это... что за пессимизм? Ну, вааще...

— А сам-то бодрячком уже? Ага?.. Погано только, что при всем этом умопомрачении, желудок у нас — один-с. На двоих...

— О, Господи... ик... не-е-ет!.. ТИХОН!!! Тазик...

Глава 6. Поезд идет на восток.

Великий Сибирский путь. Март 1905-го года

— Всеволод Федорович, батюшка, как же Вы нас напугали-то всех.

— Да, Тишенька. Что-то со мной не того-с, было. Перебрал... но не так ведь, чтобы себя не помнить, и вдруг — на тебе!.. Такая вот ерунда...

— Дохтура, что к Вам созвали, решили, стало быть, что...

— Ну? Не томи...

— Что с сердцем не все ладно у Вас. Только называли хворобу эту все больше не по-нашему, я и не запомнил. Извиняемся...

— Вот тебе бабуся и Юрьев день. Только этого не хватало. Когда помру?

— Свят-свят-свят! Про страшное такое вовсе оне и не сказывали, храни Вас Царица Небесная. Толковали, что, мол, нужно Вам всенепременно-с еще денька три-четыре в постельке полежать, да вот эти все микстурки и пилюли разные по часам попринимать. Мне, значить, сами Его Величество, Государь наш Николай Александрович, разрешили при Вас здесь быть неотлучно, так что я уж прослежу, чтоб Вы все вовремя...

— Ого! Значит боцман Чибисов теперь самолично с Государем-Императором нашим знаком? Дела... Тихон, а где это мы? И почему не в моем купе? И доктор Банщиков что-нибудь тебе говорил? Где он сейчас?

— Ну, если, значит, Вы и в правду ничего не запомнили... Тогда, что видел и слышал — расскажу. Не извольте гневаться, все — как на духу, что было. Святой истинный крест!

— Ты, чет, не спроста крестишься, дружок. Или я накуролесил по пьяному делу, да? Ну, что сконфузился? Давай уж, рассказывай, коли начал. Один конец, — коль не помер, жить теперь с этим со всем.

Минут через двадцать Петрович осознал, наконец, весь комизм и дикую неловкость ситуации, в которую вылилась его пьянка с Тирпицем. Причем, что самое печальное и непоправимое во всем этом деле, — он сам, как говорится, был полностью 'в дребодан', а его собутыльник оставался на ногах и пребывал в достаточной степени вменяемости.

С точки зрения кастовой морали морского офицерства — это был форменный позор. Страшнее которого был бы, разве что, проигрыш битвы у Шантунга. Причем, позор не только ему одному, но и, по восходящей, — всему российскому флоту и самому Государю-Императору. Поскольку все это происходило в его присутствии. Пусть, не в прямом, но сути дела это не меняло.

На сем удручающем фоне пальба из окна вагона по воронам, сорокам и кому-то четвероногому у входных стрелок рязанской станции — это сущая безделица. Слава Богу, что из двуногих, случайно или по службе оказавшихся в зоне тестов подаренного Люгера, никто не пострадал. Чудом. Да и здоровый фингал под глазом у немецкого вице-адмирала объяснялся случайным толчком вагона и некстати распахнувшейся тамбурной дверью. Допустим даже, что так...

Но то, что царь все это безобразие лицезрел, что самолично убедился в полной невменяемости тела с адмиральскими эполетами на заблеванной тужурке, после чего опять самолично распорядился погрузить ЭТО в великокняжеский вагон с разрешением находиться при ЭТОМ его бессменному бравому ординарцу... Господи! Какой ужОсс... Альтер-эго, похоже, было право: в пору стреляться.

Однако, завершить бесхитростный рассказ о подробностях постигшей Петровича катастрофы, как и о ликвидации последствий всего учиненного его любимым адмиралом беспредела, верный Тихон не успел. В дверь негромко, но настойчиво, постучали.

— Тут к Вашему высокопревосходительству, господа...

— Господа-товарищи! Тихон, не суетись, дай пройти!

— Заходите, заходите. С черной меткой прислали, или как? — Петрович по голосам за дверью уже понял, что это кто-то из его 'банды': Хлодовский и Щеглов — точно, но явно не только они одни, — Тиша, дай нам поговорить, посмотри там...

— Слушаюсь! — ординарец козырнув выкатился в коридор, а вместо него у одра поверженного адмирала материализовался почти весь его штаб в полном составе, плюс капраз Рейн, для полноты букета.

— Ну? Что, орлы?.. Как мне теперь вам и флоту в глаза-то смотреть? После такой международной конфузии? — попытался было бодриться Петрович, но выходило у него 'не айс'. Однако неподдельное удивление напополам с восхищением, светившееся на окружавших его усатых физиономиях, давало некоторый повод для оптимизма, — Что же мне теперь делать-то? В отставку рапорт накатать, да потом — пулю в лоб? Или без рапорта честнее? Ну, что скажете, молодежь?

— Это Вы о чем таком сейчас!? Всеволод Федорович? — вытаращил изумленные глаза возбужденный больше остальных Беренс.

— Дык, ясно о чем. Побил меня коварный тевтон. Позорище!.. Он-то на ногах, а меня, грешного, как куль какой с дерьмецом по перрону таскали. Да еще при самом Государе. Хоть сквозь землю со стыда провалиться, — натворил делов! Страх Божий...

— Господи! Полно Вам ерунду-то всякую говорить. Ну, подумаешь, посмеялись все, завтра забудут. После такой нервотрепки, что Вам на долю за этот год выпала, и не так люди по первости чудят, Всеволод Федорович. А вот кто кого побил, так тут — это еще бабушка на двое сказала...

У их Высокопревосходительства кайзеровского генерал-адъютанта, бланш-то — на загляденье. Будто сам Репин рисовал! — отчеканил безапеляционо Щеглов, — И Вам себя винить — грешно. Хоть и не без потерь, но Виктория в сем славном деле — наша! Адмиралу нашему — гип-гип:

Урр-р-а-аа...!!! — полушепотом восторженно взвыло в ответ собрание.

— Ах вы, бесенята. Я, понимаешь, старый дурак, союзника нашего действием унизил, секундантов жду, а вы, значит, — радуетесь?

— Да, полно Вам, Всеволод Федорович, — вступил в диалог Рейн, — Не берите в голову. Вице-адмирал Тирпиц самолично помогал Вас перенести, и не то, что обиды не держит, а как мы слышали, себя лишь целиком во всем произошедшем и винит. О чем он прилюдно обоим Императорам и докладывал.

— Хоть малый камушек с души. Стало быть, реально умница Альфред.

— Кстати, оба наших государя также весьма с пониманием к переполоху отнеслись, и если бы не эта досадность с кайзером...

— Что еще случилось?..

— А Вы не слышали еще? Что мы во Владик без него едем? — изумился Гревениц.

'Может, и этого — я?!' — Петрович мысленно начал готовиться к трибуналу...

— Вы же самого интересного не знаете и думаете, что разговоры путешествующего общества крутятся лишь вокруг пикантных подробностей ваших с Тирпицем посиделок? — дошло до Хлодовского, — Ясно. А попросим-ка мы нашего дорогого барона доложить кратенько товарищу адмиралу о свежих дорожных новостях. Уповая на известное его красноречие и точность в деталях...

— Кх-м... да уж. Красноречие барона нам хорошо известно, особливо после того памятного всем тоста про русский и германский флаги над Портсмутом и Гибралтаром. Которому кайзер аплодировал стоя, — улыбнулся Руднев, вспомнив дружеские посиделки наших и немецких офицеров под Тверью, когда к ним в вагон на шумок-огонек заглянули оба императора, — Ну-с, излагайте, любезный Владимир Евгеньевич, что тут у вас без моего участия приключилось.

— Слушаюсь! Благодарю вас за доверие, господа! — в глазах любимого рудневского главарта плясали задорные чертики, явно подогретые бокалом шампанского, — Во первых строках, не могу не отметить, что незабываемое утро дня рождения уважаемого вице-адмирала фон Тирпица на сюрпризы задалось. Началось все с раннего подъема, благодаря стрельбе из окна салона статс-секретаря в шестом вагоне германского поезда. И хотя из первого акта действа нам досталось пронаблюдать лишь за не лишенной драматизма финальной сценой на привокзальной платформе...

— Кто-то кого-то норовит обидеть? Поиздеваться над немощным пришли?!

— Всеволод Федорович, простите, Христа ради! Было велено коротенько. Поскольку ежели бы со всеми подробностями, то... уй! — Получив в бок локтем от Рейна, Гревениц театрально подпрыгнул, под общее хихиканье окружающих, — Дерзни я попробовать словесно передать эмоции на физиономиях наших германских друзей, оценивших мощь и ювелирную точность работы русской корабельной артиллерии...

После этих слов ржали уже все, включая Руднева.

— То пришлось бы мне одалживать таланта у самого Вильяма Шекспира, — завершил свой вступительный пассаж Гревениц.

— Наш пиит гильзы и снаряда явно в ударе сегодня. Ладно. Прощаю. А наши-то — что? На непотребство сие глядючи?

— Ну, пока до большинства только доходило, что к чему, а у барона Фредерикса усы от бровей опускались к горизонту, адмирал Дубасов нашелся, и напряжение немой сцены разрядил. Коротко и емко: 'Погибаю, но не сдаюсь. Это по-русски!' Тирпиц, надо отдать ему должное, подачу принял и виртуозно перевел сие дело в шутку, так что через минуту хохотали все, включая обоих императоров.

Да тут еще Чибисов ваш жару поддал, не понял что к чему бедняга, и кинулся Вас спасать от немца. Насилу удержали, чтоб глупостей не наделал.

В итоге, повелел Государь Вас препроводить в великокняжеский вагон, и когда уже ехать собирались, тут-то неприятность с кайзером и приключилась. Ухо прострелило. Причем так сильно, что к нему сразу доктора собрались, включая Банщикова. Думали, рядили, и, в конце концов, немцами было решено, что Императору Вильгельму с растроенным здоровьем лучше такого долгого вояжа не предпринимать. И он с дочерью, генералами и частью свиты отбыл, через Питер, восвояси.

Но принц Генрих, два сына Вильгельма — наследник и Адальберт, а также адмиралы Тирпиц, Бюшель и с ними еще человек двадцать германцев, едут с нами. А потом, как и планировалось — в Циндао. Кстати, среди них три дамы, из которых две — сестры Крупп.

— Ничего себе! И что их на Дальний Восток-то тянет?

— Старшую, похоже, не что, а кто. А вот остальным крупповцам, как мы поняли, не терпится посмотреть крепости, вооружением которых им, возможно, предстоит скоро заняться. Во всяком случае, Дубасов на тему бронебашен обмолвился.

— Кто... это Вы на Луцкого намекаете? Разве он с нами?

— А Вы откуда знаете, Всеволод Федорович? Хотя, понятно — у немцев же это дельце просто на языке висит. А так... да, с нами едет — адмирал Дубасов настоял, — опередив Гревеница, протараторил Беренс.

— Слухами земля полнится, — отшутился Петрович, — извините Владимир Евгеньевич, мы Вас перебили...

— Одним словом, решение эскулапов вылилось в половину дня суматохи, переноса багажа и утряски народа по новым местам. Да, кстати, Вы про Банщикова спрашивали? Так Михаила Лаврентьевича, как лечащего врача, ведущего кайзеру курс терапии, Государь отправил с ним. В Петербург отбыл и Великий князь Михаил Александрович с нашим Василием Александровичем и со всеми его морпехами, так что из 'варяжских' здесь только Вы с Беренсом и Ваш Тихон.

По сведениям вполне достойным доверия, Государь на время своего дальнего вояжа возложил на брата бремя регентства. Но, как было заметно по общему восторженному состоянию Михаила Александровича на фоне того, что ему сперва дозволили сопроводить некую весьма юную и не по годам привлекательную особу императорско-королевских кровей до Варшавы, сия новая тяжкая ответственность Его Императорское Высочество совершенно не тяготила. Так что судов-пересудов на эту тему идет предостаточно...

— Но, господа, попрошу — давайте не в нашем кругу. Хорошо?

— Как прикажите. Только...

— Никаких чтоб тут мне — только. Завидовать — разрешаю. Но молча. Даст Бог — все сладится. Кому — счастье. А кому, и нам с вами в том числе, большущее государственное дело. Меньше толковищ, меньше сглазу. Поняли? Или в отношении нашего сближения с немцами у кого предубеждение есть?

— Угу. Поняли...

— Предубеждений-то нет, но вопросы некоторые имеются...

— Что-то не вижу радости и лихости, господа капитаны. Потерпите немного. Скоро всю военную бухгалтерию подобьем, вздохнем свободнее, и у вас времени побольше для личной жизни появится. Обещаю, — улыбнулся Руднев, — А по 'германскому вопросу' — будь по-вашему — обсудим что, к чему и почему. Отдельно посидим, потолкуем. Я знаю, что не все на флоте с моим 'германизмом' согласны. Тема эта — очень серьезная.

Все, мои хорошие, ступайте пока. А я еще отлежусь немножко...

Отпуская 'молодых львов' он чувствовал себя неважно: последствия перепоя давали о себе знать. Узрев состояние подопечного, Тихон тотчас напоил его какой-то горечью, отчего мысли стали понемногу путаться, голова отяжелела, и вскоре, неожиданно для себя, Петрович провалился в крепкий, здоровый сон, начисто лишенный сновидений.

Итак, волею обстоятельств, он остается с Государем один на один. И не только с ним. Впереди его ожидали неизбежное общение с Дубасовым, Луцким, Великим князем Александром Михайловичем и продолжение их разговоров с Тирпицем.