Тропой лекаря

— Здравствуйте. А я смиренный холоп Его — Лирет. Рад видеть вас в нашем храме. Позволено ли мне будет спросить, что привело вас сюда?

— Да, разумеется.

Мало осеняет себя знаком, я не отстаю. И улыбаюсь так, что мышцы лица начинают болеть. Если бы завтра снесли все храмы — что бы изменилось?

Да ничего, эти паразиты нашли бы себе другое место для торговли человеческими страхами и надеждами.

Да, я не люблю храмовников! Надеюсь, Светлый простит меня за это, но можно любить собаку, и не любить ее блох. А храмовники это и есть блохи.

Они кормятся на существовании Светлого, они получают с него прибыль, они уверены в своей приближенности к нему... Интересно, хоть раз они задумывались, что Он им скажет, когда они окажутся перед Его ликом? Или они так свято уверены, что если они учат других, то сами могут быть небезупречны?

Неважно, сейчас это неважно. Надо не уплывать в свои мысли, а сосредоточиться на беседе. Майло как раз рассказывает, что я лечила госпожу графиню... и наш собеседник словно... делает стойку?

Да, у отца были охотничьи собаки. Вот они так же застывали — голова вперед, тело в струнку, лапы напряжены...

— Да, конечно. Пройдемте к Книге.

Книга Светлого. Артефакт каждого храма. Где-то она большая, где-то поменьше, но везде ее стараются сделать роскошной. Обтягивают переплет бархатом, усаживают драгоценными камнями, простегивают золотом. Иногда красиво, иногда это выглядит откровенно нелепо. Но камни есть везде, и я даже знаю почему. К драгоценным камням удобно цеплять заклинания. Вот и здесь — сапфиры, лазурит и жемчуг.

Сапфиры — приносят божественное благоволение, лазурит — верность и честность, жемчуг — свет и чистота.*

* Камнем честности (и иногда, как ни забавно — юристов) считается не лазурит, а азурит, но я чуть модифицировала название, все равно их часто путают. Прим. авт.

Я касаюсь переплета ладонью.

— Клянусь хранить врачебную тайну касательно графини Эрнан, никому не открывать, чем она болела, не рассказывать, не давать понять никоим образом, не разглашать секретов, касающихся ее здоровья. Да услышит мою клятву Светлый.

По жемчужинам пробегает легкий блик.

Услышано.

Майло Варн кладет руку на книгу.

— Я, Майло Варн, камердинер графа Эрнан, от имени графа принимаю клятву и свидетельствую, что господа Ветана будет свободна от нее, если молчание принесет вред ее жизни или здоровью. Да услышит меня Светлый.

Стандартная формулировка.

Я обещаю молчать, мне обещают, что клятва рассеется, если случится что-то... сложное. Например, меня спросит тайная королевская служба, бывало и такое. Иногда спрашивали, и жестко, и если кто-то не отвечал...

— Госпожа Ветана, — холоп чуть мнется. — Не могли бы вы осмотреть одного человека? У нас, в Храме?

— да, разумеется.

Говорить о плате за визит, конечно, не стоит. Так забавно...

Храмовники не брезгуют продавать верующим освященные образки, свечи, прочую пакость, которая якобы спасет, убережет и защитит, но стоит заговорить о том, что они должны заплатить за что-то...

Да как же ж можно?!

Они же Служители Светлого! Они выше такой гнусной материи, как деньги, ближнему своему (особенно им) надо помогать бескорыстно, а брать деньги с Храма — плохо. Кто бы мне объяснил почему?

Кстати, в Раденоре для них поставлены жесткие условия. Еще Александр Проклятый обрубил храмовникам хвост по самые уши. Им официально запрещено владеть землей, им запрещено строить больше пяти храмов в городе, налоги для них вдвое больше, чем для купцов...

Говорят, что когда Александр Проклятый заявил им, что Храм будет платить налоги, они возмутились. Мы же слуги Светлого. Вы и с него налоги драть будете?

Да, — ответил Раденор. — Так что платить будете десять процентов с доходов за себя и десять за него. Или маловато? Надо за него двадцать процентов брать?

Больше никто судьбу не искушал. И на тридцать процентов не нарывался.

Майло вопросительно смотрит на меня. Я опять задумалась?

— Да разумеется, — отвечаю я. И отвечаю правильно, потому что Майло кланяется холопу, а потом и мне.

— До встречи, госпожа Ветана.

— До встречи, господин Варн.

Майло уходит.

Мне становится неуютно в храме, но я упорно не показываю вида. Улыбаюсь, гляжу на холопа.

— Пройдем к больному?

— Да, госпожа Ветана. Идите за мной.

Холоп проходит в притвор, открывает небольшую дверцу и мы начинаем подниматься на второй этаж по винтовой лестнице.. а ведь и правда... сколько я бывала в храме, но никогда не задумывалась, что тут есть еще, кроме места, в котором проводятся богослужения? А оно есть.

Настоящий дворец, кстати говоря. Лестница, по которой мы идем, сделала из мореного дуба, панели, которыми обшиты стены — тоже резной дуб,, выглядит чуть мрачновато, но сделано все с таким вкусом, что даже жаль. Такое надо показывать людям, а здесь — это достояние горстки храмовников. Неприятно.

Я иду по коридорам Храма, в которые пускают далеко не каждого, а вот гордости нет. И радости тоже нет. Есть усталость и неприятие происходящего. И когда передо мной открывается тяжелая дверь, я послушно делаю шаг вперед.

Под одеялом лежит больной человек. Наверное, больной. Желтоватое пергаментное лицо покоится на подушке,. Поверх одеяла лежат старческие кисти с синими узловатыми венами, в комнате душно и неприятно пахнет благовониями — в храмах не чувствуют меры. Они так пропитываются этими запахами, что не понимают, как людей может мутить от их избытка. Меня вот подташнивает — или это от волнения?

Но внешне я стараюсь не выдать себя. Присаживаюсь на кровать, беру мужчину за руку, слушаю пульс.

Сложнее всего — не выпустить свою силу. Но я знаю, на чем попадаются маги жизни. Именно на сострадании, а еще — на привычном использовании силы жизни.

Привычном.

Бабушка многое объяснила мне, когда поняла, что происходит. Рассказала, как искали магов жизни. Как подставляли им безнадежных больных, как провоцировали на вспышки, как...

Может, за это время и что-то новое придумали, но пока я смогу — я буду держаться.

Мягко расспрашиваю мужчину о симптомах болезни, собираю сведения, выслушиваю, что он ел, что пил... мужчина жалуется на боли в пояснице, и я прошу его перевернуться. Как легко было бы сейчас прощупать его своим даром!

Определить, что там с почками, застужены они или нет, если да — то насколько, может, даже и подлечить... Держись, Вета.

Хорошо уже то, что вчера я выплеснулась до донышка — и сейчас мой дар не рвется наружу. Я спокойно держу его в клетке. Я умею, я справлюсь.

Это как представить внутри себя маленькое солнышко. Но сейчас на небе тучи, и я вся непроницаемо-серая и хмурая. Оно есть, оно внутри, но кто его увидит?

Обычные люди примерно так и выглядят. Кажется, я прохожу проверку, потому что мне тоже задают обычные вопросы.

Давно ли я лечу людей, сколько у меня умирает, сколько выживает, почему я занялась этим ремеслом...

Ответы у меня есть. Они все правильные и честные.

Давно ли? Да с детства, как соображать стала.

Сколько у меня умирает? Не больше, чем у других лекарей. Выздоравливает столько же. Многое зависит от болезни, с которой обращаются, что-то ни один лекарь не вылечит.

Почему я решила заняться этим ремеслом? Во-первых, верный кусок хлеба в любые времена. Во-вторых, мне было интересно, мне это понравилось, мне так хотелось. Какие еще могут быть причины?

Кажется, храмовники недовольны, но меня это мало волнует. У меня свои вопросы.

Что если, что пили, не простужались ли, с какой частотой ходите в туалет...

Почки чуть увеличены, область их болезненно отзывается на прикосновения. Что-то подсказывает мне, что это камень в почке. Это я и сообщаю храмовнику. Советую сок свеклы, спорыш, луковый отвар, получаю благословение и с чистым сердцем ухожу из Храма. Пусть меня проверяли, только вот камни в почках у этого типа вполне настоящие.

Бляшка амулета ощущается небольшим бугорком под кожей. Хоть как меня проверяйте — на мне ничего нет. Когда в поняла, насколько для меня опасно попасть в лапы храмовникам, я вживила его под кожу. Сама сделала надрез острым ножом, сама поместила в рану бляшку, сама следила за заживлением. Зато теперь отбери у меня все, что угодно, а амулет останется со мной. И от этого на душе спокойно и хорошо.

* * *

Ко мне так никто и не пришел. Но я не радовалась слишком сильно.

Знаю я, чем это грозит.

Проверят всех лекарей города, убедятся, что никто из них не маг жизни, потом подумают — и проверят еще раз. Надо быть очень осторожной с теми, кого лечишь. Очень.

* * *

— Сука! Тварь!! Гадина!!!

Вот уж не думала, что графине позволительно вести себя подобным образом. Но — плевать.

Осмотр я провела, деньги получила, с ребенком все в порядке, матери могу посоветовать есть больше овощей и фруктов, не налегать на соленое и копченое.

А что я гадина?

Ничего нового графиня мне не открыла. Гадина я. И работа у меня гадская.

Вот и сейчас... за день — две открытых раны, простуда, и под вечер уже — визит к господину графу. Хорошо хоть карету за мной прислали, но обратно придется пешочком прогуляться, а в желтом городе это небезопасно.

Вот и иду, уже по темноте, мечтаю о свежевыпеченных плюшках, или хотя бы тарелке с горячим супом... в таверну какую зайти? Дома-то кроме крупы и молока ничего нет?

Не надо.

Будем экономить деньги. Зима приближается, здесь, у моря, она вроде как и не холодная, но промозглая до ужаса. Кто поумнее, заранее запасаются плащами из рыбьей кожи на меху, такими же сапожками и шерстяной одеждой. А стоит вся эта благодать недешево, очень недешево. Не одну серебряную монету.

А еще надо на что-то жить, кушать, одеваться, закупать травы, платить аренду дома...

Есть повод не гулять по тавернам, а готовить для себя дома.

У переулке было уже темно, чуть поблескивал медью начищенный треугольник... я сделала шаг, другой, достала ключ от калитки — и мою шею вдруг обхватила чья-то жесткая и сильная рука.

— А...

Я даже закашляться не смогла. Из такого захвата, если он правильный, не вырвешься.

— Что, сука, радуешься жизни? — защекотал мне ухо влажный горячий шепот. — Ну ничего, сейчас вместе порадуемся. Сейчас ты мне за все ответишь, гадина!

Интересно, кто это и за что я ему должна отвечать?

Не раздумывая, я пнула назад ногой что есть силы. Хорошо, когда на тебе ботинки на толстой деревянной подметке, подбитые гвоздями. Специально для прогулок по городским улицам.

Это вам не шелковые туфельки, а тех-то я бы скорее себе ногу сломала, а сейчас нападающий ахнул, выругался и еще сильнее стиснул меня так, что я едва не задохнулась.

— Небось, и забыла обо мне, да, тварь такая!?

Я бы честно ответила, что забыла, но... поговорите сами, когда вам горло пережмут! Тут позвонки похрустывают...

Еще раз, что ли, попробовать его пнуть?

— Ты мне сейчас все долги отдашь! Всю ночь отдавать будешь!

Увы, нападающий стал осторожнее, и мои трепыхания его просто позабавили. Но кто это и что ему нужно? Я терялась в догадках...

Главное, чтобы не жених.

Но мне казалось, что это не барон...

* * *

— А ну открывай калитку, — подтолкнули меня.

Я попробовала вставить ключ, получилось не с первого раза под многозначительную ругань негодяя, а потом вдруг хватка обмякла.

Послышался какой-то хрип, рука на моем горле разжалась, калитка распахнулась, и я бросилась вперед, к дому. Инстинкт, наверное.

Если на тебя напали, если страшно — беги. Прячься!

Хотя чем бы мне этот дом помог?

Двери — плечом выбить, окна, опять же, закрываются ставнями, но снаружи. Изнутри на них даже решеток нет, выбить — пара минут.

Соседи?

Да кто услышит?

Я захлопнула за собой дверь дома и прислонилась к ней спиной.

И вообще, это желтый город, тут привыкли к крикам, воплям, скандалам и ссорам. Наверное, в первый раз я ощутила себя настолько беспомощной. Чтобы со мной могли сделать, что угодно, а я...

А я-то ничего не могу сделать! Вот где страх!

Ни выбора, ни возможности... кто мне мешал хоть бы кинжал в карман сунуть?

Дура! Дважды и трижды дура!

Если выживу — обязательно поумнею.

В дверь тихонько постучали. Я подскочила и в ужасе оглянулась по сторонам. Кажется, на столе есть нож, я им хлеб резала...

Без боя я точно не сдамся.

— госпожа Ветана, откройте, пожалуйста. Это Торн.

Я потрясла головой, пытаясь собраться с мыслями. Торн, Торн...

— Угорь. Младший.

Точно! Детеныш Угря. Угренок-младший! Просто они имена при мне не упоминали, раз, что ли, или два, с языка сорвалось, я и не запомнила.

Я взглянула в небольшое окошечко на двери, пытаясь разглядеть — точно он? Или нет?

— Госпожа Ветана, со мной Лита. Помните, вы еще ругались на нее, в ваш первый визит?

Я вспомнила достаточно вульгарную девицу, которая пыталась поставить мои слова под сомнение.

Ругалась?

Наверное, можно и так назвать. Пальцы сами собой скользнули к щеколде, подняли ее из пазов, распахнули дверь.

Угорь-младший был серьезен и необычно спокоен.

— Здоровья вам, госпожа Ветана.

— И вам того же. Что случилось?

— Лите помощь нужна. Можно к вам?

— Можно, конечно. Где она?

— Там, за углом. Сейчас я ее приведу. Госпожа Ветана, кто это на вас напал?

— Сама бы знать хотела, — призналась я. — А это... вы его?

— Я. Пришлось убить, так что я сейчас приведу Литу и пойду избавляться от тела.

— Т-тела?

Что-что, но убивали ради меня впервые.

— Посмотрите?

Я замедленно кивнула. Сделала шаг, другой...

У калитки лежало тело господина Рема Лорака, десятника третьего городского полка. Понятно, что я его сразу не узнала, видела-то пару раз...

Но зачем он пришел?

Угорь встал рядом со мной.

— Погодите-ка, ка ведь знакомая харя?

— Десятник Рем Лорак, — озвучила я.

— А, этот... свинолюб!

Я фыркнула. После того случая, Талара новость по всему городу разнесла, Алетар неделю хохотал. А невезучего десятника то ли разжаловали, то ли перевели — мне он точно не досаждал. Что и требовалось.

— Он.

— туда и дорога, — подвел итог Угорь-младший. — Давайте я Лите помогу, да и...

— поможете? — тут же забыла я про десятника.

Кракен с ним, с трупом! И так понятно, что эта мразь сюда не с добрыми намерениями пришла! Скорее всего, решил мстить за унижение. Наверняка, мужчина помнил, как пытался меня к чему-то принудить, а потом очнулся в компании симпатичной белой миролской хрюши. И кто был назначен виноватым?

Разумеется, я.

Сразу отомстить он не смог по какой-то причине, а сейчас нашлись и время, и деньги, а желание мстить и не исчезало. Вот и пришел.

Что он хотел со мной сделать? Убить? Изнасиловать? Изуродовать?

Вот уж не знаю, да и знать не хочу. Умер — и слава Светлому!

И — да! Совесть меня ничуть не мучает! Туда негодяю и дорога! Между его жизнью и своей, я всегда выберу свою! Пусть я лекарь, но не полная ж дура, чтобы жалеть того, кто пришел поиздеваться надо мной?