Кто поверит эху? - Часть 1

— И что думаешь обо всем этом? Или правда не нравится?

Таши только поскреб подбородок да повертел в руках флейту свою. Сколько ему лет, трудно было понять. Щупленький, с корявой, но ловкой фигуркой, волосами, в которых седые нити перемежались с черными, на флейте он играл куда лучше, чем разговаривал — стоило закрыть глаза, как под переливы инструмента можно было увидеть облака, странных созданий, сходящих на землю, или радугу, или парящих над костром огненных птиц.

Что флейтист, что Сэйэ имели право обращаться к высокому покровителю без церемоний — разумеется, наедине. Энори нравилась подобная простота, он ни разу не показал пропасти между ними.

Одно время Таши учил его владеть инструментом. И это было самым сильным огорчением в музыкальной жизни флейтиста.

Энори, даже когда и не слушал вроде — любую, самую малость фальшивую ноту отмечал сразу.

— Слушать я учился у птиц...

Флейтист, порой нарочно бравший неверный тон, только хмыкал — и откладывал инструмент. Но учителя из него не получилось, проверять же, не в ученике ли дело, они оба не стали.

— У тебя фантастический слух. Но почему ты не можешь играть, ума не приложу, — сокрушался Таши. — Если ты способен заставить флейту буквально подражать птицам, почему у тебя не выходят мелодии? Ладно, ладно, — шел на попятную Тахи, заметив, что Энори начинает сердиться.

А потом, оставшись один, все думал, но так и не пришел к чему-то отличному от "не дано". Соловей издает трели, которые не воспроизведет человечье горло, но спеть песню зяблика он уже не способен. Птица-пересмешник может куда больше, а какие-то заморские пернатые, по слухам, запоминают даже слова, но их дар все-таки ограничен.

Потом пару раз приятель снился ему в виде сороки — в цвет одеяния юного покровителя труппы, и бойкость ее подходила.

Они разговаривали — никогда подолгу, но всегда доверительно. Точнее, Энори спрашивал, музыкант отвечал. Чего там скрывать-то?

— Для чего ты живешь, Таши?

— Понятия не имею.

— Ты счастливый человек?

— Не знаю. Вряд ли... а может, и да, — он состроил печальную рожицу. — Начнешь вот так рассуждать, а после сравнивать, затоскуешь еще...

— Я знаю, некоторые музыканты живут своим творчеством... огнем, который в них горит.

— Так они, верно, талантливы. А я... ну как птица поет. Вот, к примеру, обожгу руки — жаль, не сумею играть. Но не топиться же? Значит, такая судьба. Вот помнишь байку — как один горный дух любил свои барабаны, а дух речной решил подшутить, и барабаны эти украл? Рассердился горный, набросал в реку валунов, и ненароком разбил украденное! С потерей смириться пришлось, это духу-то! А я и вовсе человек, горы трясти не умею, если потеря какая — что зря переживать?

Энори смеялся. Если был в Осорэи, недели не проходило, чтобы он не появился у своего низкорожденного приятеля — в домике, где тот жил, или в театре. Таши не мог понять, чего так настойчиво хочет Энори, зачем ему подобная дружба — но тот являлся снова и снова, то как тень, то как солнечный блик, ненадолго, исчезая едва ли не на полуслове.

Таши будто очнулся — до того углубился в свои мысли, что не сразу сообразил — сейчас-то он за кулисами, а не где-то еще.

Прозвенел гонг — спектакль начался. Это был "Бессмертный цветок" — плутовская пьеса о женщине, выдававшей себя за вечный цветок мальвы в человеческом облике. Недавно ее играли и в Столице, но в Хинаи поставили впервые.

Актрисы с лицами, раскрашенными до полного неузнавания черт, не проговаривали, а скорее пропевали свои реплики, столь мелодично звучали их голоса. Даже низкий рокочущий голос Злой Старухи не походил на обычный людской.

Сцена ничем не была заставлена, женщины свободно двигались — разве что порой выносили то одно, то пару сидений. А вот предметы в их руках все время менялись, будто по волшебству: то веер держала актриса, то яблоко, а вот уже поднимала над головой зажженную лампу. Порой и вовсе лишь намекали на вещь или место: тонкое весло в ладонях переносило актрису в незримую лодку, прижатая к щеке подушка — в спальню, а зеленая ветка — в сад.

Хороши, демон им под кровать!

Таши видел Энори — тот находился почти в центре зала, на одном из лучших мест, и смотрел с таким вниманием, какого флейтист не ожидал. Вроде по кусочкам знал уже всю пьесу — неужто действо на сцене столь захватило? Надо сказать, девчонки славно играли, с душой. Порой и сам Таши не мог сдержать смеха, а вскоре должна была быть и пара эпизодов со слезами. Если и тут справятся, успех обеспечен.

И вот самый важный момент — героиня подошла к краю сцены, прижала веер к щеке. Трогательным был монолог девушки-обманщицы, вспомнившей родной дом. Уже не смеяться хотелось, а плакать. Звенел ручейком голосок, и веер двигался неспешно, то горы рисуя в воздухе, то крыши селения. Да, хорошо, славно играет!

Всхлипнула девушка, подняла веер, будто хотела солнце им зачерпнуть, глянула в зал — и упала.

— Что случилось? — Таши, чуть запыхавшись от бега и волнения, появился к завешанной разноцветными тканями комнатке для переодевания актрис.

— Весенний Ручей до сих пор не пришла в себя, — испуганно проговорила одна из женщин.

— Переволновалась?

— Не знаю, она такая бледная... — и, спохватившись, напустилась на Таши: — Ты чего сюда заявился? Кто звал?

— Ой, ладно тебе. Видел я вас... Дай-ка, пусти... — он подошел к лежащей на полу девушке, взял ее за руку, считая пульс. Уголок рта флейтиста опустился вниз, а бровь, напротив, поползла вверх.

— Еле дышит. Бедняжка...

— Что публика в зале?

— Не поняла ничего, ждет, — и обратился к главе труппы: — Выпусти Сэйэ на замену; под краской никто не заметит, а самую сложную часть вы прошли, остался пустяк. Пусть попоет напоследок.

— Без тебя знаю, — сердито ответила женщина.

Таши почесал затылок, вспомнив — такое уже бывало, и тоже отлично играли, и тоже при Энори. Неудобно, нехорошо. Он покровительствует театру, и, хоть сам Таши не в труппе, все же обидно будет, если пострадают актрисы. Кому охота возиться с нервными барышнями, падающими в обморок посреди роли? Может, все же не разочаруется, и, если кто другой выразит недовольство, сумеет помочь?

Поговорить надо с главой труппы, пусть взгреет своих девиц — где они шляются, чем живут, раз такие припадочные?

Ну хоть доиграли пристойно.

А сейчас музыкант привычно вел Энори к себе в дом — точнее, в каморку, где и повернуться-то было негде. Порой думал — не попросить ли помощи, домик побольше? Не мог. А сам Энори о таком и вовсе не вспоминал. Но приходил в гости спокойно, еще и устраивался на ворохе театрального барахла, как у себя на дорогом покрывале. Все равно ему, что ли...

У Таши было несколько флейт, у каждой — свой голос, характер и своя история.

"Тростинка" — маленькая, темно-вишневая, по-детски капризная. Говорят, такой флейтой был укрощен разбушевавшийся дух реки. "Соловей", светлая, похожая на стебель полевых злаков — не ровный ствол, а с узлами. У этой флейты был самый сладкий голос. Черная, с двумя стволами и клапанами из серебра — "звездная". На ней играли по праздникам.

Любимая, "дитя сердца" — блестящая темно-зеленая, из горного ореха, ее звук лился — чистое золото. Была еще многоствольная флейта, подаренная музыканту еще в юности — западный инструмент, холодный и своевольный.

Сейчас Таши выбрал "тростинку", заиграл незатейливую мелодию, колыбельную, из тех, что поют крестьяне приграничья. А гость углядел в комнате невиданный ранее предмет — кленовую шкатулку с грубо вырезанными на крышке узорами. Когда-то они были раскрашены, сейчас же остались только малые пятна краски — черной и алой.

— Что-то новенькое? — Энори взял шкатулку.

— Наследство...

— Мм?

— Друг детства прислал. Хранил, не знаю зачем. Он умер недавно, а это — мне на память.

С детским любопытством Энори откинул крышку. Предметы, лежавшие в шкатулке, были дешевыми — тусклое медное зеркало, нож с грубо вырезанной костяной ручкой, складной пестрый веер из плотной бумаги...

— О!

Юноша выхватил из горстки вещиц лазурного цвета звезду о пяти лучах, усеянную неострыми шипами. Невесомая, она, казалось, чуть светится в полумраке.

— Что это?

— Морская звезда.

— Настоящая?

— Вроде того.

— Я видел рисунки, украшения, совсем не то... какая прелесть! Отдай ее мне?

— Зачем тебе сдалась? Таких — полное море...

— Море далеко! — Энори приложил звезду к уху, будто пытаясь услышать биение ее сердца. — Она совсем не выглядит мертвой...

— Это же не человек, даже не зверь. Так... вроде растения, только ползает.

Таши окинул взглядом гостя. Держит морскую тварь, будто ценность какую. Словно она сапфировая.

— Что хочешь за нее?

— Ничего мне не надо. Бери, — не удержался: — Ты как игрушку нашел... дитя!

— Я хотел бы увидеть море, — задумчиво сказал юноша, накрывая звезду другой ладонью. — Таши, она словно дышит!

Спрятал звезду во внутренний карман рукава, бережно, словно боясь разбудить, и снова вернулся к сокровищам из "наследства".

— Какая-то ерунда... это что, обломок скалы? Но зачем? Статуэтка... Ай! — вскрикнул, потом издал еле слышное шипение, руку от шкатулки отдернул.

— Что случилось? — обеспокоено спросил флейтист. — Игла? Кажется, не было...

— Забирай свое барахло. Кроме звезды, ничего интересного...

В дверь постучали.

— Можно? — прощебетал голосок.

— Нельзя! — отрезал Энори. Потер тыльную сторону ладони, будто убирая боль от ожога или ушиба.

— Что мне, торчать на улице? — в щебете появились капризные нотки.

— Сэйэ своего не упустит, после премьеры уж точно, — вскользь заметил Таши. Энори искоса глянул на дверь. Видимо, давать актрисе щелчок по носу в его планы не входило. А избалованность, кокетливое бесстрашие девушки явно ему нравились. Не каждая осмелится так себя вести с воспитанником и советником Дома Таэна.

— Жди, я скоро буду...

— Как там Весенний Ручей? — спросил Таши через порог.

— Жива, приходит в себя. Подумаешь, неженка, чуть не испортила всё.

Сэйэ дожидалась их, сидя на перилах веранды. Одетая по-мужски, все еще в театральном костюме, но волосы успела переплести в две тугие, глянцево блестящие косы, и связать их на затылке. Сидела, покачивая ногой в бархатной потертой туфельке — тоже из театрального гардероба, но для женских ролей. Короткая винно-красная безрукавка с бронзового цвета тесьмой, белые широкие штаны из легкой материи. Знала, что красива, любила это подчеркивать, но не всегда хватало вкуса.

— Сотри краску, — обронил Энори, поглядев на ее щеку. На нежной коже алела карминная полоса, остаток грима. Сэйэ беспечно пожала плечами.

— А зачем? Через два часа опять мазаться, нас вызывают показать несколько сценок. А ты все равно сейчас уйдешь, так ведь? Нас почтили высоким вниманием, теперь всей труппе можно оставить бренный мир и направить свой путь к монахам.

Энори стащил ее с перил.

— Вот, значит, как?

Выдернул шпильки из волос девушки, и косы ее рассыпались.

— Ах ты...

Таши предпочел отвернуться, но смех и быстрый шепот обоих все равно долетал до ушей, делая свидетелем очередной шуточной ссоры.

Ссоры, которая закончилась нежным примирением очень быстро.

Но везение Сэйэ на этом исчерпалось — носилки с вышитыми на шторках тритонами появились на улице, из их глубины Энори позвал молодой голос. Его трудно было не узнать — Кайто был не из тех, молчит и кто держит язык за зубами.

— Я тебя обыскался. Садись, я за тобой...

Кайто поглядывал на флейтиста и актрису с легким пренебрежением. В иное время он не преминул бы показать, насколько низко их ставит, но сейчас имелось дело поинтересней.

Энори отпустил руки девушки, кивнул ей и Таши, и нырнул в глубину украшенного водными тварями короба.

— Ты в самом деле относишься к нему столь легко? Без ревности? — спросил Таши, считая, что в их среде церемонии излишни и спрашивать можно все, что угодно. Сэйэ сморщила носик:

— А смысл цепляться за него, как клещ? Так скорее бросит. А если показывать, что и без его расположения проживу — может, помощь какую окажет. Я все равно торчать в этой дыре не намерена. Уеду, к демонам!

— Не знаю, радоваться за тебя или нет. Так лихо распоряжаться своими сердечными склонностями...

— Родись женщиной, да еще красивой, и не такому научишься! — неожиданно зло сказала актриса. — У нас никаких прав нет, мы — куклы... все актеры и музыканты, в общем, а уж если еще и женщина! Упаси меня Небо от всяких любовей!

Вернувшись к себе, флейтист тщательно пересмотрел содержимое шкатулки. Ничего острого или режущего, и неясно, отчего так дернулся Энори. Театральные безделушки, обломок базальта — воспоминание о родине друга, вырезанная из кости фигурка забавного человечка, потертого вида амулет — черный деревянный кругляшок в кожаном переплете, такие продают на каждом углу... Ничего.

Решив, что не стоит забивать голову пустяками, музыкант закрыл крышку и убрал вещь подальше от чужих глаз.

— Все, свадьба Рииши с Кийн — дело решенное, — говорил Кайто, пока ехали к дому Энори; собирались навестить новоиспеченного жениха: а для такого случая советнику генерала стоило выбрать одежду понарядней.

— Это их дела...

— Ты не слишком рад, я смотрю?

— Мне-то что?

— Скажи, этот брак будет удачным?

— С какой стати я должен говорить об этом тебе?

Кайто слегка скривился — он еще не мог простить Рииши то, что он уклонился от предложения взять в жены сестру. Не мог отказаться от желания, породнившись с домом Нара, обрести его поддержку.

— Предпочитаешь, когда к тебе обращаются лавочники? Или они тебе платят?

Энори посмотрел на него с улыбкой:

— Нет, все взятки уходят к тем, кто больше имеет дело с деньгами.

Кайто, чей отец заведовал казной Хинаи, нахохлился, хотел дерзко ответить, но успел подумать — как раз отец не одобрил бы. В конце концов, Энори даже не принадлежал к знатным Домам...

И все же вокруг Энори, когда тот не был занят — надо признать, такое случалось довольно редко — вечно клубилась свита из молодых людей, как мошки возле светильника; по большей части это были отпрыски верных Дому Таэна семей, как известных и почтенных, так и лишь недавно снискавших доверие. Но он отказывался посвящать их в свои дела и, кажется, никто не посмел бы назвать его своим другом. И в дальние округа, по своей воле или приказу господина, он отправлялся чаще один, обычно пренебрегая даже охраной. Так уверен в себе и любви окружающих, что аж тошно порой.

До дома генерала приятели доехали молча, и концу пути гость уже позабыл о размолвке.

Переступив порог, Кайто с любопытством огляделся. Комнаты Энори были невелики и просты, но каждый раз в них оказывалась какая-либо диковинка. При следующем визите Кайто ее уже не заставал.

На сей раз посреди комнаты стояла большая чаша из красной обожженной глины, полная воды. В ней плавала рыба размером с ладонь, с длинными струящимися плавниками и таким же хвостом. Гость наклонился, рассматривая рыбу: похоже было, что ее разрисовал ребенок, неумело, зато от души, не жалея красок. Плавники — алые с синим, фиолетовые и малиновые полосы на боках, по чешуе скользят зеленые блики...