— Что, Сашка, молчишь? Робеешь, или слова моего ждёшь? — бабушка Катя легко разгадывала все мои уловки и хитрости, — так ведь не дождёшься! Слышала я, что жили в старину люди, которые были на такое способны, так ведь я им не ровня. Это сколько же ненависти нужно иметь в душе?! Даже не знаю, с какого краю к этому подступиться. Но сердцем уже чую, что, если возьмусь, то долго не проживу.
Она еще долго возилась с тестом: сминала, с размаху кидала на стол, колотила тощими кулачками, успевая при этом задавать мне каверзные вопросы:
— Елена Акимовна знает о родовом проклятии?
— Конечно, знает. Но она мне об этом не говорила ещё. Да и с бабушкой Аней пока все в порядке. Только курит в постели.
— Как это курит?
— А так: лежит и дымит. Чтобы тот, кто захочет её убить, подумал, что в хате мужчина.
Пимовна засмеялась:
— Ишь ты, какая хитрая! Ты это сам видел, или опять знаешь?
— Знаю. А через год увижу.
— По глазам вижу, не врёшь. Да и придумать такое тебе пока не под силу. — Екатерина Пимовна убрала тесто на край стола и накрыла его чистенькой тряпочкой. — Бедный ты бедный! Представляю, как трудно все это таскать в себе. А теперь, честно скажи: ты про мальчика Раздабариных знал?
— Знал, — потупился я.
— Почему не предупредил?
— Не успел. Да и с какими словами я бы к ним подошел? Знаете, бабушка Катя, кажется, что это я...
У меня перехватило дыхание. В глазах потемнело, и они как-то сразу наполнились забытым теплом. Господи, как давно я не плакал!
— Ну-ну, успокойся! — она оттолкнула эмалированный тазик с творогом, присела на стул и прижала к груди мою стриженую макушку. — Не надо себя казнить. Прошлого не вернёшь. В следующий раз будешь умней — придёшь и расскажешь мне. А я уж найду способ... кто там у нас на подходе?
— Дядька Ванька.
— Знаю уже.
— Потом Агрипина Петровна, мать дяди Пети-мотоциклиста.
— Этой давно пора!
— А следом за ней Федоровна, ваша подруга. Но это уже осенью, в сентябре.
— Лизка?! — Пимовна отшатнулась. — С ней-то, что за беда?
— Белокровие.
Елизавета Фёдоровна работала в детской библиотеке. Во многом благодаря ей, все бабушки с нашего края были дружны, и не ругались даже в тех случаях, когда были тому причины. Ну, к примеру, если соседский кот ополовинит цыплят, или чья-нибудь наглая курица проникнет в чужой огород.
Вечером, когда начинало темнеть, все они собирались у нашей калитки со своими стульчиками, табуреточками и маленькими скамеечками. Сначала, как водится, "перетирали" местные новости, а когда разговор начинал затухать, слово брала Фёдоровна. Она начинала рассказывать в лицах, про памяти, содержание какой-нибудь приключенческой книги. "Дети капитана Гранта" я, кстати, впервые услышал в её исполнении.
— Лизка... — Пимовна смахнула слезинку уголком носового платка. — С работы придет, возьмусь за неё. Может, ещё не поздно. Это всё?
— На следующий год будет ещё пять гробов. И все из того же дома.
— Я что-то не поняла... да пошла ты, проклятая! — бабушка Катя оттолкнула ногой одну из своих кошек и снова упала на стул. — Из какого "того же", Лизкиного? Она ж одинокая!
— У неё ещё есть шесть сестер. Они будут приезжать, одна за другой, чтобы вступить в наследство, но ни одна больше месяца не протянет. Ну, кроме последней. Та проживет сравнительно долго, но тоже умрет от белокровия.
— Тоже? Хочешь сказать... нет, я тут сегодня с тобой никаких ватрушек не напеку! Сиди уж, — увидев, что я встал и собираюсь уйти, Пимовна надавила мне на плечо и с силой впечатала в стул. — Про сестёр я сегодня же у неё уточню. А ты расскажи, что ещё про эту семью знаешь.
— У младшей сестры подрастает девчонка, которую тоже зовут Лизой, — выпалил я обиженным голосом. Почему-то вдруг показалось, что бабушка Катя мне не совсем верит. — Ей сейчас где-то четырнадцать, или пятнадцать. У неё дочерей не будет, останутся одни сыновья.
— Хватит! — отрезала Пимовна. — Я всё поняла. А сейчас помолчи, не мешай.
Через двадцать минут, я уже запивал ватрушки сладким вишневым компотом. Хозяйка колдовала над трехлитровою банкой. Судя по количеству самогона, который она туда налила, настроилась на полный объем.
— Куда столько?! — запротестовал я. — А если спросят: "Где взял?"
— Я кому сказала, чтоб не мешал?! — огрызнулась бабушка Катя. — Знаешь, что такое "жримовчки"?
— Ешь, молча, — перевёл я.
— То-то же! Если спросят, скажи, что картошку окучивать помогал. Не поверят — ко мне отсылай!
Свечерело. Солнце закатилось за наш дом и в комнате стало темно. Потрескивала лампада. В красном углу проступили лики старинных икон. В свете минувшего дня, они будто бы прятались в глубине старинных окладов, покрытых сусальным золотом и вязью из неживых белых цветов.
Пимовна была родом из богатой станицы Ерёминской. От неё, после расказачивания, остались заброшенные сады, с полсотни жилых хат, да эти иконы из разрушенной до основания церкви. Когда-нибудь, она мне расскажет, что еще сохранилась мельница и большой атаманский дом, в котором прошло её раннее детство. А может и не расскажет. Зачем? — я это и так знаю.
Дело спорилось. Бабушка Катя вынула их духовки последнюю партию выпечки, закрыла пластмассовой крышкой банку с лекарством, о чем-то задумалась.
— Слушай, Сашка, — неожиданно сказала она, — а про Лёшку моего... ой, нет, не надо, не говори! Пойду кобелюку закрою, да провожу тебя до калитки.
Не надо, значит не надо. Зачем ломать человеку судьбу? У него и без всяких корректировок, всё сложится хорошо. Он станет Леонидом Ивановичем, начальником "Агропромснаба". Будет ездить на белой служебной "Волге" с личным шофером и, кажется, умрет позже меня. Последний раз я встречу его в поликлинике. Мы будем стоять в очереди за талонами. Каждый со своими болячками. Он с сахарным диабетом, а у меня обострится тромбофлебит.
На улице было еще светло. Красный полукруг солнца, медленно опускался за насыпь железной дороги. Я нёс тарелку с поминками, а бабушка Катя прижимала к груди трехлитровую банку. Возле нашей калитки она опустила её на землю и тихо произнесла:
— Ну ладно, беги, пострел. Да дня через три, обязательно ко мне загляни. Я пока похожу, пообщаюсь со знающими людьми, покумекаем вместе, можно ли помочь твоей матери. Меня теперь родовые проклятия очень даже интересуют.
А как я не загляну? По нашим традициям, пустую посуду хозяйке не принято возвращать. Только с отдачей. Вот напечет Елена Акимовна хвороста, пышек или пирог с повидлом, наполнит
тарелку так, чтоб не стыдно было, и скажет: "Отнеси-ка, внучок, гостинец бабушке Кате!"
Мои собрались ужинать. Обеденный стол из маленькой комнаты перенесли на веранду. Он всегда у нас кочевал, в зависимости от времени года, а закончил свой век на улице, под навесом. Я хранил в нем всё, что осталось от старого времени: радио, похожее на тарелку, табличку со старым названием улицы и бабушкины очки. Ведь память дольше живет, если подкреплена чем-нибудь материальным.
— Ты где это блукал до темна? — строго спросил дед, даже не обернувшись.
Я поставил в центр стола тарелку с ватрушками и сказал, как учила Пимовна:
— Поминайте Ивана Гавриловича, покойного мужа бабушки Кати.
— Царство небесное! — отозвались мои старики...
* * *
Всё в доме текло, по когда-то установленному распорядку. Почти ничего не менялось, кроме меня. Так же рано легли спать. Я долго ворочался в своей старой кровати и вспоминал о будущем.
После смерти бабушки Кати Лёшка продал фамильную хату. Сначала её купила семья из Армении, больше напоминавшая клан. Началась перестройка. Не поставив в известность ни меня, ни деда Ивана, новоселы зарыли русло общей протоки, свою треть островка огородили высоким забором, сделали там зону отдыха, а двор залили слоем бетона.
Глава семейства ездил по окрестным полям, собирал после вспашки детали машин, комбайнов, сеялок и тракторов. Потом очищал их пескоструйной машиной, где-то, что-то подваривал и пускал в продажу, как новые. Тем и жили. Да не просто жили, а множились и богатели. Оборудовали под жилье капитальные кирпичные сараюхи, собирались проводить газ... и вдруг, в одночасье, исчезли, как будто никогда и не жили.
Больше всех удивлялся судебный исполнитель, когда застал по этому адресу новых хозяев, оформивших собственность с полгода назад. От него-то мы и узнали, что глава исчезнувшего семейства был виновником ДТП, чуть ли ни со смертельным исходом.
О последних жильцах ничего плохого сказать не могу, хоть и знаю о них мало. Старший сын — футболист. Играл в дубле за команду "Шахтер" из Донецка. Я тогда ещё был в силе. Устроил его в нашу городскую команду. А больше ничего не успел: после первого же наводнения, хаты не стало. Раскисшие саманные стены сели под тяжестью крыши...
Глава 13. Во власти воды
Утро ворвалось в полумрак комнаты отсветом близкой молнии. Так громыхнуло, что дрогнула шипка. Дождь, всей своей тяжестью, топтался по крыше, выпрыгивал из водостока и рисовал за окном толстые вертикальные линии.
Сегодня я встал позже обычного. Очень уж крепко спалось под древнюю музыку непогоды. Дед был во дворе. Его брезентовый плащ мелькнул сквозь разводы воды, льющейся по стеклу, когда он открывал саж.
В маленькой комнате гремела плита. Пахло сырыми дровами. Шлепая босыми ступнями, я побежал на веранду. Там тоже тускло, промозгло. Весь двор в потоках воды. Над поникшими листьями провисло черное небо. Транзитом через сарай, сбегал в сортир. На обратном пути обронил:
— Доброе утро!
— Доброе-то оно, доброе, — хмуро сказала бабушка, распуская ножом на лучины, березовое полено, — только вона как затянуло! Эдак, и пол у курей к обеду зальет. А ну, загляни в подпол, не сыро еще?
Подполом у нас называлась неглубокая ниша под полом, в тупике "колидорчика", где висел на стене электрический счетчик. Там, на полочках и "приступочках", хранились бабушкины закатки и бутыль с молодым вином в плетеной корзине.
Я взялся за кольцо сразу двумя руками, дернул и чуть не упал. Деревянная крышка еще не успела разбухнуть, и легко поддалась.
— Куды ж ты, поперэд батьки?! — Дед поддержал меня за спину, и мягко отстранил в сторону. Был он в вязанных теплых носках, но уже без плаща. Только руки холодные.
Из подвала пахнуло сыростью. По центру бетонного пола проступило большое пятно.
— Ну что там? — забеспокоилась бабушка. — Мы завтракать будем сегодня? Где ваши дрова?
Через полчаса все устаканилось. Корзину с вином и закатки, стоявшие в самом низу, дед убрал в безопасное место. В печке занялся огонь. По комнатам осязаемо разливалось ласковое тепло. На плите закипал чайник, шкворчала яичница с салом и вчерашней толчонкой. Да и ватрушки бабушки Кати пришлись, как нельзя, кстати.
— И откуда такая напасть? — с тревогой спросила бабушка, поглядывая в окно, — вечером было вёдро, а ночью уже — страх господень! Как всё одно, небеса прохудились.
— Снег растаял в горах, — пояснил дед. — Пора бы уже ему. Вот увидишь, к обеду развиднеется, и пойдет по реке большая вода.
После ложки лекарства, он заметно повеселел. Мне казалось, а может, хотелось казаться, что оно ему шло на пользу.
В годы моего детства всю улицу не топило. Проблемными были только дома, граничащие с островком. При строительстве железной дороги, с этих участков брали землю на насыпь, и они оказались в низине. Грунтовка, проходящая мимо смолы, была выше уровня нашего огорода метра на полтора.
Наводнение начиналось с лужи. Она вырастала в районе сортира, или, как говорила бабушка, отхожего места. По мере её растекания до всего участка земли, вода появлялась в подвале. К вечеру она поднималась сантиметров на сорок, иногда больше, в зависимости от того, насколько снежной была зима. Речка бурлила и всегда выходила из берегов в самом начале улицы, перед двором Раздабариных. Её сопровождали всем обществом, расчищая и углубляя кювет, до самой протоки, ведущей на островок. Он тоже покрывался водой. Течение уносило картофельные кусты, и ветки гибкого ивняка кланялись им вслед, как будто прощались.
Так случалось с периодичностью в четыре — пять лет. Иногда река подходила почти к порогу. Но подтапливала нас не она, а грунтовые воды. Тяжелей всех приходилось бабушке Кате. Она каждое лето "бросалась под танк": огораживала стены листами шифера, а низкий порог — мешками с песком.
К концу завтрака ливень начал стихать. Посветлело. Отголоски грома уже перекатывались где-то у горизонта. Пятно влаги в подвале превратилось в прозрачную лужицу.
— Пойду, на речку взгляну. — Дед надел сухие носки, облачился в плащ и нырнул в сапоги.
Хлопнула дверь. Такое оно, раннее лето. Хорошо хоть, ему на дежурство не сегодня, а завтра в ночь. Все выходные пробудет дома.
Наконец проглянуло солнце. У калитки зауркал Витька Григорьев. Я постоял над своими сандалиями, подумал, и вышел на улицу босиком. Земля была теплой. Между пальцами ног, сочилась жидкая грязь.
— Ну, кто там опять помер? — спросил я, вместо приветствия.
— Почему обязательно помер? — обиделся Витька и спрятал руку в карман. Ну, типа, передумал здороваться. — Мамка ходила в новую школу. Буду учиться в 6-м "Б". Из нашего класса туда переходят одни девчонки: Тарасиха, да Бараненчиха с Дылдой. Из пацанов пока никого. Вот я и пришел разведать насчёт тебя. Скучно же одному!
— Не знаю пока, — честно признался я. — К нам не приходили еще. Да и сегодня вряд ли придут. Тут видишь, какая пасека... мне кажется, как мамка приедет, она разбираться будет: кто из нас с братом в какую школу пойдет.
— Кто ты сказал? Гля! И действительно, похоже на пасеку. полная дорога людей, только что не жужжат. А мамка твоя, когда приезжает?
— Нескоро. Она ведь в вечерней школе работает. Надо ещё экзамены принять у людей, квартиру сдать государству, вещи собрать и отправить сюда контейнером. Да и дорога неблизкая: почти через всю страну, поездом "Владивосток — Адлер". Я по ней раза четыре ездил, поэтому знаю.
— А-а-а! Ну ладно, я побежал. Там еще Сашку Жохаря из параллельного класса, тоже в 6-й "Б" записали. Схожу, обрадую, если дома застану...
Я вымыл ноги в ближайшей луже и отправился на поиски деда.
Брезентовый плащ висел на заборе в конце огорода, а сам он стоял по центру протоки и выбрасывал на берег заилившиеся карчи. Наш островок еще не затопило, но между рядками картошки проступила вода. Напротив смолы, где протоки сливались в единое русло, вскипали высокие буруны. Там было уже выше пояса взрослому мужику. Склонив ухо к течению, у дальнего берега стоял дядька Петро и, как будто, к чему-то прислушивался.
— Есть!!! — ликующе, выкрикнул он и стал выпрямляться.
Это ему давалось с трудом. Сначала из воды показались вибрирующие деревянные дуги, потом ячея двухметровой хватки и, наконец, мотня, с запутавшимся в ней крупным зеркальным карпом.
— Смотри, падла, не упусти! — заорал Василий Кузьмич, на глаз оценив размеры добычи. — Осторожнее выгребай! Я сейчас кину веревку!
