Кто поверит эху? - Часть 3

А ей придется непросто. Как быть убедительной, и притом не выдать Лиани? Его бы сюда, пусть расскажет про болотную нежить... Может, вместе смогли бы хоть что-то.

Служанка еще ранним утром отнесла ее письмо с почтительной просьбой, ответа не было долго. Наконец девушка вернулась, принеся устное согласие. Когда солнце будет над Лазуритовыми воротами, Лайэнэ может явиться в дом.

Молодая женщина ощущала непонятную, болезненную уверенность — она сделает, что должна, а дальше зависит не от нее. Настолько была готова, что даже полюбовалась раковиной-домом, одним из красивейших в городе. Верно, хорошо смотреть на него сверху, на закате или рассвете, когда розоватый камень становится еще ярче, и вспыхивает орнамент-мозаика...

Ее провели внутрь через можжевельниковый садик, не оставили в павильоне для просителей или комнате бокового крыла. Предложили сесть на скамью со спинкой, как гостье. Служанки-провожатые бросали любопытные взгляды, верно, думали, что незаметно. Оправдала их ожидания, или как? Женщины жестоки друг к другу, к успеху и красоте, но тут и речи нет о соперничестве...

Но сегодня про ее визит будут говорить много.

Сидела, задумавшись, разглядывала шелковое шитье на занавеси — серебро и морская зелень, тонкое плетение не то листьев, не то просто контуров; столичный узор, здесь все проще.

Подняла голову и встретила взгляд, в котором было благожелательное любопытство. А сам светлейший вблизи оказался моложе, легче, может, то сказалось отсутствие маски — необходимости держать лицо в обществе? От Лайэнэ-то он не ждет ничего серьезного. Хотя... вот скажет сейчас, и как раз посмешит...

Встала, медленно поклонилась, и, повинуясь знаку, снова опустилась на мягкое сиденье.

— Что тебя сюда привело?

Ему было интересно. Наверняка знал, что она уже приходила сюда и сбежала. Наверняка решил, что речь пойдет о каких-то ее личных делах, или, может быть, денежных. Благожелательно так настроен, готов помочь красивой впечатлительной дамочке. И ничего сверх, никакой попытки "примерить" ее по себе, как подбирают вещи.

— Высокий господин, никто больше не знает, что я пришла рассказать...

— Ну я-то узнаю?

Как в ледяную воду ступила:

— Позавчера в своем доме я видела Энори. Он со мной говорил.

— Невозможно! — резко, почти зло прозвучало. Всю домашнюю мягкость облика смело начисто. Ох...

— Врать мне незачем, господин, а ошибиться... это была не тень, не видение, не находился на расстояние вытянутой руки от меня.

— Не думал, что ко мне в дом придут рассказывать о призраках.

Лайэнэ не поняла, что вывело его из себя, но могла лишь подлить масла в огонь, раз решила говорить правду:

— После того, как ночью после сооно торани лазутчики проникли в ваш дом... вы дали описание, в котором Энори не узнает только слепой. Кто его видел из ваших слуг, господин, и что передал вам лично?

— А ты... и впрямь первая в городе. По нахальству... Но продолжай, я тебя слушаю.

Подобрался весь — сокол, что добычу заметил. А говорили, всегда спокоен, будто и вовсе чувств нет.

— Я всего лишь хотела предупредить. Вас, и... о мальчике. Так получилось, что я знаю о костре на речном берегу. Но тот, кто приходил ко мне ночью — не двойник Энори. Я отличу. Значит, либо погиб не он, либо...

— Призрак? Выходец из мира теней? Я видел его мертвым, — странно звучал голос Кэраи Таэна. Неестественно.

— А я, господин, видела его после того костра. И не пришла бы, зайди речь лишь о лазутчиках, тут у вас есть люди не в пример опытней женщины из Квартала. И мне не страшно выглядеть дурочкой. Я лишь боюсь, что Энори никогда и не был человеком.

— А кем? Призраком, нежитью?

— Еще хуже. Думаю, что... — Лайэнэ запнулась. Нет, он не верит...

— Брось, красавица. Он жил в доме моего брата. Что-нибудь выдало бы.

— А разве не выдало? Там, в крепости, со стрелой?

Кэраи задумался, сказал, явно взвешивая слова:

— Об этом я размышлял, да. Но я знаю, как он хорошо разбирался в травах, может быть, и в ином лечении...

— А отсутствие шрама?

Кэраи пристально смотрел на нее.

— Ты хорошо поработала, занимаясь расспросами.

— Да, господин, хорошо. Было бы крайним неуважением явиться, имея в запасе лишь собственные фантазии.

— Сейчас что-то иное? Что ж... Не хочу быть грубым с тобой... но ты делила с ним ложе. И не разобралась?

— Это правда. Только... — она запнулась. — Светлейший господин Таэна, я не юная девочка, и не просто обязана, а умею понимать нужды тех, кто ко мне приходит. Но не я о нем — он понимал обо мне все. А еще, не касаясь даже, мог будто влить жизненную силу в кровь... или забрать немалую часть ее. Вам не было тяжело после споров с ним? Мне — да, и напротив, легко, когда он хотел. Если так, он способен был поддерживать здоровье ребенка.

Молчит. Полностью с собой справился. Лицо, как у одной из статуй Хранителей на дороге в Лощину — твердое, темное. И впрямь считает чушью ее слова, или гордость высокородного мешает послушать какую-то девку? Да полно, прятаться за этот щит свойственно тем, кто не слишком высоко летает, а ему... все равно.

— Я прошу только быть осторожней... А после той смерти у Таши... быть может, вам лучше отослать наследника Дома?

— Что еще посоветуешь?

— Сколько должно погибнуть людей, чтобы вы поверили мне?

По едва уловимому движению губ прочла, что намерен был возразить... но слова так и не прозвучали.

— Да поймите же! — не сдержавшись, воскликнула она, и чуть сама себе не дала по губам: не веером, как делала наставница, а ладонью. Совладав с собой, сказала гораздо тише, хоть и с волнением:

— Знаю, что прошу многого — поверить случайной женщине. Но если я ошибаюсь, никому не будет вреда. Если же нет...

— Просить только веры хорошо для монахов. Какие у тебя есть доказательства?

— Тех, что развеяли бы сомнения бесповоротно — нет у меня...

— Тогда скажи мне, чего ты хочешь? От меня? Что я, по-твоему, должен сделать?

— И снова скажу — поверить в мои слова, — почти прошептала Лайэнэ. — Я выгляжу глупо с такими рассказами, у меня нет никаких советов, кроме одного — поверьте мне, господин. Вы сможете распорядиться этим знанием лучше меня. У вас есть возможности и куда больше опыта. А он... очень умный. Любит делать то, чего другие не ожидают. Если вы учтете это и то, что я говорю...

Зазвенел в коридоре гонг, обозначающий время. Кэраи опомнился — сколько они тут уже говорят? В комнате закатный оранжевый свет, положена на невысокую скамью подушка, на ней неподвижно сидит так разозлившая его женщина, и голубое ее платье в вечернем свете кажется бело-зеленоватым.

— Довольно. Это все, что ты хотела сказать?

По-прежнему глухо она ответила:

— Он знал, что я пойду к вам. Он что-то задумал. Берегитесь ночи и сумерек, господин.

— Пугать ты умеешь. Учили этому?

— Нет, научилась сама, недавно... рада бы не уметь.

— Я должен остерегаться. А ты?

— Я... у меня меньше способов себя защитить. Но за своих товарок я опасаюсь больше, — голос ее звучал все тише. — Одна из моих подруг недавно видела его у реки...

— Видно, по нему вы сильно скучаете всем Веселым кварталом.

Молодая женщина, не вставая, вскинула голову, сверкнули антрацитово-черные глаза, и вспыхнули рубины на височных подвесках.

Кэраи понял, что она удивительно красива. И раньше слышал имя Лайэнэ, мельком видел несколько раз, и само собой подразумевалось, что ашринэ такого уровня точно не будет уродиной. И все же до глубины души поразило осознание, что перед ним в самом деле красавица.

— Просишь, чтобы я отослал мальчика? — спросил задумчиво.

Она изумилась и, кажется, даже опешила:

— Как я могу просить этого?! Кто я, и...

— Но ты же хотела меня убедить. Не ради конечной цели? — раздражение прошло, теперь ему было смешно. Не над ней смех, а над собой. А она... если будет молчать, то даже полезен этот ее визит.

— А теперь расскажи все подробно. Где ты видела его... Мне расскажешь, и никому больше.

— Да, господин. Но мальчик...

— Упорная! Я решу после. И вот что.... Приноси мне все слухи об Энори, — выслушал все, что еще не успела сказать. — Теперь... можешь идти.

Поднялась так легко, будто взлетела; цветок-широкая юбка снова собрался в бутон. Почтительно поклонилась по обычаю круга своего — с прямой спиной, не поклон, а танец; снова закачались, зазвенели подвески. Слуга, ожидавший сигнала снаружи, уже дверь приоткрыл, а гостья уже приподняла туфельку, готовясь ступить за порог.

— Погоди! Кто он, по-твоему?

Лайэнэ молча протянула ему пожелтевший лист бумаги.

**

Лунная полоса лежала на подушке, почти касаясь головы женщины. Вот та пошевелилась, застонала слегка, повернула голову — лицо стало видно ясно, и казалось бледным, почти неживым. Распахнулись глаза. Женщина села резко, рывком.

Мужчина, спавший рядом, проснулся:

— Что с тобой?

— Он меня зовет, — женщина зябко повела плечами, подтянула к себе шерстяную накидку, плотно завернулась в нее.

— Кто — он?

— Энори...

— Это дурные сны.

— Нет... зачем я только согласилась бежать. Он не отпускает меня... с тех пор, как выследил там, у моста...

Муж смотрел на нее с удивлением и некоторым испугом. Никогда не говорила о прошлом, а в этот месяц будто река вышла из берегов — не остановишь.

— Зачем я только согласилась бежать, повторила Истэ.

— Ты жалеешь? — спросил мужчина. — А как же дочери?

— Я боюсь за них, каждый миг... Боюсь, что судьба не простит мне отказа от сына.

Мужчина поднялся, обогнул кровать, подошел к женщине. Был он высоким, ладно сложенным, в хрупком свете луны кожа его казалась совсем темной.

— Часто я думаю — ты просто скучаешь о той жизни, которой больше нет у тебя. Что мог тебе дать полновластный хозяин провинции — и что я... Этот домик, пара слуг да сад в три дерева. Понимаю тебя...

— Ничего ты не понимаешь. А если и впрямь так думаешь, больше не любишь. У меня есть ты, есть свобода, и две чудесные дочери. А с ним нельзя было жить!

Отбросила накидку, словно та обожгла. Протянула руку к мужчине:

— Ты знаешь ведь! Он... на свой лад, наверное, любил меня. Но ему вообще не нужна жена, единственное, что он ценит — это свои крепости... Не могу не признать — он отличный воин. Только мне все время казалось — он не делает различия между мной и своей лошадью!

— Я знаю, милая, успокойся. Сколько можно мучить себя?

— Я хотела забыть! Разве я не пыталась?! Но теперь эти сны, и зов...

— Сама посуди, как он может тебя звать? Или думаешь, это душа Тайрену не дает покоя?

— Не знаю, — она вздрогнула, отодвинулась от лунной полосы на кровати. — Однажды, еще в доме Тагари, незадолго до нашего побега, я видела сон, — произнесла женщина, будто не слышала вопроса. — Мне привиделось, что Энори ночью оказался у меня в комнате. Я приподнялась, хотела спросить, что он делает здесь... Помню зеленоватый свет и улыбку торжества на его лице. Утром я решила, что все мне почудилось...

— А он что сделал? Чем закончился сон?

— Я будто провалилась в забытье. С тех пор мне все кажется, словно на мне несмываемый знак. Я даже искала его... но нет, — Истэ бездумно подняла руку, коснулась сперва щеки, потом лба.

— Это была просто тревога перед побегом.

— У него в самом деле был дар. Тагари, тот сразу поверил, но его легко обвести вокруг пальца. Были и те, кто долго считал мальчишку ловким обманщиком, и я сомневалась, хоть и молчала — он меня забавлял. Но потом поняла, что все правда. Он не показывал всей своей силы, об этом только я догадалась.

— И все равно подпустила к Тайрену?

— Ему нравилось наблюдать за ребенком. Мог просто усесться рядом и смотреть, кажется, часами. Что уж он там находил... но рядом с ним Тайрену почти никогда не плакал. А мне сказал однажды — никогда не видел, как растут дети. Будто это все объясняло...

Истэ перевела дух — но муж видел, ей становится легче от этого разговора, слишком долго все держала в себе.

— Я не просила его о помощи, не хотела, чтобы долг вступил в битву с благодарностью. Но благодарности-то и не было вовсе, — горько сказала она.

— Ты не знаешь, может, ему приказали?

— Ему? — женщина рассмеялась. — Я знала его лучше всех. Когда он сидел рядом, слушал и наблюдал, пытался повторить знаки за моей кистью... он любил учиться, тогда был послушным, внимательным... я привязалась к нему. Но даже тогда порой боялась — что вырастет из него? Он дал это увидеть.

Женщина замолчала. Так много прошло времени, уже не понять, что на самом деле было сном. Дочь небогатых родителей — но род ее был достойным. Деды и прадеды воевали, заслужив боевую славу. Они достойно служили семье Таэна. А она не смогла.

Теперь у Истэ нет родни, нет родового имени — имя мужа она не может назвать своим, ведь не знает, расторгнут ли ее предыдущий брак. Наверное, да, тут согласие женщины ни к чему. Да она и согласилась, покинув дом и младенца.

А семья... если не считает умершей, то от нее отказалась.

Другой, не Тагари, обрушился бы на них, но тут Истэ могла быть спокойна. Подло это как-то, пользоваться благородством того, кого бросила. Но грызть себя за это было бы и вовсе неумно. Только вот сны...

**

Не зажигали огня. Когда проходили по саду, его заменял снежный отблеск, а в ночных коридорах Айсу бы растерялась: где, какая дверь? Эту часть дома ночью не освещали. Зачем, все равно никого.

Пригодилось...

Постепенно и глаза привыкали, хотя все равно опасалась их поднимать. Страшно было увидеть или печать смерти на лице, или еще что-нибудь чудовищное. С прикосновениями куда легче, они-то совсем человеческие. И слушать, порой самой говорить.

— Я так грустила, что вы...

— Вот это неправда, — теперь он часто смеялся над ней. — У тебя было предостаточно других поводов для грусти, но благодаря мне, да...

Айсу никогда не знала, что ему отвечать.

Он сказал, что придет еще, и приходил трижды, с каждым разом больше становясь похожим на себя прежнего. И мелкие жесты, которые она успела увидеть раньше и помнила — движение пальцев, будто пытался что-то прочесть ими в воздухе, внезапное замирание, и чуть птичий наклон головы, и даже дразнящая улыбка порой — все это, будто стертое кем-то, понемногу вновь проступало. Голос становился ровнее, все реже чередовались сразу в одном слове глуховатость и странная, нечеловеческая мелодичность. Только раньше глаза его были беспечными, искрящимися, а сейчас в них плескалась тьма.

Как хорошо все-таки, что, откликаясь на первый зов, на огонек лампы, она сняла оберег. Пусть и была зачарована, что ж! Так все обернулось намного лучше. И не случилось беды, и она хранит его тайну. А во вторую встречу он позволил ей выбирать...

...Ночь, луна, колышутся занавески — он всегда оставлял приоткрытым окно, но холодно ей не было. Порой они встречали людей в коридорах, их никогда не замечали, и Айсу подозревала, что он просто играет, мог бы избежать встреч, но ему нравится ее растерянность. Приходил после полуночи, а потом были дальние покои, гладкость шелка и тишина вокруг. И азарт вспыхивал в душе: зайдет кто-нибудь, не зайдет? Или проснется охранница, и ее в комнате не увидит? Вот будет переполоху... А сама она впервые ощущала себя дочерью знатного дома, пользуясь тем, кто ей не принадлежит. И кусала губы, чтобы не рассмеяться, когда поутру узнавала недоуменные слухи — кто был в тех покоях, почему никто не заметил?