Зенитчик

— Самолеты или танки?

Лейтенант показал на звездочки, нарисованные на стволе зенитки.

— Или, товарищ лейтенант.

— Понятно, — кивнул разведчик, — ну что? Пойдем аэростат смотреть?

— Так точно, пойдем. Только взводного предупрежу.

Опытного солдата всегда можно отличить от впервые попавшего на фронт. Опытный солдат скуп в своих движениях, а главное он умеет использовать для отдыха буквально каждую минуту. Присев, он моментально расслабляется и впадает в какую-то свою нирвану, наслаждаясь каждой секундой отдыха. Он моментально засыпает под грохот любой канонады, но мгновенно просыпается, когда наступает тишина. И расслабленность его обманчива, он способен за сотые доли секунды перейти к действию, стоит только прозвучать команде, появиться звуку летящей мины или чувству опасности. Мне суетится, как новобранцу, не к лицу три — подбитых танка обязывают. Но с другой стороны на передовой я оказался, по сути, в первый раз. Как вести себя, абсолютно не представляю. Поэтому решил повторять поведение опытного бойца. Если он идет в полный рост, несмотря на падающие рядом мины, то и я им не кланяюсь. Но если он вдруг упал, то и мне нужно как можно быстрее оказаться на земле. Он себе ямку для ночлега выбрал, чтобы от осколков защищала, и я рядом устроюсь. Стопроцентной гарантии такое поведение не дает, но шансы на выживание существенно повышаются.

От землянки разведчиков до наблюдательного пункта около километра. Лейтенант ведет нас по ходу сообщения. За лейтенантом идет Шлыков, за ним я. Замыкает шествие Сашка с дальномером на плече. Когда мы почти добрались до цели, разведчик показывает рукой куда-то на запад.

— Вон он.

Я ничего не вижу, хотя на зрение не жалуюсь.

— Куда?

Лейтенант за хлястик шинели стаскивает Шлыкова из стрелковой ячейки обратно в окоп, тот хотел рассмотреть аэростат в бинокль.

— Снайперы, сволочи, — поясняет разведчик, — вчера одного насмерть, двое раненых. Ладно, хватит лясы точить, почти пришли.

Мы с трудом размещаем дальномер у амбразуры НП и наводим его на немецкую "колбасу". Лейтенант приникает к бинокуляру, наконец, выдает результат.

— Шестнадцать четыреста.

Я повторяю манипуляции Шлыкова.

— Шестнадцать пятьсот.

Хреново, досягаемость нашей пушки пятнадцать пятьсот, и это по горизонтали. Аэростат же висит на приличной высоте, куда снаряд нам с наших позиций не закинуть. Ни при каких условиях. Только если пробраться в тыл к немцам на глубину не менее километра. Но соваться с нашей пушкой в немецкий тыл как-то не хочется. Фрицы не дураки, не стали поднимать аэростат в зоне досягаемости нашей артиллерии. А здесь дальность измерить никто не догадался, нас вызвали почти за две сотни километров. Да-а, подставили нас: стрелять — бесполезно, не стрелять — нельзя. Вот и решайте задачу, господин инженер. Это не двойной интеграл, тут думать надо.

— Ну, что делать будем? — интересуется Шлыков.

— Думать, товарищ лейтенант, думать. Авось придумаем что-нибудь.

И тут мне в голову пришла мысль о том, на кого можно спихнуть это дело.

— Товарищ лейтенант, — обратился я к разведчику, — а корпусная артиллерия эту "колбасу" достать пробовала?

— А как же, несколько раз пробовали.

— Ну и что?

— Да ничего. Пока наши пристреливаются, немцы их позиции засекают и начинают своей артиллерий давить. А еще немцы могут просто спустить аэростат, тогда наши постреляют, постреляют, а назавтра он опять висит.

И тут облом. Соколы наши, выходит, обос... обделались, корпусная ничего сделать не смогла. А крайним кто будет? Мы? Получается, что мы.

— Значит так, товарищ лейтенант, — это я уже Шлыкову, — у нас есть два выхода и оба хреновые. Первый. Сегодня ночью втаскиваем орудие поближе, маскируем и, как только аэростат поднимется, открываем огонь. Следующей ночью, те, кто останутся в живых, попробуют вытащить то, что останется от орудия.

— А второй? — интересуется взводный.

— Второй. Берем у комполка справку о недосягаемости аэростата и мотаем отсюда. Приказ все равно не выполним, но хоть все живы останутся.

Лейтенант впадает в задумчивое состояние. Я его понимаю, крайним в этой истории будет он.

— А ты, сержант, какой бы вариант выбрал.

— Второй.

— Под трибунал могут отдать, — сомневается взводный.

— А могут и не отдать. Наш район сухопутчикам не подчинен, и нехрен свои задачи на нас перекладывать. Тем более — задачи невыполнимые. Пусть сначала фронт к аэростату на нужное расстояние подтянут, а уж потом и мы по нему пальнем.

— Хрен с ним, — решает лейтенант, — напишет майор справку — уезжаем отсюда.

Оба лейтенанта уходят в штаб полка, мы с Коноваловым сворачиваем дальномер и возвращаемся к орудию. Лейтенанты появляются минут через сорок после нашего возвращения. Шлыков находится в состоянии глубокой задумчивости.

— Ну что, товарищ лейтенант?

— Майор сказал, что справку напишет, если мы балку обстреляем.

— Какую еще балку?

В разговор вступает разведчик.

— Да есть тут один овражек. Прошлой ночью немцы в нем что-то делали. Мы выпустили несколько осветительных ракет, но ничего толком не разглядели, а для пулемета — далековато.

— А зачем нам туда лезть? Проще в этот овраг полдюжины минометных мин закинуть.

Лейтенант только плечами пожал, это не его идея. Можно предположить, что своих минометчиков майор подставлять не хочет, а мы чужие, как приехали, так и уедем. Ну и обычное презрение фронтовика к "тыловым крысам", хотя от штаба полка до передовой траншеи три километра наберется, а то и больше. Штаб стрелкового полка это еще не передовая.

— Давайте на местности посмотрим, — предложил разведчик.

Линия фронта здесь проходит по берегам извилистой речки. Между передовыми траншеями около пятисот метров, пойма болотистая, правый берег обрывистый. В этом берегу и образовался нужный нам овраг. Короткий и неглубокий, он проходит под углом к общему направлению течения речки, поэтому, чтобы просмотреть его на всю глубину, приходится здорово сместиться по фронту.

— Вон она.

Мы лежим на опушке небольшой рощи, Шлыков рассматривает балку в бинокль, потом передает мне. Я ничего особенного не замечаю — овраг, как овраг, если там и есть что-нибудь, то фрицы это хорошо замаскировали. До балки около километра.

— И как мы сюда орудие вытащим? Фрицы в момент засекут, ни одного выстрела сделать не успеем.

— А сколько времени вам надо? — интересуется разведчик.

Я делаю расчет по времени.

— Минута развернуться, восемь снарядов на этот овраг хватит, это еще сорок секунд, минута свернуться.

— Долго, — размышляет лейтенант, — днем не получится, ночью надо стрелять. Орудие протащим через просеку, по которой сюда пришли, по ней и уйдете. Балку мы вам ракетами подсветим, на фоне обрыва она будет видна как темное пятно. Попасть сумеете? Тут около километра.

— Не промажем, товарищ лейтенант, у нас прямой выстрел — восемьсот метров.

— Тогда договорились. Во сколько начнем? В час?

— В час, так в час, — соглашается Шлыков, — давайте сверим часы.

Командиры сверяют часы, и мы возвращаемся к расчету. Пока идем, просчитываю данные для стрельбы. Когда мы подходим к орудию, вокруг нас собираются зенитчики. Шлыков ставит задачу, но уж больно нечетко, когда он заканчивает, беру слово.

— Значит, так. Петрович, как только выскакиваем с просеки, разворачиваешься на сто восемьдесят градусов, двигатель не глушишь, орудие не отцепляешь. Сан Саныч, угол прицеливания ноль ноль восемь.

— Будет сделано, — кивает Сан Саныч.

— Рамиль, взрыватели надо вкрутить заранее. Знаю, что не положено, товарищ лейтенант, но там с ними возиться будет некогда. На первом ставишь дальность пятнадцать, на втором — шестнадцать, и так далее. Понятно?

— Понятно, командир.

— Ящики из кузова не вытаскивать, будете сразу подавать их заряжающему. Сашка, от тебя зависит почти все, темп надо держать максимальный, но должно обойтись без задержек.

— Не будет задержек, сержант.

— Дементьев, начало оврага ты увидишь как темное пятно на светлом фоне. С первым выстрелом не задерживайся, прицел потом по трассеру скорректируешь.

— А мне как стрелки в темноте совмещать? — спрашивает Епифанов.

Вопрос абсолютно справедливый.

— Фонарик нужен, товарищ лейтенант.

Пока лейтенант размышляет, где взять такой дефицитный предмет, решение находит красноармеец Ильдусов.

— Олечке вчера разведчики подарили. Трофейный, с тремя сменными стеклами.

— Ну, вот и решили. Выдвижение начинаем в ноль тридцать, до двенадцати всем отдыхать.

И тут я вспомнил про взводного.

— Я все правильно сказал, товарищ лейтенант?

— Да, да, конечно, — поспешно соглашается Шлыков.

СТЗ медленно ползет по узкой просеке. Роща еще не успела одеться листвой, но дает хорошее визуальное прикрытие от немецких наблюдателей. Визуальное, но не акустическое. Конечно, СТЗ гремит намного меньше, чем тридцатьчетверка, но мне кажется, что все фрицы в радиусе пары километров уже должны быть на ногах. Между тем, звук приближающейся техники немцев ничуть не побеспокоил, даже когда Петрович заложил вираж по опушке рощи. Ни одной ракеты не взлетело, ни один пулемет не гавкнул, немцы как будто вымерли. Вряд ли они все дружно оглохли или завалились спать, не нравится мне эта тишина. Орудие уже опущено на грунт и направлено в сторону оврага, двигатель трактора похрюкивает на холостых оборотах.

— Тридцать секунд, — шепчет лейтенант.

Кланц, Сашка досылает в казенник первый снаряд. Пш-ш-ш-ш, пш-ш-ш-ш, в воздухе повисают две желтоватые осветительные ракеты. Вот оно — темное пятно на светлом обрыве берега. Деменьтьев уточняет наводку орудия.

— Есть цель!

— Огонь!

Гах! Блямс, кланц. И пошло. Гах! Блямс, кланц. Гах! Блямс, кланц. Расчет работает как заведенный, между выстрелами проходит секунды три — три с половиной. Нет, не зря я гонял их до седьмого пота. Гах! Блямс, кланц. Гах! Блямс, кланц. Создается впечатление, что Сашка бросает снаряд в казенник, и он тут же вылетает из дульного тормоза языком тонкого длинного пламени. Пш-ш-ш-ш, пш-ш-ш-ш, еще две ракеты повисают в ночном небе. Гах! Блямс... Б-бах! Такое впечатление, что в овраге взорвалось полсотни наших снарядов одновременно. Вспышка взрыва на мгновение освещает местность, но полной мгле затопить округу не удается — не позволяют осветительные ракеты. Гах! Блямс, кланц. Гах! Блямс. После такого взрыва в овраге не мог уцелеть никто, но расчет вошел в раж и выпустил два последних снаряда. Пш-ш-ш-ш, пш-ш-ш-ш, пш-ш-ш-ш, вверх летят фосфорно-белые осветительные ракеты — немецкие. Пока мы стреляли, на передовой разгорелся нешуточный бой: взахлеб работают несколько пулеметов, часто стучат винтовки, темноту полосуют строчки трассеров. Осветительные ракеты вспыхивают одна за другой. А вот и до зубной боли знакомый звук — минометы. К счастью не по нам.

— Сворачиваемся!

Расчет лихорадочно ставит орудие на ход, время течет иссушающее медленно. Хрясь! Толстое дерево рушится, как подкошенное. Спустя несколько секунд немецкий снаряд выбивает целый фонтан земли буквально в десяти метрах от орудия. Комья сырой земли разлетаются в стороны, а снаряд... не взрывается. Бух! Еще один снаряд, еще ближе и тоже не взрывается. Орудие уже стоит на колесах.

— Гони!

Кричит Петровичу лейтенант. СТЗ не гоночный болид, но с места берет довольно резво. Для трактора. Расчет облепляет пушку, поехали. Немецкие снаряды продолжают рыть землю вокруг и валить деревья. И ни один не взрывается. Мистика какая-то, когда-то давно я читал, что немецкие снаряды и авиабомбы не взрывались гораздо чаще наших. А нехрен использовать на своих заводах вест— и остарбайтеров. Но, чтобы из двух десятков не взорвался ни один... Точно мистика. Мы уже выбираемся из рощи с другого края, и бой остается позади. Петрович направляется к месту расположения полкового разведвзвода. Землянки мы застаем пустыми, все разведчики куда-то исчезли, а бой начинает понемногу стихать и, минут через сорок, затихает совсем. Еще двадцать минут спустя, появляется седой лейтенант со своими разведчиками. Он еще возбужден боем и рад, что обошлось без потерь среди его взвода.

— Ну и натворили вы дел!

— А мы-то что? Нам сказали, мы обстреляли.

— Похоже, — начинает свой рассказ разведчик, — у немцев в балке был склад противопехотных мин. Вчера они их туда из тыла притащили, а сегодня полезли выставлять.

Теперь понятно, почему немцы никак не отреагировали на наше появление — боялись, что наши обнаружат их саперов, ползавших в это время по нейтральной полосе.

— Мы ракеты выпустили, а на нейтралке — фрицы. Мы из пулеметов по ним, а они по нам. И пошло, и поехало. А тут как даст! Придется немцам опять мины на наш участок завозить.

Рассказчик даже засмеялся.

— А у вас как? Потери есть?

— Обошлось, — отвечает Шлыков, — они по нам десятка два снарядов выпустили, и ни один не взорвался. Если бы не это...

Седой на секунду задумался и выдал свою версию.

— Фрицы ваш тягач за танк приняли. Решили, что по оврагу вела огонь тридцатьчетверка или кавэ, вот и стреляли болванками.

Логично. Однако война на сегодня закончилась, до утра еще есть время поспать.

Подъем был поздним, после ночного боя нам дали отдохнуть. После завтрака начали собираться в обратный путь, но около одиннадцати часов к Шлыкову прибежал посыльный из штаба полка.

— Товарищ лейтенант, вас товарищ майор к себе вызывает.

Вернулся взводный минут через двадцать. Судя по его внешнему виду — у нас неприятности.

— Какие новости, товарищ лейтенант?

— Хреновые, сержант. Меня и санинструктора отзывают обратно в Воронеж.

— А нас?

— А вас откомандируют в распоряжение начарта армии.

Все ясно. Лейтенанта начальство отзывает на правеж, над Олечкой, видимо, гроза миновала, и ее ждут новые трудности любовного фронта, а нас, как штрафников — оставляют на передовой. Ну не совсем на передовой, но достаточно близко для того, чтобы попасть под шальной снаряд или прицельный налет авиации. Одно только непонятно, зачем начальнику артиллерии общевойсковой армии потребовалась наша зенитка? У него в распоряжении своих стволов не одна сотня наберется, до шестидюймовых включительно.

— И где нам этого начарта искать?

— В штабе полка проездные документы уже готовят, а нас попутный ЗиС сейчас забрать должен.

Грузовик приезжает минут через десять, наступает пора прощаться. Я жму руку Шлыкову.

— Ни пуха, ни пера, тебе, лейтенант.

— К черту, сержант.

Если не сломают парню судьбу, то из него не самый худший командир получится. Ему бы опыта побольше и уверенности в себе. А здесь я его подавляю своим авторитетом, основанным на возрасте, образовании и наличии фронтового опыта. Удачи тебе, лейтенант. Олечка рада окончанию своей фронтовой ссылки. Вон как глазки блестят, и щебечет, щебечет... Дура. Осторожно зыркнув на меня, Олечка всех целует: и наших, и разведчиков. В щечку. Но соскучившиеся по женскому полу парни и мужики в возрасте за тридцать рады и этому. Единственный, кому поцелуя не достается — это я. Ну и ладно, не очень-то и хотелось. Олечка запархивает в кабину ЗиСа, Шлыков устраивается в кузове на каких-то тюках. Мы машем руками вслед уезжающей машине.