Узкие врата

Собаки отлично чувствуют, кто их боится, а кто — нет, и рыжий вислоухий страж сада не был исключением. Если Алана он только приветливо обнюхал, то на Фила зарычал, поднимая верхнюю губу — черную, в розовых пятнышках. Однако когда дверь растворилась, и из темной прихожей пахнуло какой-то непонятной, но вкусной, горячей едой, пес перестал курноситься в оскале и резво шмыгнул между ног открывшей — в домашнее тепло. Открыла дверь девочка лет десяти, странненькая, молчаливая, лицо ее в синем сумраке весеннего вечера казалось синевато-бледным. В саду умопомрачительно пахло незнакомыми весеними цветами. Зацветающие деревья бросали на личико открывшей, на ее короткое белое — платье? Халатик? Ночную рубашку? — светлый отблеск. Алан уже приоткрыл было рот, готовясь сказать что-то приветственное, попросить — не то приюта, не то извинения — но девочка, с мгновение посмотрев ему в лицо, переводя взгляд расширенных в темноте глаз с одного гостя на другого, внезапно развернулась и белой тенью скользнула обратно в дом, не закрыв за собою двери. Просто развернулась и ушла внутрь, как будто для нее самое обычное дело — впускать по ночам в дом незнакомых мокрых парней.

Отворив еще какую-то дверь в глубине прихожей, дверь, из которой упала широкая золотая полоса, странная девочка, не произнесшая ни слова, исчезла. Эрих переглянулся с Филом, недоуменно округлив глаза. Тот пожал плечами и первый шагнул через порог. С нас-то не убудет, попробовать можно.

Рюкзаков они, не сговариваясь, снимать не стали — еще примут за последних невеж, которые вторгаются на чужую территорию — и уже располагаются, как у себя дома! Алан слегка вздрогнул в темноте, увидев бледный отсвет и тень движения — но вовремя сообразил, что это зеркало. Фил споткнулся обо что-то (о веник?), что упало, мягко зашуршав. На миг они смешались в кучу, затормозив у самой двери — за которой был свет, за которой был запах тепла и еды, за которой были голоса.

— Да точно тебе говорю! Что я, врать буду, шутки ради тебя в такую даль тащить? Он тебе не только грыжу поганую, он что хочешь...

— Ты уж мне лучше верь, Николай, — вступил другой голос, мужской, толстый и веселый. Вода — очевидно, наливаемая из чайника — аппетитно забулькала о дно чашки. — Отец Стефан, он святой, если они вообще бывают в наше время. Ты тетку Катрину помнишь, ну, которая молоко продает? Так вот он ее за неделю от рака вылечил. От рака, говорю, а не от какой-нибудь там брюшной гадости, прости, конечно... Она еще три года назад желтая ходила, как холера, за стенки держалась. Кожа на ней болталась, как мешок пустой... Она когда в Кристен ездила, ко врачам, они ей говорят — резать тебя надо, бабка, да только честно скажем — вряд ли оно поможет, ты уж очень все запустила... А у ней племянница тут живет, она ее к отцу Стефану и притащила чуть ли не волоком, та вроде тебя была, ни во что не верила... Какой, говорит, еще мятный чаек? Меня, говорит, чума его дери, сам профессор Корнелий, светило медицинское, резать не взялся!

— А теперь посмотри на нее, посмотри, — снова вступил первый, женский, увещевающий голос. — Толстая, здоровая, хоть замуж выходи! Сама же тут и осталась, чтобы поближе к отцу Стефану... Руки ему целовала, денег обещала — ничего не взял...

Алан, выпучившись во тьме, как клещ вцепился в Филову руку. Видно, в порыве — удивления? Радости? Торжества? — забыл о копившейся двое суток неприязни, цыпленочек... Голоса тем временем оборвались, будто спугнутые наконец шумом и возней за дверью, и Фил, высвобождая руку, успел шагнуть вперед прежде, чем его окликнули.

Рано радоваться. Может, все еще не так здорово. Лучше не радоваться заранее, а то дорога любит подшутить — разогреть тебя как следует, а потом — ба-а— бах с обрыва в ледяную воду...

— Здравствуйте, люди добрые, — не зная, как еще обратиться, Фил, слепой от света, обратился к груде теней за тенью широкого стола, и только одна маленькая белая тень — девочка — стояла отдельно, глядя молча и со странной пугающей внимательностью.

— Слава Иисусу Христу, — пришел не менее странный ответ — тем же самым толстым, приветливым голосом, который только что рассуждал о тетке Катрине и мятном чайке. — Вечер добрый, а сами-то вы откуда ж будете, гости?

Хозяин, невысокий, квадратный дядька с брюшком, с рыжей бородой и гривой, достойной короля Ричарда Львиное Сердце, поднялся им навстречу. Кажется, Фил и Алан неожиданно вторглись на семейный ужин — по-деревенски основательный, из ста с лишним блюд, с чайком и наливочкой... Синхронно с хозяином по двум сторонам его поднялись двое рыжих мужчин потоньше и небольшая остролицая женщина, должно быть, обладательница нервного и увещевающего голоса. Она, правда, вместо гостей обратилась к тихо стоявшей девочке (она, кажется, не совсем... нормальная, понял наконец Фил. Дурочка, проще говоря.)

— Что же ты, Роза... И почему собаку в дом пустила? Сколько тебе говорить?

Роза, одетая — при свете Алан разглядел наконец — в просторную белую мужскую рубашку, достигавшую ей до колен — не обернулась на реплику матери (или бабушки?), продолжая, закинув личико, смотреть на Алана. Глаза у нее были совсем светлые, даже страшновато, а волосы — почти белые, стриженные до плеч. Пожалуй, она была бы хорошенькой, если бы не эта тихая сосредоточенность взгляда. И — если бы она не молчала.

Фил постарался прочистить горло беззвучно.

— Извините, пожалуйста, что мы вот так вломились... Мы с другом (Алан чуть удивленно вздрогнул у него за плечом — значит, я тебе на самом деле друг?) странствуем, вот, проездом через вашу... ваше село. У вас тут очень плохо ходят машины... и автобус. Нам отсюда до завтра не выбраться, и мы устали очень...

Хозяин заговорил раньше, чем Фил успел закончить свою речь. Обращался он к одному из людей, оставшихся сидеть — к девушке лет двадцати, такой же беленькой, как и крохотная Роза, но пухлой и вполне осмысленной.

— Что ж расселась, Ли? Давай, принеси для гостей еще две чашки! А может, вы, господа странники, и поужинаете заодно?

Алан за Филовым плечом благодарно закивал — и Фил, понимавший, что лучше бы отказаться, это было бы вежливее — не успел этому воспрепятствовать.

— Спасибо вам большое... Мы, конечно, заплатим...

— Что еще за глупости? — хозяин дома к этому моменту уже выбрался из-за стола, что далось ему нелегко по причине объемного брюшка, и направлялся навстречу, протянув вперед — для рукопожатия — широкую ладонь. Брови его, такие же рыжие, как и борода, возмущенно встопорщились в ответ на учтивую реплику Фила. — За кого вы нас, парни, принимаете — чтобы с гостей деньги брать? Кстати, знакомы будем — я вот Мариус, а это хозяйка моя, Лилия. А это все — дети, Келвин и Освин, Лилия младшая, а Роза вам дверь открывала... А это — дядька Николай, он тоже гость. Вроде вас.

Дядька Николай, желтовато-бледный, болезненного вида молодой человек приподнялся со стула и поочередно сунул им в руки свою вялую ладонь. А вот рукопожатие Мариуса отличалось крепостью, и руки его, горячие и шершавые, как наждачная бумага, тоже поросли густым рыжим мехом.

Когда Фил и Алан, с наслаждением избавившись от мокрых рюкзаков и курток, скинув отвратительные прелые башмаки, уселись наконец за стол и принялись набивать желудки горячим жареным мясом с картошкой, хозяин предложил им глотнуть водки за-ради знакомства. Отказаться было невозможно. Сам Мариус, прежде чем опорожнить стакан, размашисто перекрестился на — Фил только что заметил — здоровенное деревянное распятие над столом. После трех глотков водки усталого Фила, признаться, разморило, а уж Алана — тем более; тому способствовала идиллическая обстановка уюта и тепла, белая громада печки, скатерть с красной вышивкой, герань и алоэ в горшках на окне... Девочка Роза, поздний ребенок, слабоумная доченька, примостилась на краешке стула и сосредоточенно мешала сахар в чае. Худенькое запястье с голубоватыми прожилками болталось в широком засученном рукаве. Интерес к гостям она, похоже, потеряла — или просто не умела думать о двух вещах сразу. Борясь с блаженным теплом, с накатившей сонливостью, с тем, что предметы на столе слегка двоились в глазах, Фил подцеплял вилкой кусочки картошки и ждал продолжения того разговора.

Напал на золотую жилу — не уходи, покуда не исчерпаешь. В этом доме знали что-то о цели их похода. Что-то, что им тоже нужно было знать.

Но разговор плавно тек, подогреваемый сладкой наливкой, которая появилась на столе вслед за двумя добавочными чашками. Мариус, теплый и дружелюбный, как ручной лев, расспрашивал вечерних гостей о том, где они живут и учатся, как зовут их родителей, и правда ли, что в столичном метро в туннелях родятся безглазые рыбы. Говорил в основном он один — девушка Лилия косилась на Ала и томно поправляла прядь волос, мать семейства следила, чтобы у всех всего хватало на тарелках, усатый сын пил чай и сурово фыркал в усы, а второй, помладше, вскоре удалился из-за стола вместе с дядькой Николаем, и они принялись что-то бурно обсуждать в углу. Кажется, они играли в шахматы.

Фил, взявший ведение разговора на себя — Алана совсем разморило, и он только глупо улыбался — честно отвечал истинную правду: что есть у него две сестры, что в горах весной очень красиво, и что рыб без глаз он лично в метро никогда не встречал, но все может быть, все может быть... Направить разговор в нужное русло казалось невозможным, и Фил, прихлебнув настойки, прогревающей изнутри до костей, хотел было уже задать вопрос напрямую, но хозяин успел первый.

— И куда же это вы едете-то через Преображенку? Мы ж, можно сказать, на самом краю, там за нами — горы одни... Да лес. А потом уже горские края начинаются...

— Сюда и едем, — бухнул вдруг Алан, просыпаясь — вернее, отрываясь от своей чашки. Фил дернулся и хотел ткнуть его в бок, но между ними сидел хозяин.

Рыжие брови Мариуса смешно задвигались. Голубые глаза его, дружелюбные, но одновременно очень хитрые и совершенно трезвые, так и впились в Эрихово глупое лицо.

— Сюда? А чего ж столичные господа в нашей Преображенке-то не видали? Дыра и есть, разве что молоко у нас хорошее... Да виноград, и тому еще не сезон.

— А мы человека одного ищем... Вернее, хотим про него чего-нибудь узнать, — дружелюбно поведал пьяный от настойки и теплой еды Алан, хлопая светлыми ресницами. Фил, хотя и был без очков, просто всей кожей увидел, как напрягся толстый Мариус. Движение ногой — пнуть под столом болвана, пнуть, чтобы замолчал! — пришлось, однако же, в ножку собственного стула, а пинок был хороший, и Фил едва не зашипел от боли.

— Такой один кардинал... Или епископ. Бывший, у которого здесь приход когда-то был, — продолжал, как ни в чем не бывало, солнечный Алан, глядя на того с совершенно телячьим выражением. Да что там — телячьим! Если нарисовать на стене два кружочка, получится точно его взгляд. Такой же осмысленный и всепонимающий.

Фил мельком подумал, что по странной причине убийство считается уголовным преступлением. Хотя, казалось бы, иногда это — просто осознанная необходимость!.. Но помышлять об убийстве было некогда — надо было срочно что-то делать. Мариус слегка откачнулся на стуле, так что у того затрещала спинка, за мгновение из приветливого хозяина-само-радушие превращаясь в сплошной айсберг. Девица Лилия приоткрыла рот. Супруга Мариуса в полной тишине с оглушительным звоном уронила чайную ложку. Шахматисты, тихо спорившие в углу, тоже оба замолкли и напряженно уставились в их сторону.

— Бывший, говорите? — мягко повторил Мариус, протягивая руку к настойке. Голос его был вполне ровен и приветлив, но Филу захотелось удавиться. Надо же так все испортить! Боже ты мой... — Вот уж не знаю никаких бывших. Мы люди простые, деревенские, откуда нам про этих кардиналов-то знать? Да про епископов всяких... Они же все небось в Романии сидят, разве ж их по деревням искать надо? А приходской священник у нас — отец Томас, человек молодой, да знающий. До него отец Манфред был, который от печени помер. А кто до него — так я и не вспомню уже...

— Отец Петер, — подсказала тихая, как мышка, глядящая в сторону жена, собирая в ладонь остатки разбитого упавшей ложкой блюдечка. — Отец Петер, которого потом куда-то перевели, может, и в епископы...

Фил с тоскливым отчаянием видел, как рушится так долго возводимая им башня. Терять было уже нечего. Оставалось идти напролом.

— Мы случайно слышали из-за двери ваш разговор. Вы говорили про отца Стефана, а человека, которого мы ищем, тоже так зовут... Не подумайте чего-нибудь дурного, просто нам очень нужна помощь, а этот человек может нам ее оказать.

— Помощь? — Мариус задумчиво прищурился, теребя львиную свою бороду. Его усатый сын, взглядывая на Алана исподлобья, старательно дул в чашку совершенно остывшего чая. — Чем можем, мы вам поможем, вот наливкой угостим... А епископов никаких не знаем, уж извините.

— Вы говорили про отца Стефана, — отчаянно повторил Алан, в голосе которого зазвенело бешеное упрямство. — Про отца Стефана, который лечит от рака.

— Это какого еще Стефана-то? Ты, Ник, не помнишь, про которого Стефана мы говорили? — хозяин обернулся к носатому гостю, вставшему из-за шахмат с кривоватой улыбкой на лице.

— Вот уж не помню...

— И я не помню. У нас в Преображенке этих Стефанов человек пять. Больше только Паулов да Петеров... Вот Стефан каменщик, который косы точит, он еще и лечит заодно. Может, это про него мы болтали-то? И точно, про него, он у нас в селе заместо фельдшера... Да еще в магазине есть один Стефан, аптекарские курсы кончил. Племянник продавщицы...

И ясно, как ожог, всей кожей ощущал Алан с другого конца стола замерший, стеклянно-неподвижный взгляд девочки Розы.

Фил опустил глаза. Борьба была бесполезна. И — они так устали... Довольно уже и того, что они напали на след.

Хозяину, по-видимому, тоже хотелось свернуть опасный разговор. Жена, понимающая его с полувзгляда, спросила ненавязчиво, где постелить гостям — в сенях или на сеновале. Здесь-то, на диванчике, их не положишь — Николай приехал, в доме места нет...

Фил выбрал сеновал, и под нестройный хор благодарностей за ужин и за приют Мариус, светя смешным решетчатым фонарем под стеклянным колпаком, повел юношей через двор, где под ноги им опять сунулась знакомая Злая Собака, к высокому сараю с лесенкой на второй этаж, откуда ароматно и горько пахло старым сеном... и весной. И смертью.

Мариус оставил им фонарь, показал, как притушить фитиль, подкрутив ручку в боку; проследил, как они разложили на жидкой прослойке прошлогоднего сена — зарыться в сено не получилось бы при всем желании — свои влажноватые спальники, как прислонили к стене рюкзаки. Алан подложил под голову свернутую куртку, Фил вообще привык спать без подушки. Особенно этого хотелось сегодня — полежать на чем-то совершенно плоском, горизонтальном... Вежливо и по-хозяйски пожелав гостям доброй ночи, Мариус ушел наконец, осторожный в темноте, ступенька за ступенькой, покряхтывая, спустился с лестницы, притворил за собой тяжело ухнувшую дверь. Фил и Алан остались наконец вдвоем. Какое-то время Фил возился с фитилем, пытаясь затушить его, как было показано; справился наконец и обернулся к товарищу, собираясь — нет, не убить его, просто сказать пару слов... Но Алан уже спал, положив ладонь под щеку, и дышал ровно и спокойно, как дышат те, для кого сон — давно жданная радость, благословение. Поздно. Лекция отменяется, вернее, переносится на завтра. В конце концов, Эрих не ошибся. Они напали на след. И это уже много. Если только ночью их не придут убивать встревоженные хозяева, беспокоясь о судьбе своего епископа... Которого они наверняка прячут где-нибудь по домам. И у них, пожалуй, хватит ума его предупредить, чтобы он завтра же смотался отсюда куда подальше, и придется искать его следы еще месяца два... Или года три. Или всю свою жизнь.