Проклятие Раду Красивого

— Великий султан повелел нам иное.

Я не стал вмешиваться в спор и лишь слушал, но через минуту мне это наскучило.

Сняв пояс с ножнами и скинув синий кафтан, подаренный Мехмедом во время недавней церемонии, я с удовольствием умылся дунайской водой, которую слуги принесли в лагерь специально для меня. Помнится, она едва заметно пахла рыбой, но мне почему-то нравился этот запах, хоть он и не мог сравниться с ароматом благовоний.

Я вытер лицо чистым куском мягкой холстины, прислушался, а турки всё продолжали спорить. И всё о том же. Наверное, мне следовало что-нибудь сказать, но я не хотел с ними говорить. Вместо этого просто вытащил саблю из ножен, выбрал открытое место возле своего шатра и начал отрабатывать удары.

Было время, когда я совсем забросил это, но последние два года ввиду ожидавшегося похода в Румынию упражнялся почти так же много, как в отрочестве.

Мои движения по-прежнему казались похожими на танец, но танец явно завораживал, поэтому турки прекратили свой спор и начали смотреть на меня. О том, что на меня смотрят, я догадался по тому, что все голоса разом смолкли.

Наконец, главный начальник подошёл ко мне:

— Раду-бей, Раду-бей...

Я повернулся к нему, сабля просвистела в воздухе, и её тонкий стальной клинок остановился почти у самой шеи турка:

— Что? — спросил я, улыбаясь, но сохраняя боевую стойку и всё так же держа саблю возле шеи непрошенного собеседника.

Тот некоторое время смотрел мне в глаза, а затем глянул на клинок. Сабля совсем не дрожала, а ведь я стоял в одном и том же положении уже почти минуту — у нетренированного бойца мышцы уже начнут слабеть, рука, да и всё тело, начнут легонько подрагивать. У меня этого не было, что для воина имеет большое значение. Турок засмеялся и пальцем аккуратно отвёл мою саблю от своей шеи:

— Раду-бей, нам нужно твоё слово. Как нам лучше поступить?

Пусть Мехмед дал четыре тысячи конников мне, а не этому турку, я не думал, что, в самом деле, над ними начальствую. Я полагал, что всадники не подчинятся мне, если отдать приказ, который им не понравится. А теперь оказалось, что можно отдать любой приказ... разумеется, если он не идёт вразрез с волей султана.

Удаляться от Дуная мне, конечно, не хотелось, поэтому я сказал:

— Мы останемся здесь. Если что, у нас быстрые кони. Однако мне хочется знать, как скоро к нам присоединится великий султан. Поэтому я приказываю отправить гонцов на юг. Пусть узнают, близко ли к нам основное войско.

Споры прекратились. Как видно, начальники тысяч и сами очень хотели узнать, долго ли им ещё предстоит ночевать поблизости от войск Влада, на стороне которого пока что было численное преимущество.

* * *

Преимущество сохранялось недолго. Уже через два дня к нам начали подтягиваться передовые части основного войска.

Я видел их на горизонте, стоя спиной к реке, а впереди них мчались посланцы, которые принесли мне приказ явиться к султану для устного доклада.

Когда я приехал в лагерь султана, то в первый раз увидел, как велика армия, которую собрали для похода против моего брата — шестьдесят тысяч воинов. А при них находилось ещё шестьдесят тысяч обозных слуг, которые ухаживали за лошадьми и верблюдами, ставили и разбирали палатки, строили оборонительные укрепления, разводили костры, готовили еду.

В лагере Мехмеда царила такая шумная суета, что мне казалось, будто я приехал в город и вот по широкой улице иду ко дворцу, вместо которого возвышался огромный походный шатёр султана — зелёный, в цвет знамени пророка Мохаммеда.

Шатёр и впрямь казался дворцом, потому что состоял из нескольких отгороженных друг от друга частей, будто комнат.

Я и прежде бывал в этом шатре и даже ночевал там — султан пользовался им во время поездок в Истамбул — но никогда ещё мне не доводилось принимать участие в советах, которые здесь устраивались.

Когда я вошёл, совет уже начался. Султан сидел на походном троне во главе собрания. Рядом на обычных подушках устроились два бейлербея. По правую руку от повелителя — Исхак-паша, по левую руку — Махмуд-паша, великий визир, по виду напоминавшие самого Мехмеда своими рыжеватыми бородами. Остальные военачальники, весьма многочисленные, занимали места на пёстрых коврах вдоль полотняных стен. Все тут нарядились в позолоченные доспехи, оружие сияло самоцветами, и пусть я уже видел что-то подобное во время церемонии в Эдирне, у меня начало рябить в глазах.

Остановившись на пороге и склонившись в поклоне, я плотно закрыл глаза, чтобы унять эту рябь. Затем выпрямился, сделал ещё несколько шагов к трону и опять склонился.

— Раду! Начальник моего передового отряда! Вот и ты! — воскликнул султан и спросил. — Ты уже видел нашего врага?

— Да, повелитель. Он стоит на том берегу реки и ждёт нас.

— Сколько там людей?

— Я насчитал около тридцати тысяч.

— Всего лишь? — Мехмед улыбнулся, а затем оглядел присутствующих. — И с этой горсткой воинов глупец Влад-бей собрался воевать против нас?

Все засмеялись, а я, когда смех стих, позволил себе сказать:

— Возможно, это не всё войско. Возможно, наш враг не показывает нам всех, то есть велел другим своим людям затаиться.

— Садись, Раду-бей, — сказал Мехмед, указывая на одно свободное место ближе ко входу. — Возможно, мы ещё спросим тебя о том, что ты видел возле реки.

Из того, что я узнал на совете, следовало, что дела у султана идут не так уж хорошо, как он ожидал. Новость, принесённая мной, была самой хорошей из всех. Остальные доклады оказались не такими обнадёживающими.

Насколько я понял, ещё до моего прибытия один из военачальников доложил, что султанский флот, как ни старается, не может исполнить повеление и войти в Дунай, потому что в устье стоит сильная венгерская крепость Килия. Взять её нельзя и проплыть мимо без разрешения — тоже. Дескать, пушки, которые палят из крепости, топят всех, кто пытается прорваться вверх по реке.

Лишь мелкие лодки сумели — с большими опасностями для себя! — одолеть этот заслон, потому что по мелким лодкам сложно попасть. А вот крупные суда, увы, неминуемо пошли бы ко дну под ударами пушечных ядер, поэтому бросили якорь в устье реки и дальше не двинулись. Это означало, что весь груз, который находился на султанских кораблях — вся провизия, а также большой запас стрел — не удалось доставить к месту переправы основного войска.

Ещё одна плохая новость касалась нескольких отрядов, которым султан велел переправиться через Дунай выше по течению. Те, что получили приказ переправиться близ Видина, исчезли бесследно. От них не приходило вестей. А вот те, что переправились близ крепости Северин, сожжённой турками два года назад, передавали, что теперь пребывают на румынской земле.

Турки близ Северина должны были разведать, не двигаются ли венгры моему брату на помощь, ведь Влад являлся вассалом венгерской короны, а сюзерен обязан защищать вассалов.

Пока сообщалось, что армию венгров не видно. Однако она могла появиться в любой день, и это беспокоило Мехмеда. Он предпочёл бы точно знать, где она находится, и если бы получил достоверное известие, что она уже перешла западную румынскую границу, то беспокоился бы меньше.

Совет завершился пиром, на котором все, попивая вино, витиевато славили султана, его полководческие таланты и личную храбрость. Казалось, сановники соревнуются, кто скажет лучше, но в то же время каждый помнил своё место — победителем в этом состязании стал великий визир Махмуд-паша. Стал просто потому, что после султана являлся первым человеком в государстве. Впрочем, эта победа являлась вполне заслуженной, ведь Махмуд-паша покровительствовал искусствам, ценил хорошую поэзию, поэтому без труда мог плести словесные узоры.

Я тоже произнёс хвалебную речь, во время которой встретился взглядом с Мехмедом, но взгляд султана не казался обжигающим взглядом влюблённого. В глазах Мехмеда была лишь теплота — так милостивый правитель смотрит на своего подданного.

Я даже успел подумать: "Неужели, после совета я смогу уехать к Дунаю и провести ночь там, а не в шатре Мехмеда?". Увы, нет. Под конец пира, когда военачальники, уже изрядно захмелевшие, выходили прочь, один из султанских слуг, будто случайно остановившись у меня за спиной, шепнул мне в самое ухо:

— Не уходи. Великий султан желает говорить с тобой наедине.

Я ещё толком не успел это осмыслить, а слуга уже взял меня за руку и утянул куда-то в угол, образованный двумя сходящимися полотнищами. Между ними обнаружился зазор, мы проскользнули в него и оказались в другом помещении — что-то вроде комнаты, где хранились личные вещи султана. Я заметил открытые походные сундуки, на краях и крышках которых висела одежда. Заметил умывальные принадлежности на столике, обувь, выложенную на коврик.

Аккуратно огибая всё это, мы прошли комнату наискосок. Вот другой угол, образованный двумя полотнищами, ничем не скреплёнными. Мы опять нырнули в щель, и вот я уже оказался в опочивальне Мехмеда.

Надо ли говорить, что эту часть шатра мне доводилось посещать много раз. Всё показалось мне знакомым, и даже возникло неприятное чувство, как если б я вернулся на несколько лет назад — в то время, когда ездил в Истамбул вместе с Мехмедом.

Султан сидел на кровати. Слуга уже снял с него доспех, а сейчас стягивал второй сапог и обувал в домашние туфли.

— Ох, как же утомительны эти заседания и пиры! — сказал Мехмед, увидев меня, и улыбнулся. — Ах, если б я мог на них не присутствовать! Пускай бы говорили и пировали без меня, а я бы уединился здесь, с тобой, — султан небрежно взмахнул руками, давая понять слугам, чтобы оставили нас.

— Повелитель, — осторожно начал я, когда слуги удалились, — правильно ли я понял, что мы...

Мехмед не дал мне договорить — стремительно подошёл и заключил в такие крепкие объятия, что у меня перехватило дыхание:

— Эту ночь мы проведём вместе, мой мальчик, а перед рассветом ты уедешь.

Наконец, он умерил силу. Я смог вздохнуть, а затем спросил, целуя Мехмеда:

— Повелитель, но почему теперь ты изменяешь своим обычаям? Ты никогда не берёшь в поход женщин, чтобы на войне они не туманили твой разум. По этой же причине и я не получал позволения сопровождать тебя в походах. А теперь...

— А теперь нам недолго осталось быть вместе, — ответил султан, избавляя меня от моего пояса, на котором висели сабля и кинжал, с лёгким стуком упавшие на пёстрый пушистый ковёр. — Скоро мы расстанемся, и я хочу насладиться тобой напоследок. Признаюсь, я думал, что уже начинаю охладевать к тебе, но теперь понял, как много потеряю.

На слова о любви следовало отвечать словами о любви, но я успел сказать лишь:

— Повелитель...

Мехмед закрыл мне ладонью рот:

— Не говори ничего, — а затем начал медленно снимать с меня подаренный им синий походный кафтан и остальную одежду. Только сапоги мне пришлось снять самому.

На меня вдруг нахлынули воспоминания об отрочестве, о возрасте тринадцати с половиной лет — когда я впервые очутился в саду у Мехмеда, султан точно так же снимал с меня одежду, то есть делал это медленно, ничего не говоря, знай себе, скользил глазами по моему телу. Такие воспоминания совсем не казались мне приятными, а вот Мехмеду... Он молчал, но мне почему-то думалось, что султан сейчас тоже вспоминает тот самый день — вспоминает с удовольствием.

* * *

Я уже давно научился не принимать всё, что со мной происходит у Мехмеда, близко к сердцу, поэтому, выбравшись, наконец, из его шатра и из его ставки, испытывал лишь лёгкую досаду.

Чувство возникло такое, будто я, направляясь в гости к брату, весь нарядный и благоухающий розами, вдруг случайно вляпался во что-то гадкое и дурно пахнущее. Вляпался несильно — так, что смог отчиститься, и продолжил путь, но всё же неприятный осадок остался.

Небо над головой стремительно светлело. Серая дорога, по которой я ехал вместе с дюжиной турецких воинов, становилась всё более пыльной, потому что роса на ней высохла. Жёлтые пастбища по правую и по левую сторону виделись всё явственнее. И вот впереди блеснула широкая река. Показались палатки турецкого лагеря, который за время моего недолгого отсутствия сильно разросся, потому что к Дунаю подошли новые части турецкой армии.

Мне вдруг вспомнилось моё давнее намерение окунуться в воды Дуная и, возможно, таким образом очиститься от Мехмеда. Остаток пути до лагеря мой конь преодолел вскачь. Турецкие воины, сопровождавшие меня, еле поспевали за мной.

Подъехав к своему шатру, я спрыгнул на землю, передал конский повод первому попавшемуся слуге и потребовал полотенце, а, получив, чуть ли не бегом отправился к реке.

Там по-прежнему стояли дозорные из числа моих конников и наблюдали, не собирается ли мой брат переправиться на эту сторону.

— Что-нибудь тут случилось, пока меня не было? — спросил я у ближайшего ко мне турка.

Мне почему-то бросилось в глаза, что он молод — мой ровесник. Однако для него нынешний поход уж точно не стал первым, а вот для меня стал.

— Всё по-прежнему, господин, — ответил молодой турок. — Людей у них не прибавилось, и переправляться на нашу сторону они не хотят.

— Что ж, — сказал я, бросая полотенце на траву и стаскивая с себя сапоги. — Значит, могу пока окунуться.

— Господин, ты умеешь плавать? — удивился воин. — Я думал, знатные люди вроде тебя плавать не умеют.

Мне пришлось признаться:

— Я плавать не умею, но раз наш враг даёт нам время, собираюсь поучиться немного.

— Господин, а не утонешь? — забеспокоился воин.

"Всякий человек, не умеющий плавать, боится утонуть. Но ещё не хватало, чтобы этот турок меня отговорил!" — подумалось мне, однако воина следовало успокоить.

— Я не стану сходить с мелководья. Да и ты в случае чего придёшь мне на помощь, ведь так?

Раздевшись до исподнего, я вошёл в воду. Она была тёплая и чуть пахла рыбой, но этот запах казался намного лучше, чем запах Мехмедова пота.

Зайдя в воду по грудь, я остановился в нерешительности. Затем вдруг вспомнил, как ведёт себя собака, когда плывёт. Я плашмя упал на воду и, стараясь держать голову над водой, начал подражать собачьим движениям.

Проплыл я совсем не много. Начал погружаться, и пришлось опереться о дно. Новая попытка, и опять я очень быстро выбился из сил.

"Неужели, собаки так сильны? — подумалось мне. — Бросишь их в воду, и они плывут-плывут, а я сразу тону".

Пришлось обратиться за подсказкой к молодому воину, который иногда поглядывал на меня:

— Ты ведь умеешь плавать?

— Немного, господин.

— Тогда скажи, что я делаю неверно.

— Надо дышать иначе, — ответил воин. — Набери воздуху побольше, но не выдыхай весь. Дыши неглубоко. Тогда не утонешь.

Я уже понял, что у меня ни за что не получится за один день научиться плавать так, чтобы переплыть Дунай, и всё же отступать не следовало. Следовало пробовать снова и снова. Мысль о том, что брат находился почти рядом, на том берегу, придавала мне решимости.

Вся вода вокруг успела взбаламутиться от моих попыток, когда, наконец, стало ясно, как же нужно правильно дышать. Просветление наступило внезапно. Я вдруг почувствовал, что мне легко, потому что мог почти не двигать руками и ногами, но при этом не тонуть. Волшебное ощущение!