Девушка и Змей

Широкое движение вверх-вниз, медленно, как волны. Потом легонько тыльной стороной пальцев:

— ...А на волнах солнце играет...Гайчи смотрит — и камешки плоские кидает, чтобы они по воде скакали. Сначала одной рукой...

Скок-скок-скок, сжатым кулаком, не больно, но крепко.

— Потом другой...

А потом обоими кулаками сразу. Потом тоже обоими, но вразнобой.

— Эти камешки и есть "блюдечки".

— Понятно.

— Краб увидел, побежал...

Дальше все повторяется в обратном порядке, с ускорением:

— Рассказал угрю, тот поплыл, сказал камбале. Камбала осьминогу, осьминог — морской звезде. Знаешь, мол, там на берегу Гайчи сидит, "блюдечки" бросает, причем очень ловко. А она: ГДЕ БЛЮДЕЧКИ?!

"Звезда" подпрыгивает и падает с высоты обратно. Распластывается безвольно: всё, обмерла со страху.

И все вы смеетесь: Тагайчи, ты и Змей.

— Совсем как с маленькой, мастер...

Ты так и не понял, плохо это или хорошо.

* * *

Ранний снег в мэйанском Приморье. Растает еще, говорят ларбарские жители.

У тебя есть, кому поднести этот снег. Твоей женщине, госпоже твоего сердца. Обряд, творимый для юной государыни. Зимний праздник должен быть веселым и долгим — а иначе чем занять темные, холодные вечера?

Двенадцатое число месяца Плясуньи. Общее оживление в Первой лечебнице. Утренней одури на лицах меньше, чем обычно бывало осенью: легче просыпаться, когда на улице всё бело. Обсуждаются две новости: давешний осмотр больницы гостями с Варамунги, а также бал, назначенный на двадцать девятое число. Что напишет о нас иноземная печать и какие наряды в моде этой зимою. Один лишь Дангман Чамианг, кажется, поглощен работой.

Юное лицо нашей клиники сегодня осознало себя еще и хирургом. Пришлось, ибо ему об этом напомнили.

Вчера днем Исполин показывал лечебницу варамунганам. И не сразу подобрал слова для объяснения картины, увиденной гостями еще на лестнице. На подоконнике раскрытого окна второго этажа стоял доктор Чамианг-младший и что-то кричал на улицу. А в окно заметало метелью. "Не холодно?" ­ — с опаской спросил кто-то из южан. Ему объяснили: мэйанский народ закален, после Великой Зимы ему ничто не страшно. В этот миг доктор сорвался вниз ­ — по счастью, не наружу, а внутрь помещения. Побежал, не разбирая дороги, и угодил прямо в объятия профессора Мумлачи. "Что происходит?" ­ — спросил тот. Дангман не отвечал. Сегодня объяснил: "А я Вас и не приметил...". Мог ли приметить, если был в тот час увлечен разговором с какой-то барышней? Сначала на расстоянии, в духе "беседы под балконом", только дама находилась во дворе, а кавалер в окошке. Опасаясь, что она собирается удалиться, Чамианг за нею погнался, не видя даже своего наставника.

­­

— Да кабы еще меня одного! ­ — восклицает Исполин на сборе. И при всех коллегах читает вслух запись из медицинской тетради одного из недужных, поступивших накануне:

­ — "Состояние средней тяжести"... Гм-м... "Жалобы... общий статус" и так далее... Ага, вот: "живот болез".

— Живот что?

— Куда полез?

— "Болез", коллеги. На этом рукопись обрывается. Не иначе, вместе с жизнью, подумал я, ибо диагноз Приемного отделения гласит: "Перитонит". И что я вижу в палате? О чудо! Больной не только живехонек, но и прооперирован. Кем и какого рода вмешательство было произведено, остается загадкой.

— Врачебная тайна, ­ — замечает кто-то с места.

Сия острота предназначается не для профессора, а для Чабира Чанчибара: это он вчера на обходе отказался обсуждать с иностранцами дела своего недужного. Грубость, прощенная лишь потому, что вызвала одобрительную усмешку главной гостьи, жрицы двоебожного обряда Пардви.

­ — Кругом шпионы!

­Господин Мумлачи продолжает:

— Стороною мне удалось узнать, что больного оперировал, а следовательно, и записи вел не кто иной, как наш милейший мастер Дангман. Всякий бы, думаю, на моем месте после этого задался вопросом: скажите, коллега, а страждущего с перитонитом вы тоже НЕ ПРИМЕТИЛИ? Равно как и своих собственных действий по устранению причины его страданий? Провели операцию в состоянии сомнамбулии?

­ — Но провел же! И кажется, успешно.

­ — Откуда это явствует?

­ — Да Вы же сами, вроде, больного видели... Шов-то там есть? ­ — в голосе Чамианга уверенность сменяется сомнением.

­ — ТАМ есть. Здесь НЕТ! ­ — кричит профессор, швыряя на стол тетрадку. ­ — Ни предоперационной концепции, ни хода операции, ни состояния недужного после нее и наутро. Ничего!

Чамиангу было приказано, чтобы он не уходил домой, пока не приведет в соответствие дела свои и слова. И сейчас он деятельно занялся исполнением сей задачи. Ради того и задержался в ординаторской на вашем этаже.

Мученическая, но при том любезная мина. "Право же, Вы не допустите, чтобы я умер во цвете лет..." Дангман с чашкой кофея в руке и с тетрадью в другой приближается к Тагайчи. К делу подступает издалека:

­­ — Позвольте поздравить Вас, барышня! Вам-таки удалось пробудить Любовь в оледенелом сердце...

­ — Только в одном? — немедленно отзывается Гайчи.

­­ — Еще в одном! Я и Таморо не в счет. Однако — каков капитан!

­В твоей палате есть больной: капитан городского прогулочного кораблика, уже выздоравливает. Очень ему хотелось участия и доброты. Верно рассудив, что к тебе за этим обращаться бессмысленно, он разговорился с Тагайчи. Скоро ли он сможет приступить к работе? Чем ему отныне питаться? И как бы помягче объяснить "его ребятам", чтобы не ломились проведывать его сразу вдвадцатером... Собственно, на его ладье всего двое матросов, а в данном случае речь шла о сотоварищах по службе. Не мог же экипаж ларбарского увеселительного флота бросить в беде "своего".

Гайчи общалась с ним вполне дружелюбно. По-человечески, то есть по-лабиррански.

Чамианг доверительно понижает голос:

— Спрашивал меня о Вас! Где, мол, тут доктор... прозвания не знаю... Молодая такая...

Повествование требует повторить телодвижения капитана, коими тот сопровождал свои слова. Для этого надобно передать кофейную чашку мастеру Таморо, стоящему рядом. А тетрадку — с учтивым полупоклоном вручить Тагайчи.

— Такая рыженькая...

При этом Чамианг словно бы охватывает руками в воздухе нечто округлое, нежное и соблазнительное. Разумеется, иная стать бывалого моряка и не прельстила бы.

Гайчи отвечает:

— Вот уж не думала, что Вы, мастер Дангман, примечаете подобные мелочи.

И соглашается "помочь" коллеге, доделать запись в тетради с его слов. Потакает чужой лени, тратит время, которое можно было бы занять чем-то более полезным.

Зато как хорошо держится. А ты... Оледенелое сердце. Ты услышал это и всерьез испугался: вот, сейчас эти люди станут говорить о Гайчи и о тебе. Готов был оборвать Чамианга: "Замолчите немедленно". Не то и вправду погибнете в расцвете Вашей юности и дурости... И никто не был бы виноват в раскрытии твоей тайны, кроме тебя самого.

Четырнадцатое число. Крапчатый и ты в лавке на Арандийском подворье.

Как обычно: двенадцать скляночек с перегонным зельем, они называются саманг, "птички-кулички". Каждая по одной трети аруани. Пусть будут десять белых и две сладких: настойка на желтой сливе. И еще нужно зеркало.

Лавочник быстро переводит глаза с зеркал на бутылки и с бутылок на тебя.

— А старое чинить изволите?

— Старое что?

— Ваше бесценное прежнее зеркало.

Конечно. Как еще достойный господин мог утратить свое зеркало, если не в ходе пьяного загула.

— Прежнее стало тесно для величия моей особы. Пусть будет большое, в человеческий рост. Еще нужны два горшочка масла для растирания: сосновое и из кадьярских яблок. Величие нуждается в заботе.

— Что-то еще, господин?

Надобно решиться.

— Существуют ли в здешних краях в наши дни такие шали, что называются "от весны до осени"?

Мечтательная улыбка на лице приказчика:

— О! Снизойдите немного подождать.

И убегает. Бенг толкает тебя под локоть:

— Гостинчик готовишь?

— Да, как видишь.

— Для Гайчи, на Плясуньино преполовенье? "Это наш день, душечка, потому что мы с тобой беззаконные любовники"?

— Сие действительно будет настолько обидно?

— Смотря что ты хочешь доказать. Какой ты щедрый и заботливый влюбленный? Или тебе нужен некий предмет, чтобы в доме с ним бегать за дамою, когда она опять станет сторониться тебя? "Ваш веер, жестокосердная!" ­ — как-то так?

— Если это будет дома, то пусть сторонится.

— А если нет, то пусть у нее в общаге будет хоть какая-то арандийская штучка от тебя? Причем именно шаль, никак не меньше: чтобы твое величие туда уместилось?

— Не обязательно ее уносить из дому.

— Ну, да. "Я тебе вручу подарочек, только ты его не забирай". Будет лишний повод в гости зайти, когда барышня почувствует потребность нарядиться. Так, что ли?

— Лучше вовсе без гостинцев? Или у тебя есть другой замысел?

Увы, дельных предложений у Змея нет.

Пятнадцатое число. Тебе хотелось, чтобы был настоящий праздник. Дома, вместе. Гайчи пришла, ты спросил: сможет ли она остаться у тебя на завтрашний день? Она отвечала: "Попробую". Стало быть, всё зависит от тебя и от нее.

За чаем почти все время молчала. Потом сама подошла к тебе, обеими руками оперлась на твое плечо. Ты так рад был этому движению, ты подхватил ее, унес... Как Змиям, кажется, свойственно: утащить сокровище к себе в пещеру. Если это не золото, а красавица, так тем более. В западных сказках не говорится же, что двигало Змием. Может быть, как раз такое чувство: будто он нужен этому человеку. Не одним же храбрым витязям из числа людей тешить себя подобными самообольщениями.

И вот, сейчас вы сидите в спальне. На постели, на покрывале, не раздеваясь. Гайчи по-прежнему словно бы на руках у тебя. Лбом прижимается к твоей шее, и ты слышишь частое-частое биение пульса, ее и своего. Частое и не в лад друг другу.

— Буно пропал.

— Кто это?

— Ну, Буно. Который "тово".

Сие словечко ты слышал. Не один ты в этом году ведешь стажировку у будущих хирургов. Твоему коллеге достался парень с гайчиного потока: родом откуда-то из деревни, больше похожий на лесного разбойника. Это он говорит "тово" вместо почти всех имен и глаголов мэйанской речи, кроме некоторых лекарских понятий.

— Ученик мастера Баланчи?

— Да. И уже давно, почти месяц его не видели: ни на уроках, ни в клинике.

— В Ларбаре он в общежитии живет, или где-то в городе?

— В общежитии. Только там его тоже нет.

— И никого не предупреждал, что домой уехал или еще куда-то?

— Уехать — денег надо, если самому. А за справкой о школярской льготе он не заходил: это мы у секретаря отделенческого спрашивали. Буно сам из Черных Раков, это в Приморье, но на самой границе с Приозерьем. Ехать надо до Билликена, а оттуда по реке.

— Он нигде еще не подрабатывает, и денег у него заведомо нет?

— Не похоже. Если можно по льготе поехать, он сам платить не стал бы. Он вообще парень прижимистый. А работать... "Я не затем приехал на доктора учиться, чтобы тут тово", то есть улицы в Ларбаре мести или еще какими глупостями заниматься.

— Но ведь у вас уже многие работают и при кафедрах, и в больницах?

— Опять-таки: учиться на врача — это значит выйти в "господа", в "ученые". Зазорно нянькой-то служить.

— Просто загулять он не мог?

— Расход! А его вряд ли кто стал бы угощать, ты же его видел. Тово да тово, не особенно увлекательный собеседник.

— Любовное приключение тоже исключается? Юноша по-своему выразительной внешности... Кажется, про таких говорят: "медведя заломает"?

— Или медведь сам испугается и убежит. Насчет зверей — это да: Буно, по рассказам, всех своих барышень, с кем пробует завести сердечные дела, для начала водит в зверинец. Обычно на том всё и кончается.

— Зачем в зверинец? Там же животные всё равно в клетках. Или для удалого молодца сие не помеха?

— Нет, не силушкой мериться, а просто посмотреть. Пристойное увеселение, и не дорого, театр дороже. А вот если бы он в Марди рванул учиться... Наверное, для этого тоже пришлось бы брать какие-то бумаги из Университета?

— В Марди?

— Да, в Богословское училище. Про Буно же говорят: "чудотворец"...

— В каком смысле?

— Вроде, он руки налагать может. Я не знаю, но уж мастер Баланчи такого бы не проглядел...

Юноша с чудотворным даром к врачеванию. Или хотя бы подозревается в наличии такого дара. Не удивительно, если его отдали под начало мастеру Талгано Баланчи, ответственному за безопасность в Первой лечебнице.

В последние дни ты заставал Баланчи на работе подавленным, вопреки общей веселой предзимней суете.

— Если у парня действительно проявились какие-то "особые способности", его могли забрать в соответствующее учреждение на учебу или просто для разъяснений. Это, скорее всего, не Мардийское училище, а здешнее Охранное отделение. Ты говоришь, его уже около месяца никто не видел?

— Или видели, но молчат. Сам мастер Баланчи тоже ничего не объясняет.

— Я попробую спросить у него. Или у того человека, кто отвечает в Ларбарском Охранном за надзор за мной. Маловероятно, но может быть, они что-то скажут.

— Не надо.

— Почему?

— Лишний раз с Охранкой связываться...

— Мне так или иначе надобно будет скоро туда идти.

— Начнут любопытствовать, с какой стати ты расспрашиваешь об этом Буно. Если там что-то серьезное, может только хуже выйти. Ребята пробовали уже в нашу службу безопасности заявить, которая за Университет отвечает. Так, мол, и так, школяр пропал... Им сказали: не суйтесь, не ваше дело.

— Тогда, скорее всего, речь и вправду об Охранном.

— Он-то, Буно, разве виноват, что на него божья милость сошла?

— В таких вещах обычно никто не виноват. Но уметь с ними обходиться надо. Иначе наступает "одержимость", часто разрушительная и для самого чудотворца, и для окружающих.

— И что же ему теперь, сан придется принимать?

— Жреческий сан — это другое. Но не так уж мало людей, кто и дарами обладает, и даже обряды и молитвы творит, однако ни в каком приходе священником не числится. При должной подготовке от такого целителя в больнице может быть много пользы. Особенно если и в обычном врачевании он до какой-то степени сведущ.

— А тебе приходилось работать вместе со жрецом?

Ты сам подвел ее к этому вопросу. Да, сейчас. "В детстве, в пять лет у меня обнаружили божий дар: видеть сквозь тело больные органы. Потому и отдали учиться на врача. Позже, в двадцать семь лет, открылась еще одна способность, а именно, внушением воздействовать на больных, отдавать им приказы по поводу их поведения в ходе лечения. Так, чтобы они не могли ослушаться, если только не окажутся слишком стойки к чародейскому воздействию. Это, конечно, не волшебное исцеление, а нечто более частное..." Неужели так сложно выговорить всё это?