Летопись Великой войны - шесть шагов в бездну.

— Руль на всплытие, — тихо приказал командир, встав прямо за рулевым.

— Поднять перископ.

Снова жужжание электромоторов. Зарубин примкнул к окуляру и быстро провернул смазанную трубу перископа вокруг оси, обозревая горизонт. С юго-запада виднелись дымы эсминцев. На севере его взгляд уперся в желанную цель — ржавый корпус старого транспорта, неспешно буксируемый на длинном тросе.

— Два румба влево, опустить перископ, полный вперед.

Моторы натужно загудели, лампочка в центральном посту потускнела. Быстро разогнавшись до восьми узлов, лодка совершала последний рывок. Она действовала подобно ядовитой змее — неспешное, но точно рассчитанное подкрадывание, миг промедления и, затем — резкий бросок прямо в горло добыче!

Спустя пару минут:

— Самый малый, перископ поднять!

— Полрумба вправо! Первый аппарат товсь, второй — товсь!

...

— Первый — пли!

Нажав по команде на рычаг, старший торпедист кондуктор Алексеев высвободил таящиеся доселе в герметичном баллоне силы. Разъяренный, утомленный долгим заточением в плену баллона, захваченный накануне всемогущим компрессором, сжатый воздух вырвался на свободу, толкая перед собой сталебронзовое тело искусственной рыбины.

Дистанция чуть превышала полтора кабельтовых. Оставляя на поверхности пенный след, торпеда устремилась к цели. Всего через несколько секунд прогремел громкий взрыв, который услышали все в лодке. В окуляр перископа Зарубин увидел, как у борта мишени встал столб воды и дыма. В море посыпались мелкие обломки. Торжествующий возглас пронесся по "Кобре", которая вновь погружалась, разворачиваясь на восток — след торпеды, пузырь воздуха вырвавшийся на поверхность после выстрела, все могло выдать местоположение лодки. Посрамленные защитники корабля-цели уже неслись на всех парах к охраняемому транспорту, который оседал на левый борт. Буксир, отцепив трос, на полном ходу уходил от греха подальше.

Вновь мерное гудение электродвигателей на малых оборотах. Вновь напряжение, прерываемое лишь офицерами, перебрасывающимся парой слов и снова замолкавшими. "Кобра" тихонько, на цыпочках уходила от преследователей. На заре подводного плавания нечего было и думать об обнаружении с надводного корабля субмарины, идущей в подводном положении ниже перископной глубины, разве что очень повезет. Например, экипаж допустит ошибку и лодку выбросит на поверхность, обнажится ее рубка. Но это было не про "Кобру". Через пару дней, во Владивостоке, старший лейтенант Зарубин на борту плавбазы "Аргунь" уже докладывал командиру 1-го тихоокеанского дивизиона подплава капитану 1 ранга Унгерн-Штернбергу об успешно выполненном задании.

Ревель

Борт крейсера "Дмитрий Донской"

Шум портового города всегда непередаваем и в то же время уникален. Каждый большой порт обладает своей неповторимой гаммой звуков, своими нотками, выделяющими его среди других. Опытные моряки, за свою жизнь посетившие немало гаваней, умеют отличать эти особые, присущие только этому порту ноты. В прожаренной ярким субтропическом солнцем Александрии выделяются гортанные выкрики торговцев и зазывал, уханье носильщиков, перебранка проституток, которых местные камни слышат уже второе тысячелетие. В гамму главного порта Египта органично вплетаются и звуки новой эпохи — автомобильные гудки и шум пара, стравливаемого с пароходов, стоящих у пирса.

Не таковы лондонские доки, вечно застланные пеленой мелкого дождя. И шум там другой. Шарканье множества ног, приглушенный говор, звонкий стук молотов и лязг металла ремонтной мастерской, отрывистые команды капитана, швартующего свой пароход у вытянутого поперек течения Темзы мола.

В солнечном Неаполе отовсюду доносится энергичная и, в то же время мелодичная итальянская речь. Ветер доносит божественное сопрано и звуки оркестра — какой-то театр решил удивить публику и устроил представление в древнем римском амфитеатре на открытом воздухе. Рыбаки на пристани расхваливают на все лады только что выловленный, еще трепещущий товар. Переругиваются соседки, растягивающие бельевые веревки на узких улочках, карабкающихся вверх по склонам холмов. Хлопают парусами шхуны, которые и в век пароходов продолжают во множестве бороздить лазурные воды Маре Нострум.

Не был исключением среди правила и старый Ревель, основанный битыми в Палестине рыцарями креста, явившимися на земли эстов. Этот город помнил множество кровавых сражений и жестоких казней, помнил стрельцов царя Ивана и гвардейцев императора Петра. Он тоже был по своему шумен и многоголос, как и во времена ганзейских купцов... Стены старого города с выложенными брусчаткой улицами зримо свидетельствовали о старине. Ревель был так по европейски не похож на большинство городов России, что с моря его можно было принять за какой-нибудь Штеттин, или Любек. На его улицах можно было услышать и русскую, и немецкую речь, и говор эстонских крестьян. Тем не менее, этот город уже давно был русским и являлся одним из важнейших военных и торговых портов Империи.

Наряду с картинами седой старины, Ревель живо напоминал и о дне сегодняшнем стальными громадами линкоров Балтийской эскадры и хищно-стремительными силуэтами эсминцев, коптивших балтийское небо на внешнем рейде. Ближе к больваркам ревельской крепости стоял на якоре линейный крейсер "Дмитрий Донской", на котором наблюдалась явная суматоха. Огромный корабль, будто слуги могучего князя, окружали каботажные пароходики и баржи. С пришвартованной к правому борту наливной баржи перекачивали нефть по оранжевым дюритам в нефтяные танки крейсера. Еще с двух пароходиков на борт корабля таскали продовольствие. Весь этот вал разнообразных ящиков, корзин и жестяных банок непрерывным потоком исчезал в недрах огромного корабля. С кормы к штормтрапу причалил паровой катер, с которого поднялись на борт несколько матросов с объемистыми чемоданами и рундуками. Сопровождавший их кондуктор передал мичману, дежурившему у трапа, пакет сопроводительный документов на переведенных с "Телина" механических специалистов, откозырял офицеру и убыл обратно на катер. Закончилась закачка нефти и буксир, зацепив баржу, поволок ее в порт. На смену ей уже швартовался эскадренный угольщик, обвешанный кранцами, с которого змеями метнулись на борт крейсера брошенные швартовы. Вот уже суда коснулись бортами и крейсер немного качнуло. Несколько минут и угольщик закончил швартовку у борта "Донского". Горнисты сыграли очередной аврал. Подчиняясь сигналу, матросы крейсера и грузчики с угольщика потащили мешки с кардиффом к горловинам угольных ям. После завершения погрузки следовала приборка — низкий, лаконичный и в то же время стремительный силуэт крейсера следовало как можно скорее очистить от угольной пыли и грязи. И дело здесь было не только и не столько в эстетике — пыль и грязь могли причинить непоправимый вред и механизмам и людям.

Среди всего этого хаоса, пожалуй, только командир "Дмитрия Донского" капитан 1 ранга Василий Нилыч Черкасов сохранял железное спокойствие. По правде говоря и в жизни каперанг был немногословен и спокоен. И вот, в очередной раз выйдя на правое крыло мостика, Черкасов оглядел весь бедлам, вернулся обратно в ходовую рубку и, подойдя к штурманскому столу, придвинул к себе большую карту Атлантики. На несколько минут он застыл с циркулем в руках, обдумывая последнее распоряжение Генмора.

Совершенно Секретно

N 00191

ГЕНМОР

Командиру броненосного крейсера ДМИТРИЙ ДОНСКОЙ

Капитану 1 ранга Черкасову

Вам предписано следовать в Вильгельмсхафен, где следует пополнить припасы и ждать особых распоряжений.

Вице-адмирал Эбергард

"Да уж, судя по той каше, которая заваривается, в Генморе и министерстве сейчас не до "Донского" с его проблемами": подумалось Василий Нилычу. Он был, собственно, не далек от истины, ибо ход второй трансбалканской войны все более и более грозил втягиванием в эту войну России. Не далее как в марте начальник Морского Генерального Штаба совместно с начальником Главного управления Генерального Штаба сухопутных войск доложил Совету Государственной Обороны о готовности всех сил и средств к проведению ОСОБОЙ ЭКСПЕДИЦИИ. По сути, требовался только серьезный повод для начала этой давно замышлявшейся операции. Тут то и начались события в Албанском королевстве, скоро переросшие в полномасштабную войну. А так как экспедиция против Босфора без участия британцев не обойдется, то колебания Генмора тоже становились вполне понятны: одиночному кораблю предстояло в случае начала войны пройти мимо английских берегов, с соответствующим риском для себя.

Взяв циркуль, командир в очередной раз стал прикидывать варианты прорыва в Атлантику, временами что-то бурча себе под нос. Через час, устало убрав все в ящик, Черкасов спустился к себе в походную каюту, где заварил собственноручно чашечку кофе и вновь глубоко задумался, помешивая ложечкой сахар. Однако в этот раз кофе так и остался недопитым.

Спустя полчаса тяжелые как двенадцатидюймовый снаряд мысли Черкасова прервал стук в легкую деревянную дверь каюты. Старший офицер крейсера капитан 2-го ранга Хрущев вошел в каюту и, дождавшись пока командир кивнет ему, устало опустился на небольшой диван, обшитый натуральной кожей. Вынув папиросу из своего портсигара, он раскурил ее от спички. Несколько минут офицеры молчали, потом старший, откашлявшись, нарушил тишину:

— Василий Нилыч, всё заканчиваем, еще полчаса на приборку и всё.

— Я понял, Борис Александрович, после приборки команде отдыхать. На рассвете выходим в море и идем в Вильгельмсхафен. Не хотите ли кофе, настоящий, бразильский?

— Определенно вы англоман, Василий Нилыч!

— Ну для всего есть время, и для кофе тоже.

Вскоре весело зашумел на огне ковшик с водой и, собственноручно разлив ароматный напиток, командир подвинул чашечку Хрущеву. Отдав должное угощению, старшой вскоре вспомнил о еще незавершенных делах и куда то умчался. На дне оставленной им чашки расплывалась клякса кофейной жижи. Утомительная приборка наконец завершилась. Наступил вечер. Жизнь на крейсере медленно замирала и вскоре на ногах оставались лишь вахтенные у котлов и механизмов, дежурный офицер и караул морской пехоты, выставленный на верхней палубе и у корабельного арсенала.

Банг-банг! Банг-Банг! Банг-Банг! Банг-Банг! 8 склянок. "Собака". Самая тяжелая вахта на корабле. Предутренние часы, когда сон столь сладок. Однако вахте у котлов и механизмов не до дремы. Механик уже распорядился греть воду для запуска ходовых котлов. В 6 утра линейный крейсер снялся с якоря и направился в море, покидая рейд и двигаясь курсом на север. Крепость и корабли провожали "Князя Донского" на Дальний Восток залпами салюта.

Слепящее летнее солнце сверкало над горизонтом по правому борту. Легкий ветерок поигрывал ленточками бескозырок матросов-сигнальщиков, стоящих на мостике. Оглядев горизонт в бинокль и щурясь от утренних лучей яркого светила, Черкасов провожал взглядом удаляющуюся крепость. Вскоре ход увеличили до 10 узлов и сменили курс на северо-северо-западный, оставляя за кормой полуостров Вимс. День обещал быть тихим и солнечным. Крейсер покидал гостеприимную ревельскую бухту, провожаемый криками чаек. Миновав острова Вульф (по правому борту) и Нарген (по левому), "Донской" вышел в Финский залив. Когда берега обоих островов превратились в тонкие полоски на горизонте, на мостике раздалась новая команда:

— Восемь румбов на левый борт! Средний вперед!

Корабль величественно разворачивался и ложился на новый курс к просторам большой Балтики. Пенный след за кормой своим завитком отмечал маневр крейсера. Его винты вращались теперь быстрее, разгоняя стальную громаду до 14 узлов — скорость экономического хода. Предоставив мостик заботам вахтенного офицера, Черкасов спустился к себе в каюту и вновь засел за свои выкладки. К датским проливам "Донской" должен был выйти к завтрашнему вечеру. Чтобы успеть с проходом пролива Эренсунд до темноты, ход вскоре придется увеличить на один-два узла. Долгое путешествие началось. Сколько еще миль останется за кормой "Дмитрия Донского" прежде, чем его команда услышит гром приветственного салюта во Владивостоке? В текущих обстоятельствах никто не мог с уверенностью ответить на этот вопрос...

Весна пришла в Южную Швецию. Сотни лет назад у ее берегов скользили по водной глади черные драккары викингов, наводившие ужас на всю Европу своими резными драконьими головами. Не меньший трепет и уважение внушали галеоны "Северного Льва" — шведского короля Густава Адольфа. Но всему приходит конец. От былого величия не осталось и следа, но зато вот уже сто лет Швеция наслаждается непрерывным миром. Теперь в Эренсунде царит сонная тишина. Только флегматично пыхая дымом из медной трубы, время от времени проползает по нему небольшой пароходик. Но не в этот раз. Грозный морской хищник медленно протискивался в узкий пролив, распугивая встречную рыболовецкую мелочь скандинавов. Матросы и унтера крейсера, свободные от вахт, скопились на юте у большего чана для окурков и курили, искоса поглядывая на невиданную для многих доселе чужую жизнь, на игрушечные белые домики с красными черепичными крышами, которые притулились в аккуратных бухточках с пришвартованными рыбацкими лодками.

— Глянь, Петро, якая хата, — ткнул локтем своего собеседника один из матросов, указывая другой рукой на один из домиков, — с садом, кажись. У бати моего на Полтавщине тоже яблоки, эх.

— Да, неплохо швед живет, — ответил "Петро". Он, в отличие от первого матроса, был "городским", сыном слесаря-водопроводчика из Петербурга и метил в унтера. По непонятной многим причине он сдружился с малороссийским пареньком Никитой Голенко.

— Вот бы и у нас так! — сказал тот. — Мой батя еще ничего, полоски свои свел, да кутлеровские получил, а другие, кто без лошади особливо, так маются, что и сказать нельзя. Все больше в город подаются, что голь перекатная, или батрачить.

— Ну, в городе мужик с головой и руками работу найдет, — уверенно ответил Петр.

— Ага, на хозяина на фабрике спину гнуть с утра до вечера.

— Чтож, до пятого года хуже было, сейчас так полегче. Кое-что теперь нашему брату полагается требовать.

— Ежели грамотный как ты или твой батя, то да. А тех, кто в лаптях приходит, вчера из деревни, чем больше их становится, тем меньше платят.

— Тебе, Микитка, грех жаловаться, я скажу. Грамоте, счету теперь обучен, да и рукастый, уже и в железках наших корабельных смекаешь. Я вот что тебе скажу. Батя мне пишет, что надоело ему по жильцам бегать да с трубами возиться на дядю-домовладельца. Подкопил он деньжат, говорит, вернешься сынку, со службы, есть мысль артельку сообразить. Домов в Питере все больше строят, ремесло его нарасхват. Так вот, что я тебе скажу, Микита, давай-ка в Питер со мной дернем.

— Сказав тоже. А бате с мамкой помогать кто будет там, у меня?

— Дурак ты, на ноги встанем, будем в год больше рублев поднимать, чем твой батя за десять лет. Выпишешь своих к себе и всего делов.