Степень превосходства

Агизекар возник рядом абсолютно бесшумно.

— Могу я остаться с лесными людьми? — спросил Герман. — Жить в вашем поселке вместе с вами?

— Герман из рода Левицких желанный гость в моем доме, — улыбнулся Агизекар. — Идем обратно. Флиенти уже готовит тебе ужин.

Глава 16

Наземный наблюдательный пункт СОЗ в секторе восемнадцать готовили к повторной консервации. Экспедиция ККВЦ завершила свою работу в Восточном массиве — ученых уже вывезли с планеты, оставалось перебросить на орбиту специалистов группы технической поддержки и их оборудование.

Аркадий Бабурин и Кэй Шентао стояли в ангаре, наблюдая, как роботы перетаскивают контейнеры в трюм большегрузного катера.

— Чувствую, нам еще предстоит вернуться сюда в недалеком будущем, — сказал Бабурин. — Экспедиция всех поставленных задач не решила.

— А с чем мы не справились? — спросил Шентао. — Только с отловом горилл. Так ведь с самого начала было ясно, что это дело профессионалов. Стоило обратиться к ним сразу, а не мучиться самим.

— 'Обратиться сразу', — повторил Бабурин. — А ты в курсе, что Координационный Совет до сих пор рассматривает кандидатуры? И неизвестно еще, кого утвердит.

— Да брось, Аркадий, там и выбирать-то не из кого. Сам знаешь, что после всех бюрократических священнодействий и проволочек все равно утвердят Шарпа. Бывший военный, дисциплинирован. И в команду к себе собрал таких же ребят. Хотя лично я не понимаю, почему нельзя обратиться в ту фирму, что уже получила заказ от Джайпурского института. Профессиональные звероловы высокого класса, и ведь все равно будут ловить тех же самых горилл. Достаточно дать дополнительный заказ на нужное число особей.

— Ты имеешь в виду фирму Дугласа? Их слишком мало — всего четверо.

— Тогда стоило бы не пускать их сюда совсем.

— А под каким предлогом? Это раньше Комитет мог закрыть доступ на Тихую на сто лет, никому ничего толком не объясняя. Сейчас не те времена — объяснять придется, и скрыть заинтересованность правительства не удастся. А любая утечка информации на данном этапе крайне нежелательна. С одной стороны, шумиха в СМИ посеет панику, с другой — привлечет на Тихую сотни авантюристов и просто праздных зевак. Ты знаешь нынешнее положение в Службе охраны заповедников. После таких сокращений смотрители окажутся не в состоянии перекрыть доступ на планету толпам любопытных и тысячам контактеров-любителей. И ведь все они будут стремиться подобраться как можно ближе к гориллам. Несчастных случаев не получится избежать никак. Эти существа чудовищно опасны.

— В том-то и дело, — сказал Шентао. — Поэтому лично я все же закрыл бы планету для всех посторонних. Причем не с помощью смотрителей, а кораблями ВКС.

— Я бы тоже поступил именно так, — согласился Бабурин. — Но Совет считает, что вводить боевые корабли в систему Эос неразумно. И, прямо скажем, не без оснований. А контролировать подходы к Тихой из соседних систем ВКС не в состоянии. Но что толку рассуждать? Решения принимаем не мы с тобой, и не Совет даже, а...

— ...Сиднейский институт, — закончил Шентао, и оба невесело рассмеялись.

— Именно так, — сказал Бабурин. — Великий и могучий Сиднейский институт.

* * *

Маркус Мендель сидел в своем кабинете на сто восьмом этаже здания, в котором располагались штаб-квартиры научно-исследовательского центра 'Евгеника' и одноименного общественно-политического движения. Сотрудники в повседневных разговорах обычно именовали сто восьмой 'последним', хотя выше находился еще один этаж. Однако там была резиденция главы 'Евгеники' Герхарда Снельмана, а это все равно что Господа Бога. Лифты туда не ходили, и единственным человеком, который имел свободный доступ на сто девятый, вот уже много лет оставался Мендель, официально занимающий в иерархии организации всего-навсего должность пресс-секретаря.

Внизу жил своей жизнью Новый Буэнос-Айрес, когда-то заложенный неподалеку от старого. Небоскреб 'Евгеники' одиноко возвышался посреди обширного сквера на окраине города, занимая в южноамериканском мегаполисе такое же обособленное место, как сама 'Евгеника' — в науке и политике Земной Федерации. Мендель сидел в небрежно-расслабленной позе человека, обладающего огромной властью и возможностями, к ним давно привыкшего и переставшего думать, насколько велика эта власть и насколько далеко простираются возможности тайного — и единственного настоящего заместителя Снельмана. Он просто работал в паре со своим киб-секретарем, работал сосредоточенно, большей частью молча, экономя каждое слово. Мендель вообще не любил говорить — он терпеть не мог звуки собственного голоса, который навсегда изувечили опыты по расширению сознания с неумеренным употреблением гипномина. Он не раз просил Снельмана навсегда освободить его от необходимости выступать публично и предоставить возможность быть тем, кем он на самом деле был, — но Снельман так и не сделал этого. Мендель подозревал, что дело тут не столько в конспирации, сколько в изощренном садизме, присущем президенту 'Евгеники'. Пришлось смириться и удовольствоваться тем, что Снельман, неизменно верный склонности к мрачному юмору, пообещал уволить его с официальной должности в качестве подарка к семидесятилетию. До юбилея Менделю оставалось четыре года, и ему оставалось лишь надеяться, что Снельман сдержит слово.

Завершив просмотр отчетов начальников научных отделов, которые касались официальной, достаточно безобидной деятельности 'Евгеники', Мендель приступил к главному — анализу информации, поступившей по внутренним и внешним, строго секретным каналам. Организация, подобно айсбергу, имела скрытую от посторонних глаз часть, и лишь немногие знали, насколько она велика.

Иначе было не выжить. Идеи кардинального улучшения рода человеческого до сих пор вызывали страх и неприятие у большей части граждан, и эти настроения умело подогревались и властями, и религиями всех мастей. Сколько раз с момента создания 'Евгеника' находилась под запретом или его угрозой — не сосчитать. Однако ее окончательные похороны всякий раз откладывались. Слишком многие ученые интересовались только своей работой и хотели продолжать ее несмотря ни на что, в том числе и на закон. Слишком много богатых и влиятельных людей желали сверхспособностей немедленно и лично для себя. Именно от них 'Евгеника' получала средства на исследования. Именно они блокировали опасные для нее законопроекты в парламенте, проводили нужные, и помогали держаться на плаву. Именно они определяли в конечном счете ее политику и главные направления научной деятельности. Официальная медицина добилась продления человеческой жизни до ста пятидесяти лет, но тем, у кого хватало средств на омоложение, хотелось бессмертия. 'Быть образом и подобием Божиим лишь по названию в наши дни совершенно недостаточно, — любил говаривать Снельман. — Заполучить реальные божественные качества куда более заманчиво'.

Основу подводной части айсберга 'Евгеники' заложил еще в двадцать первом веке Андрес де Олива — именно он создал разветвленную сеть подпольных лабораторий, в которых запрещенные исследования велись запрещенными способами. Он не брезговал ни промышленным шпионажем, ни шантажом видных ученых, ни связями с группировками типа союза 'Новая раса', прибегая к помощи экстремистов по любым вопросам, вплоть до физического устранения неугодных политиков. Неизвестно, чего он больше принес 'Евгенике' в целом, — вреда или пользы, но система, созданная им, благополучно существовала и поныне.

Иногда Мендель прерывал работу, вставал, подходил к окну, потягивался и тут же возвращался обратно. Уставало тело, но не мозг. Его личные эксперименты, которые он, будучи молодым ученым, проводил на себе самом, увенчались полным успехом, несмотря на мелкие неприятные нюансы, вроде потери голоса. Расширенная до предела память оказалась способна вмещать неправдоподобные объемы информации и оперировать ими со скоростью киб-разума класса 'абсолют'.

В настоящее время Менделя больше всего занимали вопросы подготовки второй экспедиции на Тихую для поимки рэдвольфа. В лабораториях 'Евгеники' проводились такие опыты по сращиванию человека с животными, что самого доктора Моро бросило бы в дрожь, а рэдвольф в этом плане выглядел настолько многообещающе, что дальше некуда. В мистику Мендель не верил и считал бога туземцев Тихой всего лишь хищником. Весьма и весьма необычным — но и только.

В целом осложнений на Тихой не предвиделось. В научном центре Иванова и на главной базе СОЗ у Менделя имелось несколько осведомителей и помощников. Более того — сам директор 'СОЗ-Тихая' Василиадис был ставленником 'Евгеники', которым удалось заменить несговорчивого Абдуллу Шаха.

Джонни Берк, подлечившись после неудачной экспедиции за рэдвольфом в прошлом охотничьем сезоне, уже собрал подходящую команду и был готов высадиться на планете вновь. Но неожиданно Мендель получил от своих информаторов новые сведения, заставившие его пересмотреть первоначальный план и приостановить отправку группы Берка с Безымянной.

На планете вот уже несколько месяцев работала экспедиция Комитета по контактам, изучавшая горилл Фостера. Совершенно случайно среди 'контактеров' оказался человек, лично обязанный Снельману; Мендель не преминул этим воспользоваться, хотя и не рассчитывал ни на что конкретное. Однако данные, поставляемые добровольным помощником, раз от раза становились все интереснее. А когда Мендель узнал об итоговых выводах работавших с гориллами ученых, тут же решил, что эти существа не менее желанны для 'Евгеники', чем рэдвольф. Необходимо срочно расширить состав экспедиции Берка за счет одного или нескольких экипажей, подумал он. Одна группа не в состоянии заниматься и поисками рэдвольфа, и гориллами. Которых, судя по всему, поймать тоже не так-то легко.

* * *

Стив Шарп стоял на берегу озера, из которого вытекал широкий и мелкий, едва по щиколотку, ручей. Ленивый у своего истока, он несколько оживлялся в среднем течении, сбегал вниз по пологому склону и терялся в болоте, оставаясь таким же широким и мелким на всей своей протяженности в километр с небольшим.

Питавшее ручей озеро казалось просто сетью больших и малых проток из-за множества буйно заросших тропической зеленью островков. Деревья и кустарники здесь не тяготели к твердой земле — они смело спускались в воду, отвоевывая для себя участки дна. Корявые стволы поднимались над тусклым зеркалом поверхности озера, топорщась щупальцами воздушных корней, и даже внимательный наблюдатель не смог бы сказать, где именно проходят береговые линии. Единственным участком суши, достойным называться настоящим берегом, был тот, на котором стоял Шарп, — вытоптанный копытами животных клочок земли перед глубоким тихим омутом. Далеко на юге горбился скалистыми холмами почти разрушенный временем горный кряж; во всех остальных направлениях расстилалась равнина с такими же точно озерами, болотами и ленивыми ручьями — типичный пейзаж Бундегеша.

Со стороны могло показаться, что Шарп пришел сюда для того, чтобы уединиться и поразмыслить в тишине над бренностью человеческого существования. Собственно, именно об этом он и думал, но ни о каком уединении не могло быть и речи: еще два человека, кроме него, внимательно следили за поверхностью омута через прицелы винтовок.

Устав стоять на одном месте, Шарп медленно прошелся по берегу, не отводя взгляда от озера и не приближаясь к нему.

— Вернись назад! — немедленно послышался по связи призыв одного из наблюдателей. — Ты что, рехнулся, Стивви?

— Учить меня вздумал, новобранец? — огрызнулся Шарп, едва шевеля губами: закрепленный на шее артикулятор позволял общаться с компаньонами бесшумно. — Если у меня затекут ноги, я не сумею от нее убежать.

— А если хоть на секунду отвлечешься, то уже и не придется бежать, — возразили ему. — Удивись, но мы не хотим терять даже такого дряхлого облезлого барбоса, как ты.

— Когда завтра окажешься на моем месте, Манки, я тебе это припомню! — все так же беззвучно сказал Шарп, возвращаясь, однако, на прежнюю позицию.

— До завтра тебе еще предстоит дожить, — спокойно ответил Манки. — А ты, если будешь суетиться, не доживешь.

— Завтра должна быть моя очередь, — послышался другой голос.

— И не мечтай, Сьюзи, — возразил Шарп. — Это не для женщин.

— Ты ужасно старомоден. Правильно Манки говорит — дряхлый облезлый барбос. Кто сказал, что я справлюсь хуже?

— Я тебе говорю.

Шарп упер ногу в большой камень и чуть наклонился вперед. Налетевший ветерок подернул рябью гладь омута. Солнце вдруг выглянуло из-за облаков — пришлось прищуриться. Стоит совсем разойтись тучам — и придется сворачивать охоту. Ничего не рассмотреть, когда поверхность так бликует.

— Черт, вот черт! — ругнулся по связи Манки. — Вали оттуда, Стивви!

— Еще чего! Столько ждали сегодня...

— Уходи! Или я выстрелю гарпуном тебе в зад и оттащу от озера лебедкой!

— Успокойся. Все, солнце заходит... Да, снова вижу ее.

На дне омута угадывался будто бы большой валун — вода в озере была прозрачной, однако тончайшая пленка из пыльцы растений на поверхности мешала видеть ясно. Шарп был уверен, что находится вне пределов досягаемости длинного языка лягвы, но тем не менее почувствовал, как сердце забилось быстрее. В прошлом сезоне один охотник-любитель неправильно рассчитал размер — животное оказалось крупнее, чем он думал; соответственно, оказался длиннее и язык. Лягва не всплыла — хапнула разгильдяя из-под воды, и прежде чем его напарник успел что-то предпринять, ушла в свое логово в островах, поднимая со дна тучи ила.

Шарп полагал, что уж он-то рассчитал все правильно. Да иначе и не торчать бы ему на этом берегу больше двух часов. Долго — но в конце концов лягва не выдержит.

Спустя полчаса он снова прошелся по берегу.

— Совсем не буду двигаться — она не клюнет, — сказал он, предупреждая упрек Манки.

— А будешь много двигаться — ошибешься, и она тебя съест, — немедленно отозвался тот. — Ну что за варварский способ!

— Другого нет, — ответил Шарп. — Имитатором их не обмануть.

Вернувшись к камню, он снова упер в него ногу, но уже другую.

— Скоро начнет темнеть, — подала голос Сюзанна.

— Скоро, скоро!.. Без тебя знаю. Пока хорошо видно?

— Нормально.

— Тогда заткнись.

Сюзанна замолчала, но продержалась всего минуту:

— Стив, она шевельнулась!

— Вижу.

— Она уже...

— Заткнись, я сказал!..

Вокруг валуна на дне омута расползлись клубы взбаламученного ила. Шарп оттолкнулся ногой от камня, повернулся, и со всей скоростью, на которую был способен, рванул вниз по руслу ручья — единственной дороге, свободной от густой бундегешской растительности. Поверхность озера вспучилась бугром, словно силясь удержать под собой встающую на задние лапы черную бугристую громаду. Потом вода расступилась и лавиной обрушилась вниз, а на том месте, где только что стоял охотник, в воздухе мелькнуло нечто, напоминавшее толстый канат. Это нечто захлестнулось в воздухе петлей и дернулось обратно. Над округой разнесся разочарованный голодный рев, и гигантская лягва, поднявшись во весь свой исполинский рост, ступила на берег.