Вот в эту семью мы с Настей и направлялись по измазанному осенней грязью тротуару. Солнце светило нам в спину, вытягивая тени далеко вперёд. Последние уцелевшие листья тихо облетали с деревьев. Район, где со своим семейством обитал Санька, можно было бы с чистой совестью назвать захолустьем, если бы не здание трёхэтажной школы, возвышавшееся неподалёку. Когда мы открывали калитку во дворик перед дверью Санькиного жилища, до нашего слуха донёсся школьный звонок: то ли кончился, то ли начинался какой-то урок.
Я нажал на кнопку звонка, приютившуюся под импровизированным навесом из обрезанной пластмассовой бутылки. Ожидая, кто выйдет на зов, я заметил, что Настя волнуется. Мех на воротнике её шубки трепетал под порывистым дыханием. Я ободряюще улыбнулся.
За дверью послышались шаги и прозвучал вопрос:
— Кто там?
Не успел я назвать себя, как дверь открылась и послышался удивлённый возглас Санькиной жены:
— А-а! У нас гость! О! — ещё больше изумилась она, узрев мою спутницу. Она бегло окинула Настю взглядом и отступила в глубину коридора, приветливо улыбаясь: — Ну, проходите, проходите!
Я взял Настю под руку, а она тихо произнесла:
— Здравствуйте... — Рука её дрожала. Я легонько сжал её, стараясь приободрить.
"Ну-ну, что это с тобой?"
"Не знаю, — так же мысленно ответила она мне. — Не по себе что-то..".
— Здравствуйте! — эхом откликнулась Нина, и я, даже не прилагая к этому никакого усилия, чётко расслышал:
"О, какая!"
— Другов! — крикнула она, повернувшись назад. — У нас гости! — И жестом пригласила нас следовать за собой.
Мы прошли в коридор, являвшийся по совместительству ещё и кухней.
— Какие люди! — вырос на пороге двери, ведущей в комнату, сам Александр Петрович Другов собственной персоной. — Привет! Привет! — Он пожал мне руку и слегка наклонил голову, здороваясь с сильно порозовевшей Настей: — Милости просим!
"Однако! — услышал я его мысль. — Лакомый кусочек! И когда же это он успел?.".
Настя, конечно, это тоже услышала и совсем потерялась.
После утомительного процесса представления хлебосольные хозяева сняли с нас верхнюю одежду, услужливо подали нам тапочки и провели в комнату, где на диване расположились Санькина матушка со своей внучкой. Они смотрели телевизор.
— Здравствуйте, Валентина Николаевна! — поприветствовал я её и поинтересовался состоянием здоровья, одновременно с этим протягивая девочке только что сотворённую в кармане шоколадку из тех, что потчевала меня Настя.
— Ой, Володя, какое там здоровье! — с улыбкой отмахнулась старушка. — В мои-то годы!
— Ну пойдём, пойдём, — Саньке не терпелось поделиться со мной своими новинками и он первым прошёл в свою комнату, увлекая нас за собой. — Я тут тебе кое-что приготовил...
— Да погоди ты со своей музыкой! — одёрнула его жена, тоже проследовавшая за нами. — Дай людям с дороги прийти в себя!
И она повела ничего не значащий разговор о текущих делах повседневной жизни. Я охотно отвечал на вопросы, весело поглядывая на изнывающего от нетерпения Саньку, мысли которого так и бурлили возмущением под крышкой черепа: "Вот привязалась! Давай-давай, завязывай!" Но вслух он, конечно, ничего такого не говорил, степенно поддерживая великосветскую беседу и потихоньку разглядывая Настю.
Та поначалу только молча переводила взгляд с одной доски с выжиганием на другую, что висели по стенам, лишь изредка кивая головой в такт беседе.
— Это всё его работы, — кивнул Санька в мою сторону, когда заметил, что Настя без должного энтузиазма разглядывает одну из моих последних "картин". Я-то был в курсе, что она их видит не первый раз и потому в её глазах не наблюдалось восторга первого впечатления, но Саньку это покоробило.
"Не рубит, — довольно громко подумал он, чем привёл в ещё большее замешательство мою Настасью. Чтобы лишить его такой возможности, я протянул ему дипломат:
— Это тебе, — при этом я заметил испуганный взгляд Насти.
"Без предисловия-то? — услышал я её мысль.
— Открывай-открывай! — подбодрил я замявшегося Саньку, а Насте протелеграфировал: "Всё нормально. Али мы не волшебники?"
Санька, нерешительно поглядывая на меня, открыл защёлки и поднял крышку дипломата. Глаза его широко раскрылись.
— О! Ты только посмотри! — обратился он к жене, равнодушно наблюдавшей за его действиями.
Настя бросила на меня беспокойный взгляд. Ей не было видно из-за поднятой крышки дипломата его содержимого, но Санькина реакция оказалась совсем не похожей на ту, как если бы он увидел в чемодане кучу денег.
"Там пластинки, — пояснил я ей. — Те самые, что ты мне подарила. Только копии".
Она чуть качнула головой:
"А я уж было подумала..."
Наша безмолвная беседа не ускользнула от внимания Санькиной жены, но виду она, конечно, не подала. Лишь громко прозвучала её неприкрытая никакими фильтрами мысль:
"Ишь, как смотрит на него!..."
А вслух вяло поинтересовалась у очарованного супруга:
— Что там?
— Нет, ты глянь! — Санька бережно взял в руки несколько пластинок и стал вслух читать их названия, напомнив мне меня самого в подобной ситуации. — Это же мечта! — Он восхищённо сверкнул на нас своими затуманенными от предвкушения глазами. — Я поставлю? Хоть по чуть-чуть?
— Они твои, — повёл я плечом. — Чего спрашиваешь?
— Как это "мои"? — улыбка на его лице чуть погасла и он беспокойно глянул на жену. Она тоже с интересом воззрилась на меня, ожидая объяснений. — Это сколько же?.. Да я с тобой и вовек не расплачусь!
— Это подарок, — пояснил я, пряча улыбку. — На день варенья.
— Да ведь день рожденья-то у него аж после Нового года! — хмыкнула супруга, моментально приняв боевую стойку.
— Знаю, — невозмутимо ответил я. — Но это — чтоб плесенью не покрылись.
Санька не верил своим ушам:
— Так это что — моё?
— Твоё-твоё! — Мне доставляло удовольствие видеть, как на его лице попеременно появлялись и радость, и нерешительность, и что-то сродни вожделению.
Он поднял счастливые глаза на жену:
— Это же надо непременно обмыть! Ты сообрази-ка чего-нибудь на стол! — И вдруг спохватился: — А взял-то ты их где?
— Вот это как раз секрет, — ответил я, подмигнув ему незаметно от супруги, которая проявила к такому повороту в разговоре живейший интерес, поскольку знала, что одна такая пластинка на руках потянет на целую зарплату. — И, если можно, я его раскрывать пока не стану.
Он с деланным равнодушием пожал плечами:
— Как знаешь... — Потом взял из чемодана одну из пластинок и подошёл к проигрывателю. — Тьфу! — тут же сплюнул он с досадой. — Кина не будет! Совсем из башки вылетело на радостях: Юлька ж мне вчера иглу своротила!
И он в расстроенных чувствах плюхнулся обратно в кресло.
Я мельком взглянул на притихшую Настасью и подошёл к покалеченному аппарату.
— Можно?
— Да смотри... Толку-то? Покупать опять...
— А ты точно знаешь?
— Начисто сметена!
С унылой физиономией он стал собирать пластинки. Я открыл крышку проигрывателя и взглянул на иглу. Да, сомнений быть не могло. Вырвано с мясом. Я сосредоточился и провёл пальцем по тому месту, где красовался обломок иглодержателя.
— Ну-ка, глянь сюда! Ты что-то путаешь.
Санька нехотя посмотрел снизу вверх и подпрыгнул:
— Не понял! Как это у тебя получилось?!
Само собой, на проигрывателе красовалась новенькая иголочка.
— Нинка! — закричал он ушедшей на кухню жене. — Иди сюда! — И подозрительно покосившись на меня, сказал вошедшей супруге: — Твоя работа?
— Чего ещё? — наклонилась она над проигрывателем и пожала плечами: — Ради бога! Со своими игрушками ты уж как-нибудь сам...
Санька перекрестье прицела навёл на меня:
— С собой принёс?
— А то! — хохотнул я. — Завсегда с собой таскаю. Мешками! — И переглянулся с Настей.
Но Санька уловил этот взгляд и подступился к ней:
— Скажите, это его работа?
Настя улыбнулась:
— Я в этом не разбираюсь. Может, и его. Он же у нас волшебник.
Но Санька понял её слова по-своему.
— То, что он волшебник, — кивнул он на ближайшую из моих картин, — мне давно известно. Только сейчас не об этом речь.
— Чего спьяну-то не привидится? — махнула рукой Нина и опять ушла на кухню, бросив напоследок: — Чай вот-вот поспеет.
— С какого "пьяну"? — возмутился ей вслед Санька. — Уж неделю... Юлька! — позвал он дочку. — Ну-к, иди сюда!
— Да ладно тебе! — сдался я. — Она здесь ни при чём. Это я принёс.
Ну не стану же я ему прямо сейчас правду говорить!
— Вот то-то! — Он победно хмыкнул. — А то тут уже собак навешивать стали! — Он гневно сверкнул глазами в сторону кухни. — Ну ты даёшь! — Он повернулся ко мне. — В два счёта! А я вчера и так, и эдак — гиблое дело! И Юльке вон тоже досталось, — он потрепал по головке двухлетнюю дочь, явившуюся на зов. Мордашка её по уши была вымазана в шоколаде. — Ты хоть "спасибо" дяде сказала?
— Шкажала, — кивнула та кудряшками, продолжая уничтожать шоколадину. Размеры её были явно велики для малышки.
— Ну давай, — напомнил я ему, — поставь чего-нибудь.
— Ах, да! — встрепенулся он.
Комнату заполнили низкие звуки ударов сердца и откуда-то издалека, набирая силу, послышались крики, стрёкот какого-то летательного аппарата, топот ног, суета и вдруг всё оборвалось на самом высоком накале мелодичным аккордом. Началась вещь! Величавая и размеренная, доставлявшая нам обоим неизъяснимое наслаждение. Я не знал, какие чувства вызывала эта музыка у Насти, но неудовольствия на её лице я не замечал. Она молча перелистывала журналы, которые услужливо подсунул ей Санька, дабы гостья не скучала.
"А где же деньги? — вдруг услышал я её направленную чётко прозвучавшую в моей голове мысль. — Ведь они в дипломате лежали. Или я чего-то не понимаю?"
Я хитро покосился на неё и ответил в том же ключе:
"Не спеши. Всему своё время".
Однако дослушать музыку нам, конечно, не удалось. Спектакль продолжал развиваться по намеченному сценарию. Из кухни раздался истошный вопль Санькиной благоверной:
— Другов! Ну-ка, иди сюда! Скорее!
— Твою мать! — хлопнул тот себя по коленям. — Ну ни днём, ни ночью! Вы уж извините, — буркнул он нам, вставая с насиженного места, — я сейчас... Ну, чего тебе? — послышался приглушённый музыкой его недовольный голос.
— Другов! — Голос Нины дрожал от возмущения. — Это что такое?! Ты кого убил?!
Я подмигнул Насте и поднёс палец к губам.
"Твои чудеса?" — улыбнулась она одними глазами.
Я кивнул.
— Не понял! — раздался через мгновение растерянный Санькин голос.
— Вот и я что-то не поняла! — не сбавляла обороты его супруга. — Откуда ЭТО?!
— А я-то почём знаю?! — Голос Саньки приобрёл какие-то странные интонации — нечто среднее между рыданием и восторженным ржанием молодого рысака. — Это ты тут... на кухне...
Дверь в комнату, где мы сидели, тихонько притворили и голоса стали слышны намного тише. Разобрать, о чём препирались на кухне, уже было невозможно из-за музыки, а мысли подслушивать не хотелось. Если оно и получалось иногда, то происходило непроизвольно, а делать это намеренно не позволяли остатки совести. Мы просто сидели, хитро переглядывались, как заговорщики, и ждали развязки. И она не замедлила наступить.
В комнату ввалился взъерошенный Санька.
— Не желаете взглянуть? — голос его срывался от волнения. — Там ТАКОЕ!!!
— Какое? — притворился я.
— Идём-идём! — он вылетел из комнаты, жестом приглашая за собой.
Мы последовали за ним, где уже и без нас было тесно, и застали там немую сцену. Всё семейство, включая и Валентину Николаевну с Юлечкой, собралось возле кухонного стола, из недр которого был выдвинут ящик, где обычно хранились вилки и ложки, и оцепенело смотрело на его содержимое. Вилок с ложками там не наблюдалось, а весь ящик был доверху забит пачками денег. Теми самыми.
— Ну и что тут у вас? — Сама невинность, я заглянул Саньке через плечо.
Он только молча показал мне на ящик.
Я присвистнул и бодренько проговорил:
— Ну, теперь вам нечего жизни бояться!
Видимо, артист из меня оказался никудышний. Санька остро глянул мне в глаза, кашлянул и хитро прищурился:
— Позвонить не желаешь?
На нашем жаргоне это означало "сходить в туалет".
— В принципе, не против, — согласился я, прекрасно понимая, что вот теперь-то уж объяснений не избежать.
— Нинка, вы тут с Настей поколдуйте, а мы сейчас! — И, не обращая внимания на жаждущую покаяния супругу, он набросил куртку на плечи и вышел на улицу. Я последовал за ним, незаметно подмигнув оробевшей Насте.
Санька закурил, некоторое время сосредоточенно молчал, потом подступился:
— Володь, что за дела? Твоя работа?
— С чего ты взял?
— Да ладно! — мгновенно взвился он. — По глазам же вижу! Сначала воз пластинок офигительных, ну это ещё как-то объяснить можно, хоть и с трудом. Потом фокус с иглой, а теперь вот это! — Он повёл рукой с дрожавшей сигаретой в сторону входа. — Скажи, это как-то связано с твоей... девицей? Кстати, кто она? Где ты её подцепил?
— Это моя невеста.
— Невеста?! — У Саньки округлились глаза. — Ещё лучше... Ну извини, я, кажется, не то ляпнул...
— Да ладно...
— Но когда ты успел? Ещё неделю назад — ни сном, ни духом!
— Места надо знать! — хохотнул я.
— Ну даёшь! А кто она?
— Обыкновенная детдомовка.
— С миллионом в кармане? Это же уму не постижимо — такая куча!
— Тебе что, не нужны деньги?
— Да при чём тут "нужны", "не нужны"? Я не уверен, что они не исчезнут так же внезапно, как и появились!
— Не исчезнут.
Он хитро прищурился:
— Ну вот ты и попался! А то: "я не я, хата не моя"! Ведь невооружённым глазом видно, что без твоего участия тут дело не обошлось! Ну?
— Допустим.
— "Допустим"! — передразнил он. — Скромник! Деньги-то откуда? Да и вообще, не въезжаю, когда ты успел их туда утрамбовать? Ведь всё время на глазах у меня был!
— Сколько вопросов!.. На все надо отвечать?
— Да уж постарайся!
— Знаешь что, Санька, — я положил ему руку на плечо, — давай сделаем так: пока я ничего тебе рассказывать не буду — я для этого ещё не созрел. А прими это просто так, как должное.
— Хорошенькое дельце! — возмутился он. — А Нинке-то я что скажу?
— А ничего не говори. Прикинься шлангом. Всё само собой образуется.
— Да-да, как же! Ты Нинку не знаешь... — Он молча докурил сигарету, выбросил окурок и спросил:
— Ну а всё же, откуда такие бабки? Или я чего-то не догоняю?
— Считай, что я продал картину.
— Считай, что я тебе поверил, — с той же иронией ответил он мне. — Ну а при чём здесь я?
— Как "при чём"? Клиентов мне кто искал? Это и есть плата за посредничество.
— Ну ни фига — "плата"! А сколько ж тогда сама картина стоит?
— Несколько миллионов, — с улыбкой ответил я.
— Само собой! — поддакнул он издевательски. — Плюс вилла за бугром... Ладно, — махнул он рукой, — не хочешь, не говори. Ну а с деньгами-то что прикажешь делать?
