Когда отгремели последние раскаты грозы, я вылез из-под зонтика и робко проблеял:
— И в чём у нас проблемы?
— А вон она, проблема! — уже более миролюбивым тоном обозначила Настя направление. — Любитель высокого положения! Болтается всё время под потолком!
Витька с довольным видом в одной просторной распашонке парил на уровне моей головы.
— А говорила: в рот тащит! Извёстку, что ли, с потолка?
— Посмейся, посмейся! Я вот подремлю, — сказала она, сворачиваясь на постели калачиком и натягивая на себя одеяло, — а ты пока подежурь. И я потом с удовольствием посмотрю, кому из нас будет смешно!
Повода посмеяться мы с Витьком нашей маме так и не предоставили. Она практически мгновенно отрубилась, а мы занялись каждый своим делом. Он плавал под потолком, изредка посапывая и причмокивая губёшками, при этом хитро поглядывая в мою сторону. А я, особой угрозы в том не усмотрев, скуки ради, стал перелистывать бабиковский гроссбух, неизвестно каким образом оказавшийся в нашей спальне. Видимо, Настя тоже пыталась его одолеть, но, насколько у неё это получилось, говорил тот факт, что книга была раскрыта лишь на третьей странице. Сон и Витькины капризы оказались намного сильнее. Вот из-за этого я и был "притянут ко Христу". На расправу.
"...Возвращение Прометея" я открыл теперь, считай, в первый раз. Хотя, должен был сделать это вперёд всех. Ну, да об этом уже говорили...
Надо признать: книга меня увлекла. Написана толково, сильно и довольно простым, доходчивым языком. Но мои представления о Мироздании она выворачивала практически наизнанку! Если вообще не начинала с чистого листа. Не верить написанному я не мог: неумолимая логика повествования шаг за шагом убеждала меня в своей правоте. И я уяснил о себе лишь одно: "я знаю, что я ничего не знаю". Как сказал один знаменитый дядечка. Притом, в очень похожей ситуации.
Мои вселенские изыски были прерваны самым неожиданным образом: на красочную схему доисторической Солнечной системы пролилась струйка пахучей жидкости. Я вздрогнул и поднял глаза в поисках её источника. И встретился с внимательным изучающим взглядом своего отпрыска. Натянув привязанный к кроватке поводок, он завис надо мной буквально в полуметре, и (даю голову на отсечение!) тоже разглядывал картинку в книге! Это в его-то микроскопическом возрасте!
Мне стало не по себе. Чтобы хоть как-то сгладить впечатление, я попытался превратить всё в шутку. Больше, конечно, для себя.
— Смотреть смотри, но поливать-то зачем?
Он почмокал губёшками, сложил их в трубочку и прошептал, глядя мне прямо в глаза:
— Ды-ды!
— Что? — оторопел я от неожиданности.
— Ды-ды! — повторил он, насупив бровки. И добавил уже погромче: — Папа кака!
Ей-богу, я чуть не упал! Книга выскользнула из моих рук и хлопнулась на пол. Если бы от этого звука не проснулась Настя, я бы просто не знал, как себя вести!
— Что это было? — подняла она заспанное лицо от подушки.
— Что такое "ды-ды"? — задал я встречный вопрос.
Она хихикнула, закрывая глаза и опять припадая к подушке:
— Он у тебя пить просит! Бутылочка вон там, — махнула она куда-то за спину.
— Не, ты слышала, как он меня назвал?
— Как? — не открывая глаз, промямлила она, поуютнее устраиваясь на постели.
— "Папа кака"! — воскликнул я, возмущаясь таким равнодушием.
— Ну, значит, так оно и есть... м-м...
— Дя! — прозвучало сверху.
— Сам ты кака! — вскочил я с кресла и взволнованно забегал по комнате. Это вообще не лезло ни в какие ворота! Комочку без году неделя, а он уже рассуждает на темы морали! Что же дальше-то будет?!
— Ды-ды! — капризно напомнило о себе моё чадо. И с угрозой в голосе добавило новое словечко: — Дяй!
Для бестолковых, значит. А то по-простому "кака" не понимает!
— Дай ты ему воды! — промямлила Настя сквозь сон. — Глухой, что ли? — И уже едва разборчиво дополнила: — И не топочи, как слон... Пжалста... Дай поспать... чеаеку...
"Чеаек" опять ушёл в нирвану, а я дрожащими руками стал аккуратно перекладывать и приподымать постель позади неё. Бутылочка с соской нашлась на полу под Витькиной кроваткой. Я поднял её, на всякий случай обсосал мусор с резинки и тупо уставился на порхающего отпрыска:
— Ну, давай, что ли?... Лети сюда...
Настя, не поворачиваясь, хихикнула сквозь сон. То ли с меня, то ли приснилось чего...
Не сводя с меня хитрющих глазёнок и выписывая зигзаги, Витька стал потихоньку приближаться ко мне. Видать изобретал очередную каверзу.
Терпение моё лопнуло, и я спрятал бутылочку за спину:
— Не хочешь — как хочешь!
В этот момент у меня в кармане ожил мобильник, нарушая ватную тишину спальни.
— Агай инить! — тут же выдал Витька новое словосочетание, останавливаясь на полпути ко мне.
— Чего? — замер я в ступоре.
Тот сдвинул бровки и повторил:
— Агай!
И, видимо, для убедительности, кувыркнулся в воздухе.
Не в силах больше расшифровывать загадки, я бросил бутылочку на кровать и полез в карман за телефоном. Когда же на дисплее высветилось имя, у меня перехватило дыхание: "Помогай"!
Будто молния сверкнула: "Агай!" Так это ж стервец мне говорил, что Помогай звонит! "Агай инить!" Во как!
Но — блин!!! Как он узнал?! И, тем более — слова! Совершенно взрослые слова в устах молочного младенца!
Помогаю я не удивился. Его визит был ожидаем.
Но — Витька! Это же вообще — из ряда вон!
В полуобморочном состоянии у меня состоялся короткий разговор с Помогаем. Содержание его в мозгу не задержалось. Помню только стандартные отмазоны: "Да-да, конечно...", "Обязательно...", "Да ты не переживай..."
Хорошо сказано: "Не переживай!" У человека жену съели... Ну, хоть и не у человека... Да ты всё равно — не переживай! Я тебе новую склепаю! Или найду...
Короче, я в своём перевозбуждённом состоянии чего-то ему там наобещал. И велел, чтобы, не мешкая, поднимался наверх. Он, оказывается, уже был на острове и по старой привычке прятался в кустах.
Пока я с ним разговаривал, Настя открыла глаза и, прислонившись к спинке кровати, внимательно отслеживала нить разговора. И делала оргвыводы.
— Я чё-т' не поняла... Кого там съели?
— Нагасаки.
Она поморщилась:
— А по-русски?
— Ну... Жену Помогая...
— Что?! — подскочила она, едва не задев зависшего над нею Витьку. — И ты так спокойно об этом говоришь?!
— А что, мне прыгать, что ли?
— Ну, хоть посочувствовать...
— А я только что чем занимался? Тем более, в таком шоке много ты посочувствуешь!
И я вкратце пересказал ей наш с Витькой "диалог".
Она усмехнулась:
— Я уж привыкать начала. Это поначалу было жутко. Теперь твоя очередь пришла. Правда, Витюнчик? — повернулась она к пускающему пузыри "летуну".
Тот в ответ заливисто рассмеялся и спикировал к ней на руки:
— Сисю!
Она подхватила его, присела с ним на край кровати и с умилением заворковала, выполняя пожелание.
— Блин! — поразился я. — Он вполне осмысленно строит свою речь!
— А ты думал? — с неожиданной гордостью произнесла она, поводя соском по капризно сомкнутым губёшкам. — Мы такие!
Он немного покочевряжился и соблаговолил принять угощение.
— Спрашивается! — цыкнул я, наблюдая за его выкобениваниями. — Не хочет. А просил! Ну, штырёк!
"Штырёк" оторвался от своего занятия и строго посмотрел на меня:
— Папа кака!
Я вспыхнул:
— Это, случайно, не ты его научила?
— От оно мне надо! — фыркнула Настя. — Он и сам умеет!
— Что "умеет"?
— Выводы делать.
— Хорошенькое дельце! И с чего же он такой вывод сделал?
— Он у тебя, по-моему, воды просил, — показала она глазами на лежащую рядом бутылочку. — Ты его напоил?
Я хотел сказать что-то в своё оправдание, но "штырёк" выдал меня с потрохами.
— Неть! — внятно произнёс он. И вновь припал к груди.
— Вот видишь... — осторожно пожала Настя плечом и улыбнулась: — Это такая маленькая месть с его стороны!
— М-м-м! — проурчал "мститель" с милой улыбкой.
В дверь кто-то осторожно поскрёбся. Мы переглянулись.
Витька оторвался от сиськи и громко заявил:
— Агай!
Я только головой покачал:
— Ну ты... птица-говорун!
И пошёл открывать дверь.
"Агай" стоял на пороге, как приговорённый к смертной казни. К его коленям сиротливо жались две его маленькие копии.
— Ну вот, — укоризненно сказал я, беря Помогая за руку и втаскивая в комнату. — А кто-то мне говорил: "Мама-папа помирай, моя танцуй, песня пой, радуйся!" Ну, и где оно всё?
Тот посмотрел на меня мутным взглядом, ничего не ответил и повернулся к Насте:
— Моя здравствуй на твоя...
Настя печально кивнула ему:
— Прими мои соболезнования.
Тот несколько секунд тупо смотрел на неё, соображая, потом признался:
— Не понимай. Какая надо взять?
Настя с грустью улыбнулась и хотела углубиться в лингвистические дебри, но тут произошло нечто! Оно оказалось вообще выше моего понимания! Витька оторвался от своего занятия и, внимательно глядя на Помогая, выдал коротенькую свиристящую трель.
Настя с недоумением покосилась на него:
— Витюнчик, не балуйся, ешь.
Тот послушно закрыл глаза и опять уткнулся в сиську.
Зато у Помогая глаза стали раза в два шире.
— Твоя сагис говорит наша язык! — обрадованно воскликнул он. — Как учил твоя такая быстро? Зачом моя не знал?!
— Не выдумывай, — Настя со вздохом переглянулась со мной: мол, у парня с горя совсем крыша едет. И добавила: — Он просто играет.
— Твоя неправильный! — улыбнулся Помогай. — Нет играет! Сагис говори, как твоя жалко Нгассайясса!
Теперь мои глаза полезли на лоб:
— Это Витька так сказал?!
Помогай, широко улыбаясь, часто закивал, а Витька, с чмоком оторвавшись от соска, небрежно подтвердил, не открывая глаз:
— Дя!
У меня вновь перехватило дыхание. В конце концов, что здесь происходит?! Что за глупый фарс?!
Хотя, согласитесь: кому, как не мне, знать причину? Браслет, милые вы мои, браслет. В нём причина всех недоразумений и удивлений. Настоящих и даже будущих. О которых как-то думается с тихим ужасом. То ли ещё будет...
Но Помогай моих чувств не разделял. Он необычайно оживился после Витькиной тирады. Я бы даже сказал так: возбудился! Странно было видеть такую резкую смену настроения. Не он ли только что стоял с убитым видом? Витька внушил ему какие-то надежды? Но — какие?! Что можно взять с этого словоохотливого сосунка?!
И тут мне вдруг живо кое-что припомнилось. Это "кое-что" было Настиным рассказом о своём полусне-полувидении, когда ей, в бытность ещё в интересном положении, привиделся блаженной памяти поганец Кирюша. Как он, сидя на краю кровати и поглаживая Настю по сильно округлившемуся к тому времени животу, приговаривал: "Моё!.. Моё!.."
От этого воспоминания мне стало резко нехорошо. Это что же получается?! Опять?! И теперь в более изощрённом варианте?! Как говорится, ты их в дверь, они — в окно!
Тогда я легкомысленно отмахнулся от её страхов. Хотя, надо признать, потянуло от них инфернальным запашком. Потому как всех возможностей извращённой натуры своего противника я до сих пор и представить не могу. Неожиданные столкновения от случая к случаю ничего к его портрету не добавляют. И, что самое противное, я до сих пор не знаю, что за всем этим кроется? Зачем я им? Не из-за браслета — это точно. Браслет им не нужен. Они и сами номера ещё похлеще могут откалывать. Что сам он, что его шеф...
— Что с тобой? — От Насти не укрылось изменение в моём душевном состоянии. Управлять мордой лица я так и не научился.
— Ничего-ничего, — поспешно заверил я. Даже слишком поспешно. Что, естественно, не укрылось от подозрительного взгляда моей подруги.
— Я же вижу, — приступила она к допросу. — Не притворяйся! У тебя это плохо получается.
Но в этот момент наша "птица-говорун" опять, оторвавшись от сиськи, уверенно чмокнула губёшками:
— Илюся!
Настя побледнела:
— Мне показалось? Или...
Я медленно кивнул:
— Тебе не показалось. Каким-то образом эта какашка знает, о чём я думаю.
Настя закусила губу и глаза её подозрительно заблестели:
— Этому как раз я и не удивляюсь...
Зато Помогай с довольным видом заявил:
— Какашка" делай всякая правильный! — Он гордо посмотрел на своих отпрысков. — Сагис надо знай, какая думай мама-папа. Наша закон такая!
— Зато "наша закон" не такая! — сердито отозвалась Настя, и со странным выражением в глазах покосилась на "какашку", которая опять прильнула к её тёплой груди, от удовольствия суча малюсенькими ножками. Взгляд её потеплел, и она нежно коснулась губами Витькиного темечка. Тот отозвался сытым урчанием и микроскопическим кулачком упёрся в грудь, не прекращая своего занятия.
Неожиданная волна нежности подкатила к моему горлу. Невнятные страхи вдруг показались безосновательными. Захотелось сказать что-нибудь утешительное. Но я не успел: в кармане завибрировал и голосом Брайана Джонсона заверещал мобильник.
Настя вздрогнула:
— В конце-то концов! Сколько говорить? Поменяй музыку на что-то более благопристойное! Ребёнка напугаешь!
А "ребёнок" совсем и не думал пугаться. Он деловито оповестил нас:
— Ига!
Я недоверчиво поднёс мобильник к глазам: точно, звонил Игорь!
— Вот спасибо тебе... пейджер-джан... — только и осталось мне, что растерянно усмехнуться.
* * *
**
— Ну что, шеф? — непривычно бодро прокаркала трубка. — С добрым тебя утречком!
— Вас подло обманули, — промямлил я, не сводя удивлённых глаз со своего уникального сына. — Утро добрым не бывает...
— Чавой-та? Никак опять вурдалаки объявились?
— Пока нет. А ты чего трезвонишь с утра пораньше?
— Как "чего"? — хохотнул Игорь. — Где обещанное?
— Не понял, — поморщился я. — Ты о чём?
— Ну, даёшь, едрёна вошь! А хоромы возводить кто обещался? Не ровён час посыльный с порученьицем заявится! А мы доси в лялях!
— Ты с чего вдруг такой весёлый?
— "Чего"-"чего"! Тебя это напрягает?
— Дык это... странно как-то...
— Ну, не всё же зубами скрипеть! Аль мне подождать нашего зелёного друга, если ты сейчас не в состоянии?
— Он, кстати, уже здесь.
— О как! А я-то думаю, что это мне всю ночь черти снились?.. Ну, дык я тады явлюсь пред светлы очи?
— Как хочешь. А ты сам-то где?
— Так где ж я могу быть? Всё там же. У моря-окияна! Семейный пикничок у нас тут.
— Ну, тогда, как освободишься, иди принимай.
Игорь посопел в трубку и осторожно спросил:
— Кого принимать?
— Не "кого", а "что". Хоромы свои.
Игорь поперхнулся:
— Я не понял... Что, уже?!
— Долго ли умеючи? Сам же просил. И чтоб не хуже, чем у меня, насколько помнится?
— Ну... Как-то так... А где оно?
Я живо представил, как он вертит башкой, озираясь в поисках вожделенного жилища.
— Здесь же. Неподалёку от нас.
На тот момент я, конечно, врал. Рисовался. Не было ещё никаких хором. Но это горе поправимое. С нашими-то возможностями! Али мы не волшебники?
