Том 3. Древо Иггдрасиль

— Да, всего лишь! — сдерживая обиду, произнесла Эшли. — Что вы хотели от Ацумори Аяо? Могли бы и меня предупредить! У нас есть задание — найти Хасегаву, мы должны его выполнять. А вы здесь, с этим Ацумори, делаете что-то непонятное, — не зная, что добавить дальше, Эшли повторила:

— Могли бы и меня предупредить.

— Простите...

— Не буду я вас прощать, — сказала Эшли, и сама удивилась собственным словам.

— Простите, я не понимаю, — докончила свою фразу Франческа, и тут же сжалась, потому что тон у Эшли стал ледяным:

— Вот как, значит.

— Д-да..

Франческа глядела на нее с откровенным испугом — как тогда, в Мариенкирхе. Это несколько остудило гнев Эшли; прикрыв глаза, она попыталась взять себя в руки.

— Живот болит, — вдруг пожаловалась Франческа.

— Вы что-то не то съели, наверное, — на автомате отозвалась Эшли.

Или это аппендицит? Месяц питалась всякой дрянью, глотала жевательные резинки, и грызла собственные ногти — и вот результат: аппендицит. Эшли утрировала, но такой диагноз мог оказаться правдой. Так или иначе, дело серьезное. Оставлять здесь Франческу не стоит. Она выглядит попросту жалко. Всесильная Дева Мира лежит и мучается животом, аж пот выступил; и кто может ее спасти, не Эшли же Лавджой, в самом деле?

— Пойдемте, — сказала Эшли, поднявшись. — Я заберу вас в гостиницу. Там вызовем врача из FTL.

Заболевание может носить и мистический характер; следовательно, без помощи японских одаренных не обойтись.

Франческа чуть привстала и схватила ее за руку.

— Я не могу, — жалобно произнесла она. — А как же Ацумори-сама?

— Ацумори...сама?

— Я не могу уйти. Он будет беспокоиться за меня, — повторила Франческа упорно.

— И какие же отношения вас связывают? — спросила Эшли. — Можете не отвечать. Мне это не особо интересно.

"Не смей говорить, что ты его любовница. Не смей!"

Франческа смущенно опустила глаза.

— Мы любим друг друга, — произнесла она.

Не выдержав, Эшли ударила ее по шее ребром ладони. Раздался звук: "Шлеп"! — и Франческа бессильно опустилась на подушку. Ее глаза закрылись.

Кажется, она потеряла сознание.

— Ради в-вашего же блага, — сказала Эшли с запинкой. — Я отнесу вас в гостиницу, Ваше Святейшество!

Стараясь ни о чем не думать — в особенности о подоплеке собственного поступка — Эшли взвалила горячее, безвольное тело Франчески себе на спину и направилась к выходу. Ее щеки пылали — то от гнева, то ли еще от чего.

"Ацумори-сама... Ацумори-сама, черт возьми!" — думала она, и бессильно кусала нижнюю губу.

Следовало бы испытывать чувство выполненного долга — но не получалось.

8.

Танимура Реджиро и даже Мейда-чан отошли на задний план; Аяо с любопыством разглядывал новую знакомую — посланницу Ватикана.

Они сидели в кафе "Cow", втроем: Аяо, Чиери и гостья, которую звали Франческой.

Аяо потирал лицо — чуть пониже уха, в той области, где челюсть смыкалась с черепом. Туда и пришелся удар Чиери. Болела голова, но Аяо не особо расстраивался по этому поводу — она болела и раньше.

Получив по лицу, Аяо вознамерился уйти: человеком он был деликатным, и не хотел больше мешать Чиери и неведомой посланнице Ватикана. Но нет — посланница вдруг вцепилась в него и потребовала:

— Не уходите.

Она объяснила свой поступок любопытством: редко встретишь человека, способного устоять против самой мощной ее атаки.

Чиери возмутилась столь легкомысленным отношением к жизни.

— Не бойтесь, — сказала посланница Ватикана, и обратилась к Аяо. — А вам я советую больше не распускать руки!

И тут посланница потратила достаточно времени, чтобы объяснить ему: есть некий "человек", который ее обожает, и который всю жизнь свою потратит на месть, если с ней случится что-нибудь. Аяо кивнул и объявил — никаких внезапных действий, резких движений. Иначе ведь придет "человек" и оторвет ему голову. Нужно быть осторожнее с этой Франческой!

Итак, они заняли столик в кафе "Cow" — небольшом, уютном заведении ближе к окраине. Официантки носили преимущественно белое и черное; везде были развешаны рогатые значки — а почти под потолком висела большая надувная корова.

— Почти как в Европе, — отметила Франческа, когда ей принесли стакан молока. — Только пахнет чем-то.

Чиери успокоила ее:

— Рыбой пахнет, и солью. Не удивляйтесь, пейте.

— Умм, — сказала Франческа, и пригубила молоко. Она пила неторопливо, с каким-то совершенно особым достоинством. Шейные мышцы ритмично сокращались; ключицы натягивали кожу, ямочка между ними то пропадала, то возникала вновь. Аяо чувствовал исходящий от Франчески железистый запах. Ему хотелось смотреть и смотреть на то, как она пьет — в этом процессе было нечто завораживающее.

Он думал:

"Сколько лет Мейде-чан? Двенадцать, тринадцать? Насколько я помню, именно тринадцать — и она всего на два года младше меня. А сколько лет этой женщине? Допустим, двадцать. Разница между ней и Мейдой-чан — в семи-восьми годах. Опустим эти семь-восемь лет, возьмем пять — хорошая цифра, не четверка, и это несомненный плюс. Таким образом, через пять лет у Мейды-чан закончится половое созревание, и она превратится в подобие этой женщины — с развитой грудью и толстыми ляжками. Боже, это ужасно!"

Аяо представил себе Мейду: размалеванная, вульгарная девица лет семнадцати — мясистая, длинноногая, с низким голосом. Отвратительно.

Почему чистые, нежные девочки вырастают в такую мерзость? Через лет пять Мейда-чан будет такой же, как и Май-чан.

Аяо еле подавил рвотный рефлекс.

— Вкусно, — сказала Франческа, допив молоко. — Как ни странно.

Чиери рассмеялась, и чуть подтолкнула Аяо локтем — чтобы не рассматривал гостью столь пристально.

Перед Аяо стояла чашка с кофе. Он стал смотреть на нее. Белые разводы сливок были, пожалуй, не таким интересными, как Франческа ди Риенцо. Но что поделаешь? Пришлось удовольствоваться ими.

— Замечательное кафе, на самом деле, — сказала Чиери. — Закажем еще чего-нибудь?

Франческа радостно кивнула. Позвали официантку. Она подошла, черно-белая в своей униформе; на кружевном фартуке — вышит стилизованный карман.

— Я слушаю, — прощебетала официантка.

"Какой приятный голос", — вздохнул Аяо.

С детской непосредственностью Франческа заказала себе удон с грибами мацутаке, набе-фугу, онигири в темпуре, якисобу, якитори, норимаки, суши с бонсаем, минитоку и, конечно же, блюдо японских императоров — карри с рисом.

— Всегда хотела попробовать эту вкуснотищу в Японии! — произнесла Франческа с придыханием.

Чиери скофуженно хихикнула.

— Может, на горячие источники съездим? — предложила она в шутку.

Пока Франческа и Чиери были заняты беседой, Аяо вернулся к недодуманным мыслям.

"Эта женщина похожа на Мейду-чан. Она взрослая, и при этом не вызывает у меня отвращения. Почему же?"

— Саби дословно означает ржавчина, — поведала Франческа своей собеседнице. — Этим понятием передается прелесть потертости, некоего налета времени, патины, следов прикосновения многих рук. Считается, что время способствует выявлению сути вещей. Поэтому японцы — то есть вы — видят особое очарование в свидетельствах возраста. Их — то есть вас — привлекает темный цвет старого дерева и замшелый камень в саду. Категория саби выражает связь искусства с природой.

— Вот как? — поразилась Чиери. Для нее все вышесказанное являлось новостью.

"Я не воспринимаю ее как объект сексуального влечения, — размышлял между тем Аяо. — Дело в этом?"

А разговор перешел на более сложные темы.

— Знаете, что такое камера обскура? — спросила Франческа.

Обращалась она одновременно и к Чиери, и к Аяо — но при этом глядела в сторону, стараясь даже краем глаза не зацепить, возможно, умственно отсталого и весьма агрессивного школьника. Аяо подобное отношение огорчало. Ему пришло в голову: несколько эксцентричное поведение Франчески — не компенсация душевого дискомфорта? Быть может, ей неприятно находиться рядом с Аяо; вот и ведет себя так странно.

Железистый запах стал сильнее. Аяо повел носом.

— Веди себя прилично, — упрекнула его Чиери.

Франческа ждала, пока ей ответят. Она положила одну ладонь поверх другой — розовые пальчики стискивали друг друга; проступила нервозность, и дыхание стало не таким ровным.

— Камера обскура, — не выдержала Франческа, — это устройство, с помощью которого можно поймать и препарировать человеческую душу.

— Да, я слышала что-то подобное, — произнесла Чиери рассеянно.

"Я не воспринимаю ее как объект сексуального влечения, — обсасывал мысль Аяо. — Возможно, она напоминает мне о матери. Но я больше склоняюсь к другой теории: она не вызывает отвращения, потому что является взрослой женщиной. Май-чан символизирует переломный момент, момент, когда девочка становится женщиной. Еще недавно она была чистой и невинной; но сейчас испортилась. А эта женщина? Она — испортилась давным-давно, и потеряла всякое сходство с той девочкой, которой некогда являлась. Поэтому и не вызывает отвращения. Человеку нравятся кошки и собаки: они пушистые и красивые — но он никогда не назовет красивой обезьяну. А все потому, что обезьяна слишком похожа на человека. Эта женщина на мою нежную и прекрасную Мейду-чан — никак не похожа".

Своими выкладками Аяо остался доволен.

— Не верите? Смотрите! — сказала тем временем Франческа, и приоткрыла свой огромный чемодан. — Камера обскура!

На свет появилось большое зеркало в прозрачной упаковке; размером с экран не столь дорогого телевизора. Поверхность зеркала была матово-черной, без единого блика.

Франческа водрузила зеркало на стол. Развернула упаковку, осторожно стерла налипшую пыль. В глубинах стекла мелькнула тень. Аяо почувствовал любопытство.

Он наклонился над столом и коснулся зеркала. Затем царапнул его ногтем; раздался мучительный скрип.

— Не трогайте! — вскрикнула Франческа. — Ей же больно!

— Оно... живое? — с некоторым отвращением спросила Чиери, и отодвинулась от зеркала подальше.

— Не совсем. Но она по-прежнему чувствует все, и боль в том числе. Так что прошу вас, будьте с ней осторожнее. Ей и так несладко.

Аяо представил себе: он поднимает зеркало и с размаху разбивает о стол. Крошки стекла летят во все стороны, Франческа кричит и плачет. Боже, боже; а железистый запах становится все сильнее.

Он еле избавился от этих навязчивых видений.

— В камерах обскура хранят осколки душ, — сказала она Франческа, и с нежностью провела пальцем по поверхности зеркала. — Человек постоянно испускает духовные эманации в окружающее пространство. Их можно вылавливать и запирать в камерах обскура. Они там как живые, настоящие — только без тел. Заперты в холодной пустоте. Мучаются, — голос ее слегка дрогнул. — Каждую секунду умирают от бесконечного одиночества.

Аяо оставил эти слова без должного внимания.

Чиери же, напротив, подобралась.

— И чья же душа находится здесь?

Франческа сдунула с зеркала невидимые пылинки.

— Хасегавы Нагисы.

Увы, и эта новость оставила Аяо равнодушным.

9.

А Аяо вспомнил о Мейде, о ее проблемах; о той ночи, когда она лежала на кровати, и меж ног ее струилась кровь. Аяо подумал с запоздалым раскаянием, что сейчас его долг — сидеть рядом с Мейдой и держать ее за руку. Он встал было, сказал: "Простите, мне нужно идти", — но Франческа дернула его за футболку.

— Вы куда? — спросила она со всей строгостью, на которую была способна.

Говорила Франческа, не поднимая глаз; видно, даже пресловутый "человек" не гарантировал ей защиту от сумасшедшего школьника.

Аяо сказал:

— Меня ждут дома.

— Подождите, — попросила Франческа. — Мы закончим с камерой обскура, и вы пойдете домой. Нам может понадобиться ваша помощью.

И Аяо остался.

Действо, совершаемое над зеркалом, подошло наконец к концу: Франческа бросила сверху перламутровый крестик и припечатала пальцем. Потом прочитала коротенькую молитву и между делом доела карри.

Чиери подалась вперед, силясь рассмотреть, что же происходит; в зеркале клубился черный дым, мелькали чьи-то искаженные лица. Аяо показалось, что он расслышал крик боли. Крестик медленно плавился. Капля за каплей он вливался в зеркало, пропадая из трехмерного мира и возникая в двухмерном. Франческа воскликнула: "Ну вот и все!" — и хлопнула по стеклу ладонью.

Раздался хруст, подобный хрусту свежего снега, и мир вокруг замер.

Замерла официантка с подносом, замерли посетители; замер кассир за кассой и замер уборщик за уборкой — замерли все, за исключением тех, кто сидел перед камерой обскура.

Мир определенно стал тусклее; исчезла некая искра, что придавала краскам жизнь — и теперь пространство вокруг напоминало трехмерный аналог черно-белой фотографии. Легкая дымка наводила на мысли о сепии. Аяо с любопытством осмотрел собственные пальцы. Ногти почернели, кожа приобрела сероватый оттенок. Мертвец, не иначе. Аяо спросил:

— Что дальше?

Рио Чиери старалась не подавать виду, что метаморфозы эти чем-то испугали ее — нет, она держала предельно бодро, на грани истерики:

— Аяо-кун, бака! Мы найдем Хасегаву Нагису, не так ли, Франческа-сан?

Франческа не ответила. Она смотрела на камеру обскура.

Вместо того, чтобы просто потускнеть в красках, зеркало обратилось в некое подобие улитки — перекрученное тело, торчащие антенны, в которых с трудом угадывались волосы, панцирь, составленный из костей. Лицо, как ни странно, было почти человеческим: один глаз больше другого, рот перекошен, брови сползают к носу — но если не обращать на это внимания, обычное женское лицо. Улитка обвела присутствующих тоскливым взглядом. Вдохнула. Выдохнула. Опустила антенны.

Выглядела она предельно гадкой и несчастной. У Аяо возникло жгучее желание раздавить ее каблуком.

— А оно... разговаривает? — спросила Чиери, даже не скрывая отвращения.

— Нет, — сказала Франческа, и взяла улитку на руки. — Но она показывает направление. Пойдемте, нам нужно кое-что сделать.

"О, Мейда-чан, — подумал Аяо. — Все хотят разделить нас; когда же мы встретимся вновь?"

Они вышли из кафе и осмотрелись: вокруг был тусклый, безжизненный Токио — наполненный неподвижными фигурами, в которых с трудом угадывались женщины и мужчины, дети и машины; наверху — серо-стальное небо, чуть ниже — пелена золотистого тумана, в самом низу — черная земля, черный асфальт. Аяо присмотрелся к девочке шести-семи лет, что замерла с пальцем во рту. Девочка выглядела совершенно неживой. Аяо с силой ткнул ее в глаз. Глаз лопнул и растекся сероватой жижицей. Удивленный, Аяо вытер слизь о щеку девочки — и поискал взглядом Чиери с Франческой. Они успели удалиться от него, и сейчас стояли возле книжного магазинчика — "Лучшие цены, лучшие книги — лучшим людям Японии!"

Аяо крикнул:

— Подождите! — и ускорил шаг.

10.

Город выглядел бы абсолютно тусклым, если б не цветовые пятна — яркие, жизнерадостные; окрашены были некоторые здания, деревья, кое-кто из людей — и даже небольшой ярко-зеленый пес, что застыл на тротуаре, застигнутый в процессе дефекации.