После Пламени. Венец Феанора

— Саурон друг тебе. Но не мне.

— А Ральтагис?

Я испытующе посмотрел на нолдо. Подарок его я передал, но майэ ничуть этому не обрадовалась. Хорошо было бы узнать, что произошло между ними. Но оба молчали, а задавать вопросы я не хотел.

— Мелькор, ты ведь прекрасно чувствуешь, как относятся ко мне твои майар, — Феанор сердито дернул плечом. — Я не стану фехтовать ни с кем из них. Да, я знаю, что они не сделают ничего против меня. Но хорошая тренировка требует определенной открытости. Открыться перед ними я не могу.

Он помолчал.

— К тому же, искусство владеть мечом в данном случае не столь уж важно, мы оба понимаем это. Гораздо больше меня тревожит скорость Унголианты. Что, если Паучиха просто сбежит, почуяв неладное?

— Не сбежит, — заверил я мастера. — Ты пойдешь не один.

— Ты отправишь со мной балрогов? — Пламенный, как обычно, понял меня с полуслова.

— Да. Но тебе надо будет познакомиться с ними поближе, прежде, чем вы отправитесь.

— Однажды мы уже познакомились, — хмыкнул Феанор. — Да и Унголианта прежде встречалась с ними. Она боится огня, верно?

— Балроги не способны уничтожить Паучиху. Но причинить ей боль, повредить, а то и полностью разрушить ее тело — вполне в их силах. Они могут взять эту тварь в кольцо, измотать ее, изранить, а затем против нее выйдешь ты. И добьешь. Я прикажу балрогам не лишать Унголианту плоти, иначе до нее гораздо труднее станет добраться.

— Хорошо.

— И еще, пожалуй... надень Венец.

Феанор поднял брови:

— Зачем он в бою? Это же не оружие!

— Тебя могут ранить, а из балрогов плохие целители. У тебя могут кончиться силы. Венец поможет тебе восстановиться.

— И послужит приманкой, — закончил он мою мысль. — Чтобы не гоняться за Паучихой.

— Именно. Он притянет ее, как магнит железную стружку.

— Но если верх одержит Унголианта...

— Венец станет последним шансом, — я заставил себя проглотить комок в горле. — Паучиха попытается добраться до Сильмариллов, и ей придется одновременно поглотить и Тьму, и Свет. Сейчас они связаны, но как только Венец будет разрушен, обе силы освободятся. И разорвут тварь. Только вот...

— Только — что?

— Я не знаю, чем это может обернуться для Арды.

6

— Это здесь.

В каменной стене справа появилась щель. Оттуда потянуло жаром. Язычки пламени показались между краями разлома, словно пальцы, которыми кто-то невидимый раздвигал скалы. Пол под ногами ощутимо дрогнул. Казалось, весь Тангородрим пришел в движение. Стена раздвинулась, образуя проход. Достаточно просторный — в него могли бы свободно заехать три всадника в ряд. Только вот желающие едва ли нашлись бы: путь преграждала сплошная завеса ревущего пламени.

Мелькор взглянул на друга, молчаливо предлагая следовать за собой, и шагнул в огонь. Нолдо помедлил мгновение и последовал за ним. Прикосновение подземного пламени оказалось неожиданно приятным: Феанор почувствовал лишь ласковое тепло, но не жар.

Вала словно не замечал бушующего вокруг огня и спокойно шагал вперед. Через несколько дюжин шагов он остановился, и Феанор увидел, что в пламени движутся тени. Высокие, постоянно меняющие форму. У некоторых можно было различить подобие головы и рук, иные казались языками темно-багрового огня. Балроги придвинулись ближе, окружая вошедших. Похоже, Мелькор сейчас мысленно говорил с ними. Даже не видя глаз обитателей пещеры, Феанор чувствовал, что его внимательно изучают.

7

Властелин! Наконец-то! Мы так ждали тебя! Приказывай, дай же нам дело, выпусти нас наконец на волю!

8

Духи огня. Сильнейшие из воинов Ангбанда, всецело преданные своему Властелину. Я долго мечтал их увидеть. Потом — бился с ними и проиграл. Сейчас мы должны были сражаться против общего врага. И победить.

Когда-то я думал, что балроги сродни мне. Но теперь понял, что это не так. Я чувствовал Пламя и мог призывать его, используя в работе или в бою. Они были Пламенем сами. Точнее — частью его. В них не было ничего от того золотого огня, что пылает в кузнице или в очаге дома, даря свет и тепло — огня, который только и знали мы в Амане до гибели Древ. Зато была необузданная мощь лавы, выплескивающейся из-под земли, сокрушительное буйство лесного пожара.

Ничего подобного не существовало и не могло существовать в Валиноре — лишь в видениях, которые показывал мне Мелькор. Багрово-рыжее пламя Удуна. Величественные картины — у меня дух захватывало от восхищения. И я отчетливо чувствовал, как тоскует мой друг по этой недосягаемой красоте.

Потом я увидел этот огонь наяву. Он метался на концах факелов, когда сыновья повторяли за мной Клятву. Он бросал кровавые отблески на белые пристани Альквалондэ. Он уверенно взбирался на мачты не нужных мне более кораблей, превращая паруса в тлеющие лохмотья. Он сопровождал меня всю дорогу — лишь затем, чтобы остановить у ворот Ангбанда, приняв облик балрогов.

Темная часть Пламени. Сила, не признающая преград, не ведающая пощады. Коварная. Притягательная. Едва ли не более близкая мне, чем ласковый и послушный огонь Амана.

9

Балрог придвинулся ближе. Ног у него не было, и он походил бы на гигантский костер, каким-то чудом горящий на голом камне, если бы вверху красно-оранжевые лепестки не сплетались в подобие торса, головы без лица и длинных беспалых рук. Если бы можно было сравнить балрога с эльдар, вышло бы, что Феанор, при своем немалом росте, едва достигает груди существа. В правой руке Дух огня сжимал бич с короткой рукоятью и гибким желто-оранжевым хвостом локтей в пять длиной. Камни под балрогом плавились.

"Это Готмог, — безмолвно объяснил Мелькор. — Их предводитель. Говорить тебе лучше с ним".

Феанор кивнул и сосредоточился, посылая Готмогу образ:

Бесформенная серая клякса; к ней движутся темно-багровые языки, окружают; серый сгусток мечется между ними, и тут в него бьет белая молния.

От мысленного прикосновения балрога у нолдо перехватило дыхание. Феанор не почувствовал жара, которого ожидал. Лишь мгновенно навалилась тяжесть, придавливая к земле. Мастер пошире расставил ноги, с трудом удерживая равновесие.

Серое ничто, холодное, неподвижное. К нему скользят языки пламени. При их приближении серый сгусток словно пробуждается и, метнувшись в сторону, исчезает.

— Она сбежит, — задумчиво сказал Феанор, когда невидимый груз исчез и стало возможно расправить плечи и перевести дух. — Если только не приманить ее Сильмариллами. Ты прав, Мелькор.

Вала только бровью повел: разумеется, прав.

— Тебе нужно будет завлечь Паучиху к юго-восточным скалам. Там будут ждать балроги.

Восставший мысленно показал Феанору нужное место.

— Почему именно там?

— Там удобный выход из-под земли. Они смогут появиться мгновенно, неожиданно для Паучихи. Если покажутся раньше — спугнут.

— Ясно.

— Тебе нужно будет только позвать их, когда будешь готов.

— То есть, когда Унголианта бросится на приманку, — Феанор скупо улыбнулся.

Мелькор опустил голову, но тут же спохватился и вздернул подбородок.

— Отвезет тебя Ломенуз, — отрывисто сказал Вала. — Он из младших айнур.

Феанор кивнул и вновь обратился к Готмогу:

Три сияющих точки. Серый сгусток кидается к ним. Языки темного пламени появляются внезапно — и берут бесцветную кляксу в кольцо. В серое ничто бьет молния — и оно исчезает.

Балрог засветился ярче, причем теперь оранжевых языков стало заметно больше, чем красных — похоже, так у него проявлялось воодушевление.

Ответ пришел почти сразу:

Клок серого тумана рассеивается. Молнии вспыхивают в едином ритме с танцем багровых протуберанцев.

"Мы будем танцевать с тобой, Огонь-скрытый-плотью, — донеслось до Феанора. — Веди мелодию".

10

Ты уезжаешь. Я смотрю тебе вслед с башни.

Всё уже сказано. Всё продумано до мелочей. Всё известно.

Всё. Кроме того, чем закончится твой поход.

И я снова беззвучно повторяю то, что сказал, прощаясь: постарайся вернуться, друг мой. Несмотря ни на что, постарайся вернуться.

Повторяю — почти без надежды.

Ты рискуешь жизнью, чтобы спасти меня. Того, кто уничтожил столь любимые тобой Древа. Того, кто лишил тебя короны, дома, семьи. Того, кто превратил полудохлую от голода тварь в чудовище, против которого бессильны даже Стихии.

Это я могу стать твоим убийцей, Феанор. Я, а не Унголианта.

Чего я не отдал бы, чтобы поменяться с тобой местами! Чтобы самому принять бой. Это мои земли, Феанор. Это мой враг. И моя вина.

Но сражаться предстоит тебе, а я... я могу лишь смотреть туда, где уже едва виден силуэт всадника. Стискивать зубы от бессильной ярости. Сжимать немеющими от напряжения пальцами стальное кружево ограждения, пока судорога не сведет руки. Эта боль желанна сейчас. Но и она не спасает.

Смотреть...

Я снова чувствую себя пленником, Феанор. Если бы Валар знали об этом, они бы, возможно, порадовались. Вот лучшая месть — лишить меня возможности действовать. Вынудить отсиживаться за чужими спинами, прикрываться теми немногими, кого я люблю в этом мире.

Ты дважды заставил меня ощутить бессилие, Феанор. Сначала как враг. Потом как друг. В первый раз мне пришлось рисковать майар, чтобы остановить тебя. Сейчас я рискую тобой.

Третьего раза не будет!

— Музыкой своей клянусь, — я произношу это вслух, и голос дрожит от едва сдерживаемого бешенства, — следующий бой я приму сам, чего бы это ни стоило.

Смутное ощущение чьего-то присутствия заставляет меня замолчать. Я медленно поворачиваюсь и встречаюсь взглядом с тем, кто стоит в проеме двери, ведущей на лестницу.

Саурон.

11

Я не должен сдаваться. Не могу. Не имею права.

Ради братьев. Ради нолдор. Ради отца — того, каким он был до своего предательства. Ради убитого Морготом деда.

Я повторял эти слова снова и снова. Тысячи раз. Десятки тысяч. Иногда про себя, иногда вслух. Я шептал их истекающим влагой тучам и отвесным скалам, резкому ветру и крошечной травинке, каким-то чудом укоренившейся в трещине камня слева от меня. Я все пытался дотянуться до этой травинки хоть кончиком пальца. Погладить. Не получалось.

Еще я пел — те песни, что особенно любил в Амане, и те, что не очень мне нравились, и совсем новые песни, которые некому было услышать, кроме меня. Впрочем, и хорошо, что некому: странные выходили песни. Жуткие. Несмотря на все старания, через сплетения красивых слов и изящную легкую мелодию проникало, просачивалось, сквозило — одиночество. Безысходность. Отчаяние.

Я замолкал. Надолго. Но вынести тишину было еще труднее, и я начинал говорить, чтобы разогнать ее. С братьями. С дедом. С травинкой, цепляющейся за склон. С облаками. С самим собой.

Только с отцом не говорил больше. Не мог.

12

Унголианта сразу узнала эту мелодию. Музыку, далекими отголосками которой она когда-то питалась, прячась в пещере. Музыку, которую дал ей вкусить Черный. Музыку, часть которой он пожелал оставить себе, хотя всё равно не мог поглотить ее.

Паучиха потянулась к знакомой мелодии — и тут же отпрянула. Ожоги давно зажили и больше не беспокоили ее, но память осталась. Память о боли и ужасе.

Жгущие могли быть поблизости. Унголианта не хотела встретиться с ними опять.

И всё же ее терзал голод. Нет, пищи здесь было вдосталь. Даже когда вокруг не осталось ничего живого, и сама земля умерла, ручеек силы, берущий начало за Холодными камнями, не иссякал ни на миг. Унголианта знала, чья это сила. И давно уже попыталась бы осушить ее источник, подобно тому, как вобрала в себя мелодии Хора, если бы не страх перед Жгущими.

Она питалась Музыкой Черного, и вместе с силой рос ее голод. И Паучиха мало-помалу начала приближаться к Холодным камням. Голод побеждал осторожность.

Но теперь Унголианта почуяла иную пищу. То, что когда-то отняли у нее, теперь оказалось совсем близко. Оно двигалось. Пело. Манило. Одновременно усилилась и Музыка Черного, но почему-то не вступила в борьбу с Хором. Две мелодии звучали, не сливаясь и не мешая друг другу.

Такие громкие. Такие желанные. Такие доступные.

И Унголианта забыла о страхе.

13

Я шел пешком, оставив Ломенуза на границе мертвых земель: везти меня дальше он отказался. Просто улегся на землю, словно разом потерял силы. Впрочем, сражаться верхом я все равно не умел.

Мне было страшно. Нет, не страшно — противно до дрожи, до тошноты. Мертвые деревья, на которых не осталось даже коры, словно кто-то обглодал их. Скелеты птиц и зверей, оплетенные паутиной. Сухая пыль под ногами. Пара гнилых, омерзительно пахнущих болотец там, где прежде, наверное, были ручьи.

И тишина — до звона в ушах, до озноба. Настороженная. Ждущая.

Неужели Мелькор все время чувствует это место, как часть себя?! Меня передернуло.

Не-ет, нельзя отвлекаться! Надо идти вперед. Вон там, немного правее, паутина особенно густо оплетает деревья... кажется, когда-то они были соснами.

Вперед! И меч держать наготове. Иначе можно не успеть его выхватить. Услышу ли я тварь прежде, чем она бросится на меня? Почуяла ли она Венец?

А ведь завершить работу над Венцом было гораздо легче. Я тогда был готов к смерти. Я знал, что она будет мучительной — но красивой. Смерть мастера, отдающего свою жизнь величайшему в мире творению.

А сейчас... Нет, умереть я не имею права! По крайней мере, умереть прежде Унголианты. Я должен одолеть ее — любым способом, любой ценой. Я обещал. И потом, кроме меня, ведь некому.

Что, Феанор, ты хотел сравниться с Валар? Вот и сравнился. Сильнейший из Поющих беззащитен перед твоей противницей. Гордишься собой?

Нет. Не горжусь. Может, когда вернусь — если вернусь — в Ангбанд, буду гордиться победой. А пока не испытываю ничего, кроме брезгливости. Это ведь не поединок. Я просто должен очистить мир. Исцелить его.