Лин весь в ужасе и в сонном оцепенении, проснуться он не в силах, избавиться от страха — нет, также не может. Ему хочется закричать и стряхнуть с себя кошмары, оплетшие его, подобно паукам-паутинникам, но он лежит тихо, как спеленатый, ни рукой, ни ногой не двинуть...
Щура ползла к постели не спеша, чтобы не расплескать из себя ни единой капельки злобы и лютого голода... Убить, отпить из теплого еще тела того волшебства, что зовется жизнью, а покорные остатки утащить в пещеру... Это легко, это очень легко...
Охи-охи редко поддаются на чужую магию, уж очень она должна быть мощна и для этого нарочно на них направлена, впрочем, Умане и в голову не пришло — учесть наличие какого-то щенка охи-охи.
Гвоздик не рычал и не ворчал: он открыл глаза и прыгнул, бесшумный, как летучая мышь. Когти его впились... попытались впиться в панцирь на спине щуры, а зубы заскрежетали поперек шеи. Щура взмахнула хвостом, усаженным ядовитыми шипами, и Гвоздик кубарем покатился по полу, теперь уже воя в полный голос от жуткой боли. Но Лин, хозяин и лучший на свете друг, не просыпался отчего-то и на помощь не спешил. Гвоздик продолжал выть и кататься по каменному полу, пока не оказался рядом с щурой, — та уже чуть ли не успела позабыть о мелком досадном препятствии. Но коварный Гвоздик вдруг подпрыгнул и вновь оказался верхом на щуре, теперь уже прижавшись вплотную, поближе к голове и подальше от страшного хвоста. Когтями передних лап он с маху и одновременно ударил по глазам щуры, но и глаза ее оказались с надежной защитой: тут же на них надвинулась роговая заслонка. И все же когти охи-охи сумели взломать одну из заслонок, обнажить круглый и неподвижный глаз... Щура завизжала так, что воздух в пещере колыхнулся, из очага вылетели хлопья сажи... Заорал и Гвоздик: щура опять сбила его с себя и решительно отвлеклась от своей первоначальной цели: единственный оставшийся глаз ее слепила неистовая жажда мести и убийства, двойного теперь убийства... Приказ богини будет выполнен, смерть будет доставлена по назначению, жертва будет принесена, только сначала умрет кусачая теплокровная тварь на четырех лапах...
Гвоздику было страшно: за свою короткую жизнь ему уже доводилось драться с птерами и шакалами, один раз, на позапрошлой охоте, он даже одолел волка, но тогда рядом были вожаки: Снег и Лин, а теперь он один, один... А друг и хозяин не идет на помощь... с ним что-то не то, он тоже в беде... О, какая сильная и быстрая эта гадина...
Челюсти щуры способны разгрызть и камень, что ей шкура простого зверя? Даже если это охи-охи... Израненный Гвоздик продолжал нападать на щуру, весь исполненный хитрости и отваги, но силы его постепенно таяли, а щура и не думала отступать. Второй оставшийся глаз она берегла как следует, не подобраться, шея, хвост и лапы у нее кровоточат, но это пустяки, стоит лишь вернуться в подземелье и все затянется без следа... надо спешить... рассвет скоро... ненавистный рассвет...
Гвоздик был в отчаянии: чудовище сильно по-прежнему, хозяин болен, не дозваться, главного вожака нет... а он, Гвоздик... он умирает...
Что-то отчаянное и страшное пробилось сквозь прежние кошмары, наведенные магией щуры, плеснуло горячим — глубоко, в самую грудь — и Лин проснулся. Его тошнило, его била сильная дрожь, в глазах тьма, на горле обруч... Надо что-то... что... Гвоздик в беде!!! Лин подскочил на постели, рука первым делом цапнула нож, и вслепую, наощупь, побежал туда, откуда исходила причина сердечной боли... Какой-то непонятный шевелящийся клубок... Откуда этот жуткий взгляд, чей это глаз?.. Лин сначала метнул нож, а потом уже испугался... Нож исправно ткнулся жалом, куда было велено, и отскочил с испуганным звоном вглубь пещеры. Лин остался безоружным, но это его не остановило: он, как был, в одной рубахе, прыгнул сверху на этот клубок и сплетенными в кривую щепоть пальцами правой руки ткнул в чью-то огромную оскаленную пасть... По животу, по руке, по ногам стеганула жгучая боль!.. Но выученное недавно заклинание подействовало: от крика неведомого чудовища заложило уши, а клубок распался надвое: непонятная тварь отлетела на три шага, Гвоздик остался неподвижен. Лин осел рядом, ноги не хотели и не могли его держать. Оба они, Лин и Гвоздик лежали в какой-то странной теплой луже... Гвоздик лежал смирно и тихо-тихо стонал... Ох-х, ох-х...
Вдруг щура заметила единственным оком, что в щель между полом и входной дверью, начало затекать что-то липкое, мерзкое и неостановимое, обжигающее... рассвет... Надо бежать, бежать, бежать... Но сначала убить того, за кем она была послана... тем более что он совсем рядом... Оглушенная страшным магическим ударом, щура кое-как опомнилась, перевернулась на истерзанный живот и медленно поползла на сладкий пульсирующий зов чужой жизни...
Она ползла, а Лин этого не видел, не замечал... Лин ничего не видел, кроме страшных зияющих ран на груди и боках Гвоздика, на лапах, на голове, на горле... Мальчик Лин обнял Гвоздика и, не способный вспомнить ни одного подходящего заклятья, только прижимал его к себе и шептал: живи, Гвоздик, живи, ну пожалуйста, живи... Гвоздик отозвался на его мысли, но как-то вяло, словно бы в полусне... Да... да... хозяин... о-охх... о-о-охх... мне уже не больно... И Лин с ужасом почувствовал, понял, постиг, что вот-вот уже — и все, он перестанет слышать мысли своего друга... Гвоздик уходил от него навсегда, в страну, из которой никто и никогда не возвращался наяву, а только во сне... да еще в воспоминаниях... Люди иногда становятся призраками, а зверю и этого не дано...
— Гвоздик, живи!!! Гвоздик, не умирай, пожалуйста!.. — Лин заплакал в голос, всю силу, что еще оставалась в нем, он вложил в мольбу: живи...
Щура приготовилась выполнить то, зачем была послана, но вдруг иной приказ богини Уманы, резкий и мощный, перекрывающий боль, ярость, не терпящий никаких возражений, заставил щуру отступить и бежать, превозмогая боль и слабость, к выходу, туда, откуда она проникла в пещеру, к горному ручью...
Почти в ту же секунду дверь открылась настежь, засовы оказались сорваны от магического удара, и в пещеру ввалился запыхавшийся, встревоженный Снег.
Из ладоней его хлестнули молнии, заполнили трепещущим светом зал, обежали потолки и стены... Глаза следовали за молниями, не упуская ничего. Пусто. Лишь после этого Снег прыгнул туда, где лежали в обнимку два окровавленных тела: Лин и Гвоздик...
— Ну... Что называется... вовремя успел! Вот и оставляй вас одних после этого. Можешь говорить? Видишь меня? Эй, Лин?..
Лин понял одновременно несколько важных истин: он жив, он в постели, Снег рядом стоит...
— Гвоздик...
— Само собой. Жив. Гвоздик твой — еще счастливее тебя оказался. Как он выжил — я не представляю: такое чудо — до этого дня я был просто уверен — даже охи-охи не под силу. Слышишь меня? Жив он. И ты жив, со вчерашнего утра спишь.
— Слышу... — И счастливый Лин опять провалился в забытье на целые сутки.
Еще через два дня Лин, с разрешения Снега, уже мог самостоятельно передвигаться по пещере; он немедленно воспользовался этим, чтобы лично ухаживать за Гвоздиком. Основные повреждения у мальчика Снег убрал магией, предоставив мелкие и неопасные организму Лина, чтобы тот сам их залечивал, жизненные силы упражнял. То же касалось и Гвоздика, но у охи-охи заживление шло еще стремительнее, если учесть величину и количество полученных им ран и повреждений. Мотона перебралась на эти дни в пещеру, хлопоча по хозяйству с удвоенной старательностью, но спать себе стелила отдельно от Снега — так он повелел почему-то на эти дни.
Снег был очень задумчив, очень отстранен: все, что требовалось от него как от лекаря, он делал истово, но в остальном — ходил без устали по пещере, по дворам, о чем-то усиленно думал, забывая о сне и пище...
Наконец, на середине пятого дня, он услал Мотону в лес, чтобы не слышала ей ненужное, а сам соизволил объяснить Лину кое-что из происшедшего.
— Рот старайся не разевать лишний раз, но спрашивать можешь. Это была щура. Та еще тварь, с волшебством, очень опасная. Я в первый же день, когда сбил угрозу смерти вам обоим, сразу же пошел по следу. И выяснил, кроме всего прочего, что дверь между жильем и отхожим местом ты закрыл неплотно, не притянул за собой как следует, порушив защитное заклятье... Бывает с каждым, но наперед сделай правильные выводы. Щуру я проследил почти до самых подземных пещер, где она благополучно и подохла, ста локтей до норы не доползя... Гвоздик ее разделал — будь здоров, брюхо лентами... И, как я понял, ты ей чего-то добавил, морду повредил...
— Я ее заклятием грозы!
— Молодец. Даже заползи она в нору, скройся хоть за четыре горы — я все равно определил бы, что это щура. А щура ни за что не поползет неизвестно куда и неизвестно зачем, если ее не заставят. А заставить ее никто не может, кроме... Сам понимаешь.
Лин в ответ помотал головой, он действительно не знал и до этого дня ничего не слышал ни про какую щуру.
— Не знаешь? — тогда чуть позже скажу, потерпи. С тобой же — все немножко иначе... и странно мне. Дело в том, что кроме двух трех малозначащих синяков и царапин, повреждений в тебе нет, но от смерти ты был не дальше Гвоздика... Смотри-ка, будто что-то понимает... Куда пополз, мумия? Лежать!
Гвоздик, все еще слабый и мягкий, как слепой котенок, весь, от ушей до хвоста перевязанный в тряпки, послушно притих на свой кошме, прижал уши, но хвост его уже пытался стоять вертикально... Нет, опять упал...
— А можно я с ним рядом посижу? Оттуда мне все слышно будет, он же сейчас тихий?
— Гм... Погоди. К чему я веду. Ты потому чуть жив валялся, что из тебя жизненную силу словно бы выпили. И... не Гвоздик ли это сделал?..
— Нет! Не он! Нет, не он, честно! — Лин побледнел, но продолжал держать пристальный взгляд Снега...
— Гм... Это я для проверки. Сам теперь вижу, что ровно наоборот: это ты в него без меры свою жизнь закачивал. Друга спасал. Что ж... За друга — так и надо. Единственное что — с друзьями нельзя ошибаться. Иди, можешь сесть, если не боишься, что от тебя после этого псиной будет разить.
— Не будет, он же не горуль. — Ликующий Лин вытащил из кармана заранее заготовленный мягонький хрящик с остатками мяса и на одной ноге (другая все-таки опухла, поцарапанная щурой) запрыгал к кошме. — Гвоздик, подвинься! На-ка, держи!..
— Я продолжаю. Хотя... чего там продолжать... Щура сдохла, но не сама она проделала столь долгий путь. Ее Умана послала.
Даже упоминание о могущественном враге, богине подземных вод Умане, подославшей щуру, не могло сбить в Лине радость осознания, что все живы и скоро будут здоровы, и что в пещере тепло, и что Мотона скоро вернется из леса и всех позовет обедать... И все же сердце его тоскливо сжалось...
— Именно Умана. Я долго размышлял над некими особенностями данной истории... если тебе любопытно, могу поделиться плодами своих размышлений.
— Да, Снег, конечно! Любопытно! Еще бы!
— Вот и я так же считаю. Еще с вечера того, когда я в замке был, меня грызло изнутри... Чуял я неладное и чуял мощно, прямо. Но... сбило меня, что госпожа Олекин навернулась с лестницы без дураков, сама, случайно. Никто ничего не шептал, не подстраивал, не сговаривался; невестка, слуги — никто не виноват, я прощупал. Вот это меня и сбило с толку, с верного решения... И то еще, что щура — не нафы, думать не умеет, она не дает, не оставляет мысленный след на наши сигнальные ловушки. Я только глубокой ночью подхватился и решил немедленно возвращаться. И едва-едва успел. Умана — тварюга — обвела меня вокруг пальца, использовав случайность высокого рода.
— Какого рода?
— Высокого. Это я сам для себя так называю. Внимай и запоминай. Если бы она или еще какой-нибудь противник подстроил бы случайную встречу, случайный ушиб, случайное отравление, случайный вызов — то искушенный человек мог бы в голове перебрать, перещупать все ниточки, все струны событий, и найти фальшивую. Как ее ни маскируй, а она всегда звенит чуть иначе. Другое дело, если затаиться и неусыпно, неустанно, смиренно дожидаться природной случайности, подлинной. Здесь надобны бесконечные усердие и терпение, но зато и удар как правило бывает неотразим.
— А если бы я дверь плотно затворил? Она бы не пролезла?
— Не пролезла бы, ограду я наколдовал мощную. Но так ведь и дом я покидаю не впервые. В этом и мастерство: дождаться, пока все природные случайности разом повернутся в нужную сторону. Или не все, но — достаточные для успеха дела. Она — после ваших с Зиэлем подвигов против нафов — тебе враг, а, стало быть, и мне, поскольку я хозяин этих мест и твой учитель, стало быть, покровитель.
Считаю так: она меня унизила, богиня сия. И поступлю соответственно.
— А как?
— Зуботычинами, как еще? Взаимность, равновесие — вот закон, повелевающий Вселенной. Один из законов. Полежал? Теперь сюда ковыляй, поближе к свету, подставляй ногу на проверку... Жар, так и быть, заговорю, а ранку просто травками обложу. Еще день-два — и здоров будешь.
— А Гвоздик?
— Этот еще живучее тебя. Но — помяли его как следует, ему еще денек, добавочно к твоему.
И так оно и случилось по слову отшельника Снега. На следующий день Лину сняли повязку с ноги, на черезследующий — разбинтовали Гвоздика. У того, взамен выдранных чешуек, народились новые, еще несколько дней — и скроются почти все шрамы, обновленную шкуру будет не отличить от старой. Снег убедился, что оба окончательно пошли на поправку, прощупал каждому все ребра, косточки на руках и ногах, на задних и передних лапах, и стал готовиться в поход. Мотона, глядя на сборы, тяжко вздыхала, то и дело качала головой, приборматывала невнятное, словно бы про себя, громче обыкновенного гремела горшками и ухватами, но вслух высказывать свое неодобрение не решалась, ибо...
— Вот-вот, умница Мотона, за что и ценю, а не только за толстозадость. Свое мнение держи внутри горшка. Лучше скажи, куда я мог драконовую мазь засунуть? Вроде бы всегда я ее в кладовке держал...
— Дак, в какой кладовке-то? Небось, в холодной все время ищешь?
— А, точно! Ей же холод без разницы! Вспомнил, куда поставил! Вот она, голубушка... Лин, слушаешь меня? Старое заклинание лучше всего сводить с помощью драконьей мази. Чище всего. Свел, протер — смело новое наколдовывай, никакие ошметки от старого его уже не исказят, не подпортят...
Лин с любопытством смотрел, стараясь не выпустить из памяти ни одну мелочь, как Снег колдовал над кольчугой и мечами. Старые усиливающие заклятия он снял и с оружия и с брони, и тотчас наложил новые точно такие же.
— Мало ли, ослабли каким-то краем?.. От грозы, от происков, или от случайной ворожбы не то слово в них ударило... Кто ленится беречь собственную шкуру — обязательно с нею расстается в пользу победителя. Небрежность в нашем деле — смерть, а то и похуже. Далее. Острота и мощь оружия, крепость доспеха рукотворно подкрепляются после наложения заклятий, но отнюдь не до, если, конечно, ты хочешь все делать основательно... Вот смотри: заклятия положены, проверены, теперь можно и брусочками уважить... Меч основной, меч в запас, секира, ножи...
