Солнце за нас!

После лекции была, как всегда, тусовка. Игорь куда-то исчез, Алексей двинулся на выход, но тут Москвин откуда-то нарисовался, к в компании с парнем не менее породистого вида, чем сам Москвин.

— Алексей, хочу тебя познакомить: Владимир Разметов.

Никифоров представился. А рукопожатие у парня было разве что немногим слабее, чем у него.

— Дело вот в чём. Мне Игорь сказал, что вы из семьи коммерсантов...

— Да, но я делами не занимаюсь, я учусь в Сорбонне.

— Но, тем не менее, вы в этом что-то понимаете. Вот я — сын флотского офицера. Сам послужить не успел, но про корабли и про флотскую службу знаю лучше, чем большинство здесь присутствующих. А вот про экономику я не знаю ничего. Пробовал читать Адама Смита, но мало чего понял. А вы ведь наверняка что-то понимаете...

— Ну, в общих чертах...

— Вот у меня к вам вопрос: как вы оцениваете большевистскую политику нэпа.

Алексей пожал плечами.

— У экономики есть свои законы. Большевики могли провозглашать что угодно. Но, как сказал Наполеон, "штыками можно много чего сделать, но сидеть на них нельзя". Так что они были вынуждены пойти на этот шаг.

— Меня интересует несколько другое. В кругах коммерсантов, как и в кругах либералов, бытует мнение, что большевистский режим сам по себе переродится.

Алексей заметил, что вокруг них уже собралась толпа слушателей. Значит, он говорил с авторитетным тут человеком. Что ж. Алексей чувствовал: тут не стоит излагать эмигрантские штампы. И тут его осенило.

— Может быть. Но ни тем либералам, ни нам от этого не будет, как говорится, ни жарко не холодно.

— Почему?

— Есть ещё один железный закон экономики. Если существует частное предпринимательство, значит, у кого-то неизбежно скапливаются очень крупные суммы.

— Но ОГПУ... — послышалась реплика сбоку.

Алексей усмехнулся.

— Господа, искусство прятать капиталы насчитывает не одно тысячелетие. К примеру, вы слышали о секте хлыстов? Моему отцу приходилось иметь с ними дело. С виду их коммерсанты — мелкие провинциальные лавочники. А на самом деле они контролировали такие деньги... Я думаю, до них и большевики не добрались. Так вот. Если большевистская система всерьез сползет к свободе предпринимательства, то именно они вылезут на свет. Как правильно сказал лектор, условия в России изменились, они их лучше знают. Да и не верю я, что все большевистские вожди — фанатики. Кое-кто наверняка захочет занять хорошее место в новых условиях. А значит — будет помогать этим подпольным денежным мешкам легализоваться. А мы им не нужны.

— Но Запад... — пискнул кто-то.

Разметов презрительно поглядел в ту сторону.

— Запад. А им всё равно. Если они сейчас договариваются с большевиками, то что потом будет?

— А были какие-то итоги? — Спросил Максим, выслушав Алексея.

— Итоги есть. Мне обещали позвонить и пригласить для серьезного разговора.

— Что ж, если не решил играть дальше...

— А что? Интересно.

— Тогда жди звонка.

Максим стал обдумывать информацию. Что-то он явно не понимал. Идеология, представленная на лекции имела явные логические "дырки". Ведь если жители СССР прониклись азиатчиной, то что могут сделать "истинно русские"? Кому они в самом деле нужны?

Но черт с ней, с идеологией. Во время Макса либерализм вообще во всем противоречил сам себе. Но ведь полно было людей, которые оставались не платными, а искренними либерастами. Тем более... Есть тут одна заманушка. Максим, было дело, принимал участие в социологическом исследовании сектантов. Кстати, это была одна из его самых интересных работ, где они делали всё всерьез. Потому что самими было интересно. А ведь подобная экстремистская организация — это ведь та же секта. Типа все вокруг дураки, но мы-то знаем истину. Один же из крючков, на который ловят сектанты неофитов — это как раз сознание собственной исключительности. Что делать — много в мире людей, считающих, что они выше "тупого быдла", но вот продемонстрировать это ну никак не получается. Подобных типажей куда только не заносит... А тут ведь как раз есть — только они — "истинно русские". А впереди великая цель.

Правда, Максиму казалось, что в боевики вербуют как-то не так. Хотя... А что он знает? Ладно, подождем развития событий.

Дальний Восток — это близко

Селение Хиахулинь было затеряно среди холмистых степей Внутренней Монголии, которые в начале лета радовали глаз свежей травой и листвой немногочисленных перелесков.

Сам населенный пункт глаз не радовал. Тут имелось несколько десятков фанз, плюс некоторое количество более серьезных строений. В этой глухомани нынче царило оживление. По улицам шастали с ног до головы вооруженные люди явно не монголоидного вида. Одеты они были разнообразно, но у многих в амуниции имелись казачьи папахи или элементы русской армейской экипировки. Большинство из этих людей было пьяны. На южном краю деревни, от которого метрах в двухстах начиналась зеленка — то ли кустарники-переростки, то ли деревья-недомерки — стоял часовой — бородатый мужик в папахе с винтовкой на плече. Впрочем, "стоял" — слишком громко сказано. Часовой прислонился к какому-то забору, так как сохранять равновесие без подпорки у него явно не выходило.

Между тем на краю зеленки из травы показались две головы в зеленых беретах с красной звездой. Один из них обозрел в бинокль населенный пункт, удовлетворенно хмыкнул и жестом дал второму приказ на отход. Разведчики отползли, потом встали и осторожно стали продвигаться наискосок, по направлению к реке. Там у них имелись ещё дела. Среди веток стоял щуплый, плохо одетый китаец, на плече у него виднелась веревка. Дело понятное — река текла из тайги, так что после половодья по берегам валялось множество плавника, который местные жители собирали на дрова.

— Линь?

Тот чуть не подпрыгнул, ребята подошли к нему со спины незаметно. Но быстро пришел в себя.

— Здравствуйте товарищи.

— Ну что в деревне слышно? — Спросил старший из разведчиков на китайском. Или на маньчжурском. Василь и сам не знал, но он за годы службы на границе обучился говорить так, чтобы местные его понимали.

— Он там. Уже солнце садится, так что до утра он не уедет.

— Хорошо.

Ребята в зеленых беретах растворились в зарослях, а китаец отправился к реке. Надо в самом деле плавника собрать, пока солнце не село.

В самом большом доме Хиахулиня, являвшемся местной управой, сидели большие люди. Не зря перед дверью околачивались трое здоровенных бородатых мужиков. В отличие от шатавшихся по улицам персонажей, они были одеты в новые френчи и папахи, а также в добротные сапоги. А внутри, вокруг стола, уставленного бутылками с местной самогонкой и закуской, собрались трое. Один был китаец, местный начальник соответствующей толщины*. К двум собеседникам, русским, один из которых носил пышные усы, а другой в придачу к ним еще и бороду, у китайца было двойственное отношение. Он знал, что эти двое получали деньги от японской разведки. А японцев здесь не любили. Но с другой стороны, кое-что из этих денег попадало и местному начальнику. Да и вообще. После Синьхайской революции в глубинке понятие "власть" было весьма условным. И непонятно, кто лучше — эти или свои хунхузы.

(* В старом Китае, в глубинке, была традиция: начальник должен быть толстым. Этот стереотип сломали только при коммунистах.)

Между тем у русских тоже было не совсем хорошо. Одного из них звали Агафон Богданов, он был командиром расположившегося в селении отряда. Второй был Григорием Семёновым. Он приехал в эту поганую дыру, чтобы привезти Богданову деньги и договориться о дальнейших операциях против большевиков.

Вот тут и вышла сложность. Местному атаману денег показалось мало. К тому же он в придачу требовал снаряжения, оружия и боеприпасов. А иначе... Семёнов отлично понимал, что тогда будет. Пока что отряд Богданова, если к нему особо не приглядываться, всё-таки походил на борцов с большевизмом. А не дай им денег — они тут же вольются в многочисленные ряды местных бандитов, которым всё равно кого грабить. И что тогда останется делать ему, Семёнову? Японцы, если им будут нужны бандиты, наймут хунхузов. Они дешевле.

Между тем Богданов напирал:

— Вы говорите: бить большевиков. А в последнем рейде я потерял половину бойцов! Мы попали в хорошо организованную засаду. Едва вырвались. А отряд Евдокимова уничтожен полностью! На этой стороне, между прочим!

— Как на этой? Мне не докладывали. — Удивился Семёнов.

— Вам, может, и не докладывали, но вот оно так. Слащову плевать на границу. Вот сволочь гвардейская.

Семенов Слащова ненавидел. Вроде бы за то, что предатель. Но в глубине души атаман понимал: он Якову Александровичу просто завидует лютой завистью. Ведь Слащову удалось сделать то, к чему стремился Семенов — сесть на Дальнем Востоке фактически диктатором. Пусть под Советами, но уж лучше, чем под японцами.

На этом разговор был прерван самым хамским образом. На улице начались беспорядочные выстрелы. Атаманы выскочили на улицу — и увидели, что на северном краю деревни разгорается пожар. Из спутанных докладов выяснились, что из наступившей темноты выскочило несколько десятков всадников, у которых в руках вдруг вспыхнули факелы, которые нападавшие начали закидывать на крыши ближайших домов. Потом исчезли — а огонь бодро разгорался.

Вокруг царил полный бардак. Кто-то пытался выводить из конюшен лошадей, кто-то мчался к околице, чтобы занять оборону. Но тут начались пулеметные очереди. Нападавшие подогнали тачанки и теперь садили в подсвеченные улицы. Следом ломились пешие. Семёнов, побывавший во множестве боев, натренированным ухом расслышал в какофонии боя частые хлопки охотничьих двустволок. Ага, значит тут действуют и слащовские "черные береты" со своими заряженными кусками гвоздей обрезами, очень удобными для уличного боя. Против них у застигнутой врасплох банды Богданова шансов не имелось. Григорий Михайлович это хорошо знал. Именно "черные береты" брали Читу...

— Уходим, атаман! Тут уже нам ничего не светит.

Коней выводить уже поздно, да и не уйдешь на коне, красные тоже не дураки. Так что Семенов и Богданов с примкнувшими к ним казаками охраны, рванули на север, выбрались из селения и двинулись к зеленке. И даже до неё добрались. И тут из зарослей по ним окрыли беглый огонь. Казаков смело. А Семенов последнее, что помнил — он вдруг полетел на землю. Когда очнулся, то увидел себя лежащим на земле со связанными руками. Со стороны Хиахулиня доносилась редкая стрельба.

— Ну что, белогвардейская гнида, добегался? — Перед ним возник плохо различимый в темноте парень в берете, с Маузером в руке. — Теперь отвечать придется. За всё. И твоему дружку тоже.

* * *

Одна из самых распространенных болезней этого яростного времени — хронический трудоголизм. Мы, когда оправились со Светланой в Хабаровск, рассчитывали за две недели пути отоспаться и вообще отдохнуть. Ага. Два дня мы и в самом деле отсыпались. Ну, не только отсыпались — но из своего "генеральского" купе выползали только пожрать. А потом сначала достали документы, потом стали отпихивать друг друга от печатной машинки и на станциях бегать на телеграф за новостями. На больших станциях, к тому же, к Светлане пытались пробиться разнообразные графоманы.

— Да что же это такое! Кажется, придется как в старые времена действовать — при подъезде к станции выставлять в дверях ручной пулемет. — вздохнула моя подруга. — Такое впечатление, что писать бросились все.

Я хмыкнул.

— Вот именно. Одни пишут стихи и романы, а другие доносы. А ведь борьба с неграмотностью только началась. Что дальше-то будет...

Про доносы я сказал не зря. Мы ехали в Хабаровск для того, чтобы разобраться с деятельностью командира Особой краснознаменной дальневосточной армии товарища Слащова.

Собственно, армией данное образование называлось по революционной традиции. Фактически это был военный округ, протянувшийся от Байкала до Владивостока. И так уж случилось, что самыми главными на этой необъятно территории оказались товарищ Слащов и его комиссар Дмитрий Фурманов. Нет, он они в коем случае не подменяли собой советские и партийные органы. Это всё-таки не послевоенный Жуков в Одессе. Но так уж выходило, что без Якова Александровича ничего не крутилось.

Дело в том, что Дальний Восток и при царе был интересным местом в смысле управляемости. Каждый уездный начальник чувствовал себя кем-то вроде воеводы допетровского времени, который на всех плевать хотел. А уж после Гражданской, когда на руководящих постах оказались не слишком квалифицированные кадры. Да ещё к тому же многие были из партизан — а у тех в головах копошилось множество разнообразных тараканов...

Но Яков Александрович — это вам не алкоголик Блюхер, который рулил ОДКВА в той истории. Слащов не только держал в порядке войска, но занялся и другими делами. А что? Если никто ими не занимается, кому-то ведь нужно, правильно?

Получалось это у него неплохо. Ведь и в той истории Слащов прославился не только как блестящий полководец, но и как отличный организатор. Когда в конце 1919 года он оказался в Крыму, там наблюдался полный бардак и раздрай. Белые сидели на чемоданах и прикидывали, когда им придется драпать — завтра и послезавтра. А Слащов навел порядок. Уже после, читая лекции красным курсантам он говорил, что, дескать, да, именно из-за меня Гражданская война на Юге России затянулась ещё на год. Нехорошо получилось, но раз уж так вышло, давайте, товарищи, изучать, как мне это удалось...

На Дальнем Востоке наблюдалось даже уникальное явление — единение армии и чекистов. Хотя во всех странах военные и работники спецслужб друг друга не любят. Но куда было деться людям товарища Дзержинского? Дальний Восток — это длиннейшая граница, из-за которой постоянно налетали хунхузы и банды семеновцев. Без помощи "зеленых беретов" было бы тяжело. К тому же Слащов привлек добровольцев — местных охотников. За помощь он расплачивался патронами от берданок. Их оказалось на складах множество, а эти патроны содержали столь нужный охотникам дымный порох. Но и без этого от добровольных помощников отбою не было. В РОСТА шутили, что следующим шагом командующего ОКДВА будет выплата премий за скальпы бандитов.

Но самое главное — ребята Слащова плевать хотели на такие мелочи как государственная граница. Они преследовали банды до последнего. Благо в Китае творился сейчас такой бардак, что тамошним властям было не до выкатывания претензий. Тем более, что назревали большие перемены. Шла подготовка для образования Дальневосточного края. И деятельность Слащова являлась доказательством необходимости такого шага.

Разумеется, активность Якова Александровича нравилась не всем. Доносы шли на него чуть не пачками — во все возможные места. На ни Фрунзе, ни Сталин не обращали на них внимания. Но начали вякать люди в ЦК, которому деятельность Сталина не нравилась. В общем, Виссарионович решил выпустить пар, послав туда представителя ЦК, то есть меня. Формально я должен был разобраться на месте. На самом-то деле моей задачей было покрутиться там — а потом вернуться и доложить: всё хорошо и нечего гнать волну на хорошего человека.