На одинокой дороге

Так что и спали, и ели кто где придется, и все на палубе. В южных широтах это было даже плюсом, если конечно не попасть в сезон дождей, но на Севере! Хотя моряки люди привычные, умело закутывались в широкие овчинные одеяла, грязные, но теплые и бед не знали. Сама мысль о том, что матросу можно разместиться где-то внизу, была нелепа. Внизу груз! Это ради него затеяны все плавания. А матрос и так привычный.

По поводу груза. "Канарини" несмотря на то, что был торговым кораблем, имел по восемь кулеврин с каждого борта. Курти драил среднюю палубу и видел, как Лукас с двумя матросами возился с замком на широкой двери одной из кают. Когда Лукас открыл дверь, Курти разглядел неглубокую комнатку, с аккуратно разложенными на полках блестящими кирасами, капеллинами и парой изящных морионов с опереньем. С другой стороны, были не менее аккуратно уложены палаши в ножнах, абордажные топоры, серпы для резки снастей, множество коротких пик, короткие тонкие кинжалы, один из которых Лукас вертел в руках и назвал кортиком. Колющих и режущих предметов было гораздо больше, чем кирас и шлемов, так, что предназначались последние не всем. Впрочем, Курти ничуть не удивился тому, что увидел. Пиратство на северных торговых путях было обыденностью и ни один серьезный корабль, без оружия в море не выходил. Несерьезный, впрочем, тоже. Отношение к оружию было соответствующее. За кулевринами тщательно ухаживали, Курти запретили к ним подходить. Чтобы влага не попала в ствол их не мыли и тщательно кутали в парусину. Бортовые порты неизменно закрыты. Хотя, по словам того же Клеона, "от этих колокольчиков, в бою толку мало — если только пират слепой и идиот одновременно, подойдет прямо под них. Вот ярдов с десяти они попадут, может быть. А в морском бою все и всегда решает абордаж. А там смотреть надо у кого меч длиннее, да храбрости больше". Каждый "колокольчик" весил не менее трех тысяч фунтов. Тщательно уложенные в громоздкие лафеты, они выглядели устрашающе. Впечатление мощи усиливали сложенные в ящиках каменные и чугунные ядра, но Клеону, надо полагать, виднее.

Скрестив ноги и прижавшись спиной к борту Курти устало выдохнул. А ведь это еще не все. После ужина в воронье гнездо. Что вечер он проведет там, ему сказали, когда он только на борт поднялся. Сейчас ему эта перспектива не казалась такой уж страшной — просидеть несколько часов, без дела, смотря по сторонам — да это отдых.

Гороха мало, проварен плохо, но елось с удовольствием и несмотря на то, что он бы в море — холодно не было. Выданная куртка была перелатана, косо ушита в поясе — из-за чего правый бок временами оголялся, длинные рукава сползали по кончики пальцев. Но теплая, а рукава Курти каждые несколько минут подтягивал. Неудобно, но терпимо. Главное вдали от Зуба, Шмяка, Бьорна и прилагающихся к ним прелестей — побоев, перспективы потери руки.

Курти закинул в себя горох, почти не жуя, проглотил. Затем засунул в рот верхушку твердого сухаря, стал размачивать. Сухарь старый, и сделан явно не только из муки, чего-то туда еще добавили, и пропекался он не единожды. Но во рту сделалось вкусно и осознание, что сухарь большой и грызть его долго, приносило дополнительную радость. Еще один был за пазухой, и понимание этого также грело душу. Радовало и то, что завтра его опять будут кормить.

Небо стало темно-розовым, синей каймой обозначились облака. Солнце медленно тонуло в море.

— Карась!

Курти продолжал грызть сухарь.

— Карась глухой! Или тупой?! Паруса расправь и тряси кости сюда!

Боцман стоял у грот-мачты уже привычно злился.

Карась? Он же вроде обезьяна?! Курти дожевал крошево во рту, остаток сухаря сунул за пазуху и подскочил к боцману. Тот ткнул пальцем вверх:

— Воронье гнездо. Лезешь туда, сидишь детскую вахту.

— Что я там сижу?

— До восьмой склянки, бестолочь, собаку тебе рано, сам не привычный, глаза не те, да и испугаешься. Полночь нормально, вот после, да под утро самый страх в море. Ты там посматривай. Что увидишь, ори во все горло — боцман рывком нахлобучил Курти на голову шляпу с высокой тульей и медной квадратной пряжкой, повернулся и не дожидаясь ответа, ушел.

Курти почти ничего не понял, кроме того, что сидеть ему в вороньем гнезде до полуночи. Это восьмая склянка. Полдень тоже был восьмая склянка, но назывался рында. Отмечали битьем в колокол. Он пока не все понял. И при чем здесь собака?

Курти оглядел себя — куртка, шляпа с пером, вот если бы еще...

— А ботинки мне можно? — крикнул он вслед боцману.

Тот недовольно обернулся:

— Тебе какие? С золотыми пряжками? Или бантами шелковыми?

— Да нет, мне бы ... — растеряно ответил Курти.

— За работу!!!

Курти ополоснул ложку в ведре, засунул ее в рукав и деловито полез наверх. Нетрудно, он цепкий. На самом верху ощутил, как качнулся корабль, не испугался, сильнее уцепился за ванты, долез до бочки, укрепленной на верхушке грота. Залез в нее и провалился. Бочка оказалось глубокой, ее края были ему по брови. Ну и как ему "посматривать"? Он подпрыгнул, что само по себе тяжело на качающемся корабле, уперся спиной в мачту, ногами в стенки бочки и высунулся. В лицо ударил ветер. Над головой хлопнул вымпел. На зеленом поле тряс головой лупоглазый грифон с хищно раздвоенным языком — Аргелийский флаг.

Стоять так было неудобно, но плевать. Будет время от времени отдыхать на полу бочки, а пока и так сойдет. Курти вытащил сухарь и опять засунул верхушку в рот. Грызть еще много. Отлично.

— Да не знаю, не видел! Сам потерял — сам ищи. Следить я за твоей ложкой должен что ли?

Курти посмотрел вниз. Из трюма на палубу поднимался раздраженный бачковой, за которым шел красный как рак кок.

— У тебя этих ложек, как селедки в косяке, другую возьми, если эту посеял.

— Не скажи, они казенные...

Курти усмехнулся, — не хамил бы кок и ложки бы не терял. А эту он себе оставит. При этом горе-кашеваре морском показывать ее нельзя, а при матросах нормально. Кока они терпеть не могли, даже если и узнают про их разлад — не сдадут. А если тот и начнет его подозревать, то главное морду кирпичом. "Ложка? Какая ложка? Нет — не знаю".

Кока традиционно ненавидели на всех кораблях. За близость к еде, за скупердяйничество, за постоянную попытку наживы. Собственно, называть кока поваром, нещадно ему льстить. Кок не столько готовил, сколько отвечал за продукты. Разносолы и сложные блюдам матросам и так не полагались, но все к чему сводилось умение кока — это к готовке каши из пшена, гороха или овса. И то через день. Обычно он раздавал сухари, солонину, сушенное или копченное мясо и конечно не в тех пропорциях, что ждали от него матросы. То же касалось и рома. Его, также раздавали раз в день незадолго до ужина и ждали этого часа матросы, куда, как сильнее, чем какой-то ужин. Курти, тоже полагалась "половинчатая" порция. Памятуя о вечном перегаре, что шел от Шмяка, и постоянных пьяных драках в "Свинье и кувшине", Курти выработал стойкое отвращение к любого рода выпивке и свою порцию выменял на тот самый дополнительный сухарь, что запрятал за пазухой. Матрос, к которому он обратился с этим деловым предложением, на обмен пошел с радостью и как чувствовал Курти, так будет со всеми. Ром — единственная радость моряка в этом качающемся мире и лучшая "твердая" валюта. Точнее "жидкая", но это уже детали.

Курти продолжал хрустеть сухарем и вертел головой по сторонам. Отчасти, потому что "посматривать" велел боцман, хотя в основном, потому что было интересно. Выросший в портовом городе и перевидавший тысячи кораблей, он впервые оказался на самом корабле.

Продолжало темнеть. Розовый закат перекрасился в багряный, куцый полукруг солнца тусклой головешкой медленно уходил в море. Облака почернели и слились с серой дымкой неба. В лицо опять ударил ветер. Курти стоял на самой верхушке стофутовой мачты, под ним упруго, гулко и мощно хлопнул парус, вокруг было море. Какое-то странное чувство нахлынуло на паренька. Странное, незнакомое, но приятное.

Через полчаса полностью стемнело. Курти догрыз сухарь. Тщательно собрал и дожевал крошки. Вокруг него был полный мрак, единственными источниками света были фонари на носу и на корме. Небо еще хранило остатки света и, увидев впереди тучу, Курти будто с разбегу врезался в нее. "Канарини" несся по морю на всех парусах. Мачты и деревянные крепления корпуса оглушительно скрипели, что в полном мраке и на фоне шума ветра звучало откровенно жутко.

Вот на "что" здесь посматривать? Или "куда"? Все что ему видно, это те самые два фонаря по краям корабля и если бы не ощущение твердого дна бочки под ногами, то, казалось бы, что он летит куда-то в темноте.

Прошел первый час. Глаза привыкли к темноте и Курти стал различать крупные детали корабля под собой. Вырисовались очертания завернутых в тяжелые овчинные одеяла и куски рванной парусины спящих на палубе матросов. Палуба была заполнена ими от носа до фока. И не холодно же им! Да еще нещадная качка.

Прыгающий свет фонаря выхватил из толпы чье-то спящее лицо. Кажется, кок. Курти подавил внезапно нахлынувшее желание плюнуть. Наверняка не попадет, да и далеко. От грота до фока расстояние приличное.

Ветер даже не дунул, а как будто ударил в спину. "Канарини" и так летела на всех парусах, а здесь ее как будто кто-то потащил. У новичка в морском деле Курти мелькнуло в голове, как моряки не боятся налететь на что-нибудь в темноте? На мель. На рифы.

Хотя здесь открытое море — откуда взяться мели или рифам — это все прибрежные опасности. Если только на другой корабль. Но он, наверное, тоже будет с фонарями... вот бы их не проглядеть! Курти честно таращил глаза в темноту, но ничего не видел.

Ещё через час он начал мерзнуть. Несмотря на новую толстую куртку, в которую он тщательно укутался, было холодно. Ветер нещадно бил в лицо, а прятаться в глубине бочки Курти побаивался. Вдруг да пропустит, что-нибудь? Да еще в свою первую вахту. Он стал тереть лицо ладонями, чтобы согреться, но получилось только хуже. Мозолистые ладони расцарапали лицо и холодный ветер больно лупил по, и без того битой, физиономии.

Время тянулось бесконечно и Курти удивился, когда услышал третью склянку. Он был уверен, что его вахта подходит к концу, а что он не слышал звуков колокола, так, наверное, ночью, не каждые полчаса склянку бьют? Выяснилось, что каждые, и что он еще и половины вахты не простоял.

Курти уперся покрепче спиной в мачту, ногами в стенку бочки, обнялся спрятанными в рукава руками и упрямо уставился в ночь. Выдержит.

В этот момент, корабль качнулся вправо, мачта, как подрубленная ухнула вниз. Курти свалился на стенку бочки, судорожно уцепился в ее края, с правой стороны его обдало крупными брызгами, воронье гнездо кинулось вниз в море, чуть не нырнув в воду. Курти ясно разглядел в паре футов от себя, невидимую прежде в темноте, белесую окантовку пенящихся волн. Затем корабль неспешно выпрямился, выровняв мачту до прежнего положения. Вцепившийся в края гнезда Курти, поправил скосившуюся шляпу и ошеломленно заморгал. За пару секунд он мгновенно промок. Вспомнилось, что Лукас говорил про прежнюю "обезьяну", — в море его смыло из гнезда. Теперь понятно, как.

С накатившим страхом пришел новый — о чем там, говорил боцман? "Самый страх в море", "поглядывай", "если что — ори во все горло"? Если что — это что?! Кроме все тех же яростно болтающихся на ветру фонарей по краям корабля, ничего не видно. Он посмотрел вниз — интересно — там внизу, на этот наклон никто не отреагировал? Может смыло кого? Так буйно наклонился корабль! Внизу ничего не было видно и у Курти на мгновенье промелькнула жутковатая мысль — может их всех там смыло? И он теперь один на корабле? В этот момент внизу отбили четвертую склянку и Курти слегка успокоился. Вахтенный хотя бы на месте.

Чтобы удержатся, в случае нового наклона, Курти держался за края бочки. В таком раскорячившемся положении он провел полчаса, когда слева его внимание привлекло какое-то движение.

Сначала это было небольшое движущееся пятнышко света в море. Курти вгляделся, когда пятнышко, одним движением вдруг расширилось, будто разверзлась яма в воде. Пред глазами изумленного Курти появился, казалось, город в море. Только перевернутый. Виделось, что дома, прикреплены к внутренней стороне огромной светящейся воронки. Узкие улицы между домами, заполненные движениями суматошно несущегося ало-фиолетового пламени. Пятно света постояло в воде, после чего быстрым, почти неуловимым движением кинулось далеко в море. Вместе с домами, огнем.

Курти с открытым ртом наблюдал это, потом помотал головой, неуверенный, что ему это не привиделось. Да нет. Слишком уж детальной была галлюцинация, да и не могло ему привидеться то, чего он никогда не видел... наверное... Он долго вглядывался в ту сторону, пытаясь понять, — а что он, собственно, видел?

К концу вахты Курти был совершенно замерзший, от холодного ветра слезились глаза и когда раздался звук восьмой склянки, он, хватаясь деревянными руками за стеньги и реи, полез вниз. Сменщик, тоже молодой еще совсем матрос, уже стоял внизу и отчаянно зевая, притоптывал на месте.

— Видел что? — спросил матрос.

Курти собирался ему сказать про невиданное пятно света, со своей жизнью внутри и даже уже открыл рот. Потом замотал головой:

— Нет, ничего.

Ему не поверит никто, а начинать службу на корабле со статуса враля не хотелось. Он повернулся, чтобы уйти. Сменщик, душераздирающе зевнув содрал с его головы шляпу, чья широкая медная пряжка на высокой тулье покрылась инеем, напялил на себя и поправив вокруг шеи широкий шерстяной шарф полез верх.

Интересно — шарф у него. Он всем вахтенным полагается?

— Тюфяк у полубака слева твой. Иди, спи, уже нагретый — сверху подал голос сменщик.

Заразил он его зевотой. Курти прикрывая рот ладонью, пошел в указанном направлении. Усталый, замерзший, но вот странно — спать не хотелось. Был слишком возбужден. Много впечатлений сразу — и "воронье гнездо", и качка, и яркое видение, которому не было никакого объяснения. Вспомнилось про запасенный сухарь, но грызть его сейчас, здесь — холодный, замерзший не хотелось. Да и сосущего голода уже не было. Завтра съест. Утром. В трюме, перед тем как воду откачивать.

Он проходил мимо открытого люка в трюм, когда отчетливо услышал хруст. Как будто кто-то хворост ломал об колено. Курти остановился, удивленно поглядывая в развернутую пасть темного отверстия в палубе.

Хруст послышался снова. Он шел с самого низа — ловердека. Приглушенный, но различимый. Вокруг была полная темень, но для привычного Курти это трудностью не было. Это не вверху, на самой мачте сидеть, где действительно ничего не разглядеть. Здесь внизу, когда под ногами палуба и предметы на расстоянии руки, все видно.

Курти постоял с мгновение и хотел уже идти дальше искать свободный тюфяк на полубаке, как "Канарини" снова наклонилась и Курти опрокинуло в люк. Не сильно, не больно, он уже привычно успел схватится руками за края люка и удержался на ногах. Ветер здесь не шумел и Курти опять услышал хруст. Курти уже был внутри и его разобрало любопытство — вот что там может хрустеть? Впечатлений за день и за начало ночи и без того было множество, и ему, как будто, хотелось продолжения чего-то неведомого.