Предчувствие беды (Агония 4)

Было слишком поздно.

* Рафик — товарищ по-афгански и по-арабски

** В партийных документах часто встречается, что председателя КГБ СССР и руководителя ПГУ КГБ СССР именуют не настоящими фамилиями, а псевдонимами. Псевдоним Андропова часто был "Иванов".

Кабул

11 сентября 1979 года

Шансы умереть в постели равны нулю...

Это выражение употребил в семьдесят девятом — проклятом семьдесят девятом, посланник США в Афганистане Элиот в записке в Госдепартамент США по случаю "избрания" нового лидера — Хафизуллы Амина. Слова оказались пророческими — Хафизулле не дали умереть в постели. Он умрет в этом же году от осколков гранаты, которую бросит в комнату один из офицеров группы Зенит, штурмовавшей дворец Тадж-Бек. Да и мало кто из афганских лидеров двадцатого века умрет своей смертью — изрешеченный пулями умрет Дауд, задушат подушкой Тараки, осколками гранаты сразит Амина, в петле из обрывка ржавого троса мрет Наджибулла, приведя в действие спрятанный в видеокамере заряд пластида, смертник взорвет Масуда. Разве что Кармаль — он умрет в девяносто шестом в Москве. Да еще живы король Захир-шах — его родной брат отстранил его от власти в семьдесят втором, да Раббани, исламский богослов-педофил*, бежпавший из Кабула, когда к нему подступали орды Талибана. Но и насчет них не стоит загадывать. Пламя войны, разожженное тридцать лет назад, раздутое из тлеющих угольков полыхает до сих пор и ни один афганец, встающий утром на намаз под переливы напевов азанчи, чтобы возблагодарить Аллаха за новый день не знает, будет ли он жив к вечеру, чтобы воздать хвалу Аллаху за день прожитый.

А начиналось все тогда, одиннадцатого сентября — эту дату стоило бы знать задолго до двух тысяч первого года.

В этот день, вторник, одиннадцатое сентября одна тысяча девятьсот семьдесят девятого года должны были произойти события, которые могли изменить весь ход дальнейшей истории Афганистана, а возможно и не только его. В этот день две группы сторонников — Тараки и Амина должны были осуществить покушения на них двоих — оба покушения были запланированы на момент возвращения генерального секретаря из поездки на Кубу. Ни одно из покушений не увенчалось успехом...

Так гласит история. Но в истории, как известно, много лжи, и вся она может быть сведена только к одному кличу-лозунгу.

Горе побежденным...

Встречать Таки в аэропорту должны были все министры — члены Политбюро. Эту традицию переняли-подсмотрели в Советском союзе, как и многое другое. Все должны были быть там — Амин, Сарвари, Ватанджар, Гулябзой, Мардурьяр. Все — и каждый рассчитывал, что их противника там не будет. Потому что он будет мертв.

Первым, ход сделает Сарвари. Буквально перед самым прилетом Учителя, генерального секретаря Тараки, он прикажет своим людям заменить расчеты 77 зенап, прикрывавшего Кабул. Эти расчеты подкупил Амин, чтобы они открыли огонь по самолету Тараки — так он скажет Учителю. Но правда ли это?

Избежит покушения и Амин. Он возьмет другую машину и поедет в аэропорт по другой дороге, дабы избежать засады, которую устроили на основной дороге к аэропорту сторонники Тараки. Он поедет один, только с водителем и даже без адъютанта. И тоже останется жив в этом день...

У аэровокзала аэропорта Кабул было многолюдно. Стояли машины — вряд у летного поля. Стояли люди — мелкими группками, кто-то нервно курил, кто-то — смотрел на часы...

Из всех, кто стоял на поле, выделялась группа, в которой было всего два человека. Они стояли дальше всех, так, чтобы их голоса не мог никто слышать кроме них самих, и так чтобы видеть дорогу, ведущую в аэропорт. Оба нервничали...

— Стой спокойно, рафик... — Сарвари в отличие о более нервного и несдержанного Ватанджара сохранял внешне спокойствие — на нас смотрят.

— Ты все сделал? — нервно спросил Ватанджар

— Все как договорились. Нам в любом случае ничего не сделают.

— А советские?

— А что советские? Им то какая разница?

— Как какая?

— Никакой — хладнокровно повторил Сарвари — Дауда проглотили, проглотят и это. Больше ничего не будет...

Хотелось бы... — подумал про себя Ватанджар — да только не бывает такого чтобы "всё". Нас четверо, а власть-то — одна.

— Надеюсь, мы будем верны друг другу? — словно читая мысли задумчиво сказал Сарвари.

— Мы друг другу не мешаем... — подтвердил Ватанджар, придав голосу максимальную искренность — списки кто будет реализовывать?

— Четыреста сорок четвертая бригада**. Больше никому верить нельзя, там есть люди. Не пуштуны. Пуштуны все почти за Амина...

Ватанджар нервно посмотрел на ведущую к аэропорту дорогу

— А Башир?

— А что Башир? Он с нами, пусть и пуштун... Он знает, что ему с Амином не по пути, Амин его все равно уберет и своего человека поставит.

И в этот момент, на площади перед аэропортом, полупустой, потому что аэропорт был оцеплен, появился белый Фольксваген — редкая для Кабула машина, и все знали кому он принадлежит.

— Черт... — процедил Сарвари, присматриваясь...

— Амин! — охнул Ватанджар — Амин!

— Спокойно — Сарвари лихорадочно думал. Если бы Амин приехал их арестовывать — за ним приехал бы как минимум грузовик солдат. А так — он один! Интересно, как он проскочил?! Но проскочил ведь! Нет, при Тараки он не посмеет ничего сделать. Но потом время побежит очень быстро. Надо поднимать армию — иначе ничего не получится. Да, надо поднимать армию...

— Он идет сюда.

— Все нормально. Он ничего не сделает.

Амин и Сарвари молча кивнули друг другу, но руки не пожали. Амин демонстративно посмотрел на часы. У машин жался Маздурьяр, Гулябзоя и вовсе не было видно — возможно он сидел в машине...

В котле гор, опоясывающих Кабул, появился самолет, несколько пар глаз жадно следили за ним — то ли желая удачной посадки, то ли наоборот, чтобы он разбился...

Сели штатно, подкатили трап. В стороне была выстроена небольшая, обтянутая кумачом трибуна — рядом с машинами. Сарвари и Ватанджар переместились туда. Почетного караула не было — но красную дорожку раскатали.

Из открытого люка появился Тараки, шагнул на трап. С возрастом, зрение у него стало порться, и он не сразу понял, что тот кто идет ему навстречу — Амин. Когда понял — оглянулся на выходящих из самолета Таруна и Джандата, начальника охраны, того самого, который потом будет руководить его казнью. Потом обратил свой взор вдаль, заметил стоящую у трибуны четверку, немного успокоился...

По праву любимого ученика, и заместителя первым подошел Амин, обнялись, как ни в чем не бывало. Восток...

— Как съездили, Нур-муаллим? — спросил Амин

— Нормально — Тараки не хотел вдаваться в разговоры, он чувствовал себя неуютно, будто предвидел. Отстранив в сторону Амина, он зашагал к трибуне, к стоящей рядом с ней четверке. Следом, улыбаясь по обыкновению заспешил Амин.

Когда ступил на трибуну — немного полегчало — Тараки любил и умел выступать. Кратко рассказал собравшимся о Гаване, о достигнутых там договоренностях, о встрече с Фиделем Кастро. Не забыл упомянуть о том, что на обратном пути побывал в Москве, сказал, что Советский Союз одобряет происходящее и готов и дальше оказывать помощь молодой революционной демократии. Речь на сей раз была короткой, закончив ее, Тараки суетно спустился к слушателям.

И тут он задал вопрос, на первый взгляд совершенно бессмысленный. Ни к кому конкретно не обращаясь, Тараки обронил:

— Все здесь?

— Все... — недоуменно ответил Амин

Вопрос снова — из ряда вон, не вписывающийся в картину. На аэродроме были все — и Амин, и вся четверка — и Тараки это видел. Но сорвавшимся с губ вопросом, он дал понять, что на аэродроме он ожидал видеть кого-то еще, кого-то, кого не увидел.

Кого?

Тараки уже направился к ожидающим его машинам, потом остановился на секунду, бросил еще одну фразу.

— В партии образовалась раковая опухоль. Я ее обнаружил. Будем ее лечить...

И направился к ожидающим его машинам...

Времени уже не было. Не было совсем. Однако, Тараки вместо того, чтобы действовать, и действовать незамедлительно, объявляет себе... день отдыха. Поистине странное поведение. Н был ли это день отдыха — не знает никто. В тот день Тараки никого не принимал — но так ли это на самом деле — никто не знает, все просто это предполагают. Тараки жил во дворце, и к нему мог зайти кто угодно в этот день

Только к вечеру следующего дня к Тараки смогла попасть четверка. Разговор снова пошел об устранении Амина. Сарвари доложил о том, что расчеты 77 зенап сменены, потому что Амин подкупил их, чтобы они сбили самолет. Снова зашла речь о том, чтобы убить Амина — четверка предложила отравить его за обедом. Высказав свой план, четверка ждала, что скажет Тараки. Тот долго колебался, но потом сказал: "Может вы и правы"...

Через несколько минут — Тараки стоило бы тогда задуматься, откуда так точно подогнано время — в кабинете зазвонил телефон. Правительственный. Звонил Амин.

-Учитель, ты хочешь слушать сплетни обо мне? Или может быть, ты выслушаешь меня, своего ученика?

Поколебавшись, Тараки пригласил Амина к себе. И тут же вызвал начальника президентской охраны, гвардии майора Джандада

— За время моего отсутствия в стране произошли отрицательные явления. Будьте предельно бдительны.

— Есть — ответил Джандад

А что ему было еще ответить?

— Вызовите ко мне начальника генерального штаба.

— Есть — повторил Джандад

Знали ли Тараки о том, то начальник генерального штаба армии ДРА подполковник Якуб тоже является доверенным лицом Амина? Наверное не знал.

Но встреча эта произошла, что было сказано на ней — неизвестно. В тот же день, состоялась встреча Тараки и Амина, предпоследняя, последняя состоится четырнадцатого, в присутствии советских представителе. На этой встрече Нур Мухаммед Тараки в очередной раз простил Амина.

Но произошло что-то еще. Причем скорее всего, произошло это не во время встречи Тараки и Амина, как это считается — а во время встречи Тараки и Якуба. Сопоставив то, что донес Якуб и то, что он услышал от Тараки, Амин предпринял ход конем — в двадцать часов ноль-ноль минут того же дня Хафизулла Амин сам, не спрашивая разрешения Тараки, издал указ о снятии с должностей всей четверки — Сарвари, Маздурьяра, Гулябзоя и Ватанджара. Он имел право это сделать — как первый министр правительства. Так же он объявил о раскрытии заговора против себя самого со стороны "таракистской" четверки.

Скорее всего — не четверки, а пятерки! Пятым мог быть сам Тараки — прощение могло быть всего лишь отвлекающим маневром, а своим разговором с Якубом он выдал свои истинные намерения. Но Хафизулла Амин пока не решился превращать четверку в пятерку, по крайней мере открыто не решился...

Сделав такое, Амин приехал ночевать во дворец! Почему? Потому что опасался? Скорее всего. В такой ситуации заснуть легко, сложнее проснуться.

* Это правда. Раббани был близким другом купца Керим-Бая, одного из богатейших людей Афганистана. На его вилле в Кабуле насиловали детей и все это знали.

** Бригада коммандос, дислоцировалась в самом Кабуле на окраине. Мощное средство в политических разборах

Текст директивы совпослу в Афганистане

Кабул

Встретьтесь с Х. Амином и Н.М. Тараки вместе, в присутствии Иванова, Павловского, Горелова, и передайте им следующее:

Советское руководство, Политбюро и лично Леонид Ильич Брежнев выражают надежду, что руководители Афганистана проявят высокое чувство ответственности перед революцией;

Во имя спасения революции вы должны сплотиться и действовать согласно и с позиций единства;

Раскол в руководстве был бы губителен для дела революции, для афганского народа. Он был бы незамедлительно использован внутренней контрреволюцией и внешними врагами Афганистана".

Об исполнении доложите.

Кабул, городок советников

12 сентября 1979 года

Поймал себя как пацан — на том, что считаю дни. На том, что думаю о том, о чем тут думать не следует — не до того здесь, совсем не до того.

Я понимал, что обманываю себя. Понимал, что ничего уже не вернешь и надо жить дальше. Но все равно — не мог. До сих пор было больно. И сколько бы ко мне не подкатывались дамочки из посольства (когда мне удавалось там побывать), скучающие в чужой стране, неделями живущие без застрявших в дальних гарнизонах мужей и от этого готовые на все — ничего не хотелось. Я убеждал себя сам, что надо соблюдать осторожность, что за аморалку вышибут в два счета и даже Горин ничего не сделает — но причина крылась в другом.

В боли, которая не отпускала меня.

А тут я считал дни. Вспоминал. Хотелось даже нарисовать портрет — по памяти. И смотреть на него — каждое утро, просыпаясь.

Двенадцатое было рабочим днем — воскресением, но здесь это был рабочий день. Поэтому, с утра на аэрофлотовскую виллу я поехать не смог. Целый день я провел в аппарате ГВС на работе, как всегда бумажной. Кое-кто заметил мою отглаженную форму и вообще опрятный внешний вид — офицеры служащие советниками опрятностью не отличались. Кто бы что ни подумал — их дело.

По пути заехал на базар, купил местное платье, роскошное, расшитое вручную. Следовало бы наверное купить цветы — но цветов здесь не продавали. Цветы в Афганистане не росли, разве что только в посольских садиках да еще кусты роз были около богатых вилл. Но через забор не полезешь же...

На сей раз Юрий Николаевич был на месте, меня он встретил с распростертыми объятьями.

— Заходи, заходи...

— Привезли? — задал я абсолютно невинный с точки зрения постороннего человека вопрос, потому что заказывал кое-какие вещи на перепродажу.

— Привез! — подмигнул мне Юрий Николаевич — пошли в дом!

Наташи нигде не было...

— Что по сторонам так жадно смотришь? — моментально заметил Юрий Николаевич — али шпионов ищешь? Нет здесь шпионов здесь все свои...

Где в комнатах играл магнитофон, кто-то не совсем трезвым голосом пытался перепеть одну песню на английском языке... получалось плохо.

— Вот эти две твои... До машины помочь донести? Давай, бери вот эту.

Юрий Николаевич многозначительно хлопнул по карману сумки, как бы намекая, где и что искать. Потом взял еще одну, такую же. Сумки эти стояли у стены в два ряда, их было не меньше двадцати. Это каков же масштаб перевозок через границу у летчиков Аэрофлота, просто удивительно, что самолеты с таким перегрузом еще взлетают.

И ну и что мне говорить? Юрий Николаевич, я вот только с одной стюардессой повидаюсь — и все? Так что ли?

Сумки были тяжелыми — мы дотащили их до машины, грохнули на заднее сидение, одну за другой. Я достал из кармана заранее заготовленную пачку денег и чеков, а кроме этого в конверте было и другое, кое-что. Юрий Николаевич принял, небрежно так засунул в карман, смяв.