— Приказ такой, никого не пускать!
— Случилось чего? — заинтересованно спросил Борис Михайлович.
— Не ведаю, боярин, мы только вчера с Ярославля пришли, а сей день нас на часы поставили и никого пускать не велели.
Пока они так препирались, показался какой-то подьячий с толстой книгой под мышкой и пером с вапницей в руках. Мельком взглянув на Лыкова, он шепнул пару слов старшему стрелецкого караула. Выслушав его, тот сразу сменил гнев на милость и, обозначив поклон, сказал:
— Не гневайся, князь, служба такая. Можешь проехать.
— То-то же!.. — пробурчал князь и ударил каблуками бока коня.
Миновав ворота, он развернулся к княжичу и недоуменно спросил:
— А чего это они из Ярославля, а кафтаны московские?
— Указ царский, — пожал плечами Дмитрий, — теперь велено во всем царстве одинаковую форму иметь. У стрельцов кафтаны красные, драгун — синие, пушкарей — черные, а солдаты в зеленом сукне ходить будут.
— Это же сколько деньжищ надо... — неодобрительно покачал головой боярин.
— Так не сразу, многие пока то, что есть, донашивают, а тут, видать, в Москву едучи, принарядились.
— Ну-ну, — криво усмехнулся дядюшка, — поигрался, значит, напоследок.
Внутри им снова преградили дорогу, но сей раз караульные узнали и Лыкова и его спутника.
— Щербатов, ты отколе взялся?
— Грамоту от воеводы привез!
— Царю?
— Нет, в приказ.
— Понятно, дорогу-то не забыл еще?
— А что, государь в кремле? — осведомился у караульных боярин.
— Не ведаю, господин.
Непонятно чему улыбнувшись, князь соскочил с коня и, махнув на прощанье Дмитрию, не теряйся, мол, двинулся к красным сеням. Палата, в которой собиралась Боярская дума, была уже почти полной. Князь с достоинством прошествовал к своему месту и опустился на лавку. Раньше они стояли вдоль стен, и бояре постоянно ругались друг с другом из-за мест, ибо каждый почитал себя самым родовитым и достойным, а потому не желал садиться ниже других. Однако когда государь вернулся из смоленского похода, он не стал терпеть этих склок и велел палату перестроить. Теперь лавки стояли в три ряда, полукругом окружая трон. Первый ряд был предназначен для дворян, на втором помещались окольничие, а на самом верхнем и неудобном сидели бояре. Для думных дьяков были устроены скамьи со столами по правую и левую сторону от царского трона. Если государь был в отъезде, то заседания должен был вести назначенный им боярин, и тогда для него ставили отдельное кресло.
— Что обсуждать-то будем? — осведомился Борис Михайлович у Хованского.
— Как что? — пожал плечами тот. — Раз королевич Владислав на нас идет, стало быть, денег надобно дать на ратных людей.
— Где же их взять?.. — горестно спросил Лыков.
— Как где, ты разве не слыхал, что Строгановы двадцать тысяч прислали?
— Поторопились... — буркнул тот.
— Ты что сказал? — не расслышал его Иван Федорович.
— Услышал Бог наши молитвы, говорю, — расплылся в улыбке Лыков, — а что, государь к нам выйдет?
— За ради такого дела — наверняка, — пожал плечами тот и, тут же насторожившись, пристально взглянул на собеседника: — А ты чего так лыбишься, будто на дороге яхонт[43] нашел?
— Тут разве заранее узнаешь, где найдешь, а где потеряешь?
Хованский хотел еще что-то спросить, но передумал и, с тревогой оглядевшись, застыл на своем месте. Лыкову, напротив, спокойно не сиделось, и он то и дело ерзал, как будто ожидая, что вот-вот что-то случится, и поднимется тревога. Но время шло, и ничего не происходило, так что боярин все больше начинал нервничать. Наконец все собрались, и вперед вышел Иван Никитич Романов.
— Пока не пожаловал государь, вести заседание мне велено! — объявил он собравшимся.
Присутствующие, ни слова не говоря, поднялись и, коротко поклонившись боярину, плюхнулись назад. "Дурья башка, — так и хотел крикнуть Романову Лыков, — да ты хоть гонцов в Кукуй послал бы!" Однако приходилось сидеть и ждать, когда же, наконец, царские ближники спохватятся и узнают, что их власти пришел конец. Но время шло, Иван Никитич вел заседание, присутствующие что-то говорили, иной раз даже бранясь, а Борис Михайлович их не слышал, клокоча внутри, будто охваченный лихорадкой. Из этого состояния его вывел только толчок соседа, встань, мол, и вернувшийся в реальность боярин с изумлением увидел, как в зал заседания входят рынды, затем Вельяминов, а вслед за ним целый и невредимый царь Иван Федорович Мекленбургский. Лыков в отчаянии даже попробовал протереть глаза, но проклятый морок и не думал пропадать, а совсем напротив, прошел к своему трону и, милостиво кивнув собравшимся, уселся на него. Терпеть подобное зрелище сил уже не было, и схватившийся за грудь князь медленно сполз на скамью.
— Что там с боярином? — осведомился я, увидев, как тот падает на свое место.
Соседи кинулись к Лыкову, но не смогли сказать ничего определенного, кроме того, что Борис Михайлович хвор.
— Так чего толпитесь, дайте ему воды, а лучше людей кликните да вынесите болезного на воздух, а то тут у вас духота такая, что и здоровый зачахнет!
Дождавшись когда боярина вынесут, я кивнул Никите, и тот дал знак думным дьякам. Старший из них, Траханиотов, вышел вперед и стал зачитывать один за другим указы. В первом из них подтверждались льготы "именитых людей" Строгановых и объявлялось о моем к ним благоволении. Вторым объявлялось о создании нового приказа — Рудных дел. А третий гласил, что отныне всякому верному подданному, невзирая на чин и достоинство, не только дозволено, но и вменено в обязанность искать месторождения полезных ископаемых на всех землях, будь они государственными, вотчинными или монастырскими. Обо всех находках требовалось докладывать в новый приказ, а тот, в свою очередь, пошлет специалистов проверить эти известия. Думцы, немного выбитые из колеи происшествием с Лыковым, не сразу сообразили, в чем тут дело, но постепенно вникли и включились в дискуссию.
— Это что же получается, какие-то сиволапые мужики смогут в наших вотчинах рудники открывать?
Пришлось объяснять, что не открывать, а искать. И что от этого всем польза будет, в том числе и собственнику земли, а не только казне и царю. А если ничего толкового в недрах нет, то и говорить не о чем. Впрочем, долгих прений не случилось. Думцы, убедившись, что их вотчинам ничего не угрожает, особенно противиться не стали, и указы с формулировкой "государь повелел, а бояре приговорили" обрели силу закона.
Закончив с делами в думе, я вышел во двор, где как бы невзначай уже собрались командиры стрелецких, солдатских, драгунских и прочих полков, стянутых к Москве. Дожидаясь меня, начальные люди немного заскучали, но вели себя пристойно. Бояре бы на их месте непременно свару устроили: у кого род выше, у кого вотчины больше... слава богу, хоть не у кого хрен толще. Некоторые, правда, поглядывают косо в сторону Пушкарева, но помалкивают. Вообще, понять их можно. Обычно стрелецкими полками, или как их еще недавно называли — приказами, командуют довольно родовитые дворяне. Не из высшего эшелона, разумеется, но и не из простых. Поэтому фактически командующий стремянным полком, вышедший из обычных стрельцов, да еще и набранных по прибору[44], Анисим вызывал у них известное раздражение. Конечно, став полуголовой, он получил поместье в добрых полторы сотни четей[45] земли и был внесен в соответствующие книги, а также пожалован придворным чином стряпчего, но... царь жалует землею, а не отечеством. Так что для всех остальных он был, есть и всегда будет выскочкой. Но тут уж ничего не поделаешь. Впрочем, мне мало дела до их местнических счетов, я их собрал совсем по другому поводу.
— Заждались, господа полковники?
— Здравствуй на многие лета, государь, — нестройно гудят собравшиеся в ответ на мое приветствие. Хорошо хоть в ноги не падают, отучились наконец.
— Здорово, коль не шутите. Все ли у вас готово?
— Готово, царь-батюшка, — отвечает за всех Пушкарев. — Слава богу, успели городовые стрельцы подойти, а мы уж завсегда в готовности.
— Нешто дворянское ополчение собирать не будешь, государь? — удивленно спрашивает командир ярославцев Автамон Ржевский.
— Отчего же не буду, — спокойно отвечаю я ему, — конечно, буду, только выступлю без них. Соберутся — будут резервом, не соберутся — так обойдусь.
— На все твоя воля, — поклонились начальные люди.
План мой был прост. Поскольку именно московские полки были самыми обученными и боеспособными, именно с ними я и собирался выступить навстречу армии Владислава. Однако оставлять столицу без гарнизона тоже не годится, а потому я заранее приказал стянуть из других городов воинские отряды, главным образом стрельцов. Сегодня с утра они начали сменять московских ратников в караулах, а уже завтра я двинусь вперед. И так много времени потерял. Все дело в том, что вчера вечером пришел в сознание отец Мелентий. Я уж из ворот выехал, когда меня догнал с этим известием гонец. Дескать, не вели казнить, царь-батюшка, а твой духовник тебя кличет. Ругнувшись про себя на отсутствие личной жизни, я повернул коня и помчался к раненому иеромонаху. Что уж тут поделаешь, подождет Лизхен. Впрочем, чтобы хоть немного утешить ее, я приказал случившемуся рядом фон Визену отвезти ей подарок. Майор понятливо кивнул, приложил два пальца к краю шляпы и поскакал дальше в сопровождении моего конвоя, а я вместе с Вельяминовым без лишней помпы вернулся назад... Кстати, что-то я его не вижу.
— Где фон Визен?
— Не ведаем, государь, сегодня мы его еще не видели.
— Хм, а Панин?
— Да вон он, легок на помине.
— Куда его нечистый носил?
— Да какая-то замятня у Иноземной слободы ночью приключилась. По темному времени ничего не нашли, так он поутру туда сам и отправился.
— Какая еще, к папе римскому, замятня?
— Стреляли...
— Что?!
Тем временем подъехавший Панин соскочил с коня и, расталкивая собравшихся, подбежал ко мне. Сняв шапку, он низко поклонился и прохрипел что-то вроде:
— Дозволь слово молвить...
— Подойди, — велел я ротмистру и обернулся к стоящему рядом Вельяминову: — Дай напиться человеку.
Никита тут же отстегнул от пояса флягу и протянул ее запыленному Федьке. Драгун схватился за нее и жадно приложился к горлышку. Дождавшись, когда Панин утолит жажду, я коротко велел:
— Говори, только тихо.
— Беда, государь... — выдохнул он в ответ. — Нынче ночью какие-то воровские люди напали на фон Визена у самого Кукуя!
— Что за на хрен?!
— Ждали их. Везде веревки натянули, чтобы кони ноги в темноте переломали, да накинулись с разных сторон. Били из луков и самострелов, добивали топорами да рогатинами.
— А кто стрелял?
— Господин майор и его люди тоже не за печкой уродились. Дали отпор татям, только их слишком много было.
— А как же, мать их, дозоры конные?
— Хитры оказались разбойнички. Пока драгуны немецкие собрались и на место пришли, они уж и трупы сволокли в ближайший овраг, да там и бросили.
— Блин, у драгун что, глаз совсем нет?
— Так ночью же дело было, а следы читать и днем не всякий умеет.
— Так ты говоришь, нашел трупы?
— Да, в овраге. Я их достать велел да в слободу отвезти, а сам дальше искать принялся.
— Нашел?
— Нашел дом один в посаде. Там разбойнички своих мертвяков схоронить хотели, да не успели.
— Чей дом?
— Посадского человека Охрима Власьева.
— Это еще кто?
— Да так, купчишка мелкий...
— Взяли?
— А как же, — измученно улыбнулся Федька, — уж как он, анафема, лихо через заборы скакал, что твой козел, а все одно догнали!
— Допрашивали?
— Да когда же? — изумился ротмистр. — Только в наш приказ доставили.
— В ваш приказ?
— Ну не в Земский же! Тут оплошки совершить никак нельзя, я чаю, не каждый день на царя покушаются.
— Ополоумел — я-то тут при чем?..
— А ведь Федька верно толкует, — вмешался с хмурым видом Никита, — на тебя покушение было!
— И этот туда же... да с чего ты взял-то?
— Ну, сам посуди: с этим отрядом ты из кремля выехал?
— Я...
— То-то, что ты. Того, что Мелентий очнулся, никто не ведал, а уж паче того, не мог знать, что ты назад повернешь.
— Ну, допустим.
— А во что фон Визен был одет, помнишь?
— Да бог его знает, в камзол вроде...
— Такой же, как и на тебе был! Да к тому же и ростом и сложением он с тобой схож.
— Да он вдвое меня старше...
— А это в темноте не видно!
— Господин майор до последнего дрался, — вмешался Панин, — и лицо у него крепко побито было. Могли и не признать.
— Ладно. — Я задумался на секунду, затем тряхнул головой и начал громко раздавать распоряжения: — Господа начальные люди! Все знают, что им делать, а потому возвращайтесь в полки. Выступаем завтра поутру!
— Да ты что, государь, — попытался возразить Вельяминов, — надо же сыск учинить!
— К черту сыск! И без нас найдется кому учинить. Ты не забыл, о чем нам Мелентий рассказал?
— А если бунт случится, пока мы в походе?
— Это вряд ли. Они если и поднимутся, то только когда Владислав подойдет, а потому нельзя его к стенам подпускать.
— Да он, верно, Смоленск осаждает...
— Э нет, Никитушка, не угадал ты. Королевич к Москве пойдет, потому что знает, сукин сын, — ждут его здесь!
— Государь, — снова подал голос Федор, — а что с Охримом делать?
— Как что — пойдем поспрошаем доброго человека, как он дошел до жизни такой.
Пойманный Охрим Власьев сидел со связанными руками и ногами на полу в подвале сторожевой избы. Было довольно зябко, и разбойник изрядно продрог. Впрочем, дрожал тать не от холода, а от тревожных предчувствий. Когда распахнулись двери, он крепко зажмурился и принялся читать про себя молитву. Делать это вслух ему мешал кляп.
— Ну чего встали, заходите, — сказал я своим спутникам.
Отправляясь на допрос, я взял с собой Федьку, Анисима и Никиту Вельяминова, отправив остальных начальных людей к своим полкам. Поразмыслив, я пришел к выводу, что Панин был абсолютно прав, привезя злодея в приказ, а не на съезжую. Не факт, конечно, что в Земском приказе есть сообщники заговорщиков, но, как говорится, береженого Бог бережет, а небреженными из пушек на запад стреляют.
— Эй, служивые, — велел я стоящим у дверей стрельцам, — не пускать сюда никого!
Надо сказать, что, в отличие от одного из своих предшественников — царя Ивана, прозванного за жестокость Грозным, в пытках я разбирался довольно слабо. Обычно этим занимались специально обученные люди, а мне докладывались только результаты следствия. Но поскольку главные специалисты в этой области человеческих знаний служили в Земском приказе, нужно было обойтись без них. О том, что никто не знает, что делать, первым сообразил Пушкарев. Посмотрев, как мы топчемся и переглядываемся, он криво усмехнулся и взялся разводить огонь в небольшой печи, благо дров и бересты для растопки оказалось в достатке. Веселые языки пламени принялись с треском пожирать поленья, освещая при этом стены причудливыми отблесками. Панин, очевидно, бывавший по долгу службы в подобных местах и в силу этого имевший некоторое представление о процедуре, принялся перебирать цепи, висящие на каком-то странном приспособлении, оказавшемся дыбой. Никита тоже нашел себе дело и, скинув богатый кафтан, принялся с остервенением качать огромный мех, поднимая температуру в печи. Я же не нашел ничего лучшего, как взяться перебирать диковинные инструменты разложенные на стенных полках. Связанный Охрим наблюдал за нашими действиями с нескрываемым ужасом. Не будь его рот заткнут, он, вероятно, уже орал бы благим матом, но пока мог лишь отчаянно вращать глазами.
