— И полати широкие. Там и на десятерых места хватит! — Отлепился, наконец, от порога Лузга, кивнув на деревянный настил между огромной печкой и стеной, закреплённый почти под самым потолком.
Я, уже давно, расположившись у кем-то заботливо растопленной печки, особого восторга по поводу избушки не разделял. Хата как хата. Как мне кажется, я и получше видел. Нет, конечно, на фоне наших предыдущих ночлежек, тут царские хоромы и впервые появилась возможность нормально выспаться, не дрожа поутру от холода, да только мне тут переночевать всё равно не светило.
— Будет вам и снедь и вар, — Гонда, тяжело вздохнув, поднялся со скамейки и направился к выходу. — Я уговор помню, — повернулся он к нам у двери. — Подождите чутка. Я скоро обернусь. — И подтверждая мои опасения, добавил. — А почивать на полатях вы вдвоём будете, как яры какие-нибудь.
Мне осталось только вздохнуть, смиряясь с неизбежным.
— Вельд ты чего застыл? — Гонда тихонько, еле слышно, постучав в дверь, повернулся и хитро прищурившись, наклонился ко мне. — Иль боишься кое-кого?? Не боись, — он хлопнул меня по плечу. — У Ганьки подруга опытная. Где надо подскажет, где нужно научит!
Я хотел было ответить, но тут проскрипела дверь.
— Ты чтоль, Гонда? — Донёсся сквозь дверную щель женский голос.
— А что, кого-то другого ждала? — Тихо засмеялся, в ответ, мой друг. — Не дядьку ли Антипа? Он говорят, к тебе похаживает!
— Не твоего ума дело, кто ко мне заходит, — спокойно, без злобы, отрубила Ганька. — Чай не жена. — И, распахнув дверь пошире, скомандовала. — Ну, заходи, коль пришёл. И друг твой пусть заходит. — Добавила, мазнув по мне взглядом. — Чай не пёс, чтобы у дверей жаться.
Гонда скользнул внутрь. Чуть помедлив, не услышав ничего подозрительного, вошёл и я. Протиснулся мимо, и не подумавшей посторонится, хмыкнувшей Ганьки и, напрягая зрение, осмотрел тускло освещённую комнату.
В первую очередь, в глаза бросился небольшой грубо сколоченный стол. Оно и понятно. Ведь именно на нём коптила толстая, как-то чудно скрюченная, свеча, освещая разложенную немудрёную снедь. За ним вольготно расположился Гонда, уже чем-то аппетитно хрустя и блаженно улыбаясь. Слева, серым смазанным пятном, стояла уже привычная печь, рядом, нависали полати, справа, возле оконца, чернела крышка сундука. Если и было в комнате ещё что-то, то оно надёжно таилось по тёмным углам, сливаясь с фоном. Во всяком случае, толпы мужиков с верёвками и цепями, которых я подспудно боялся увидеть, спрятаться там не могло. От сердца немного отлегло.
— Ты чего опять встал? — Мягко подтолкнула меня сзади Ганька. — Засмущался, что ли? Так вон, с охламона пример бери. Ещё войти толком не успел, а уже лопает за семерых.
— Оголодал малёха, — ничуть не смущаясь, прочавкал Гонда и потянувшись к глиняной бутыли, добавил. — Ты дружка моего не обижай. У него энто дело в первый раз будет. И Нинке скажи, чтоб поласковей была. — Он недоумённо огляделся вокруг и спросил. — А где она кстати? И кружки только две на столе стоит.
— Будет ему Нинка, — Ганька слегка прижалась ко мне и, ласково потрепав за волосы, ещё раз подтолкнула в комнату. — Садись вон к столу. Поешь пока. — И повернувшись к Гонде, ответила. — С Нинкой я договорилась. А тока уверенности не было, что ты не один придёшь. Вы же все напуганные там. А Нинку позвать недолго. Ты же знаешь, она по соседству живёт.
Я сел на узенькую скособоченную лавочку, взглянул на весело скалящегося Гонду, ласково, с какой-то жалостью, смотрящую Ганьку и почувствовал, что меня начинает отпускать. Слишком велико было напряжение последних дней, подспудно не давая расслабится. Слишком велик страх, снова оказаться в подвале, с цепью на ноге и пониманием полной безвыходности своего положения. Это ведь чудо, что Гонта меня тогда выручил. А чудес, как известно, не бывает. Вот и получается, что я дважды обязан этому худенькому весёлому парнишке: за то, что в подвале не бросил, и за столик этот, пусть скудно накрытый и со свечкой коптящей, вместо яркого светоча, но зато впервые дающий почувствовать себя в безопасности. Человеком себя почувствовать, а не зверем загнанным. От избытка чувств защемило в груди. К глазам подступили слёзы. Чувствуя, что сейчас могу разрыдаться, я закусил губу и потянулся к грубо нарезанным кускам сала.
— Ну чего уставился? — Вызверилась на Гонду Ганька. — Не видишь, тяжко ему. Вару давай наливай. С него быстро отпустит. — И, грустно посмотрев на меня, покачала головой. — Молоденький какой. Жалко прям! Как кличут то хоть тебя?
— Вельдом меня зовут, — сквозь зубы процедил я и, сгорая от злости и стыда за себя, залпом выпил поднесённую Гонтой кружку. Сопли он, видишь ли, распускать надумал! Тряпка!
Напиток был не менее противный, чем тот, которым нас Никодим потчевал, но дело своё знал. Сначала полыхнуло в горле, заставив, судорожно потянутся к закуске, затем раскалённой лавой ухнуло в желудок и наконец, тёплой волной, разошлось по всему телу. На душе сразу стало легче и спокойнее. Оно и правильно. Все проблемы будут завтра, а сегодня мы просто отдыхаем.
— Что друже, полегчало? — Засмеялся Гонда, вновь наполняя мою кружку. — Лучше Антипа в деревне никто вар не делает!
— Жалко-то как, — вновь покачала головой Ганька. — Вот ведь доля нелегкая досталась!
— Ты лучше меня пожалей! — Приобнял её, смеясь Гонда. — А его Нинка жалеть будет. Чего расселась то? Давай, зови соседку свою.
Ганька вышла, тихонечко скрипнув дверью.
— Давай ещё выпьем, друже, — поднял кружку Гонда. — Нынче до утра гуляем. — И задумчиво добавил. — Когда ещё доведётся за таким столом посидеть, да баб потискать? Только Трое знают.
Мы выпили. Стало совсем хорошо. Напряжение последних дней пропало без следа. Моё нынешнее незавидное положение и более чем мрачное будущее, всё это отошло на второй план, стало каким-то далёким, незначительным. Мне стало спокойно и даже чуточку весело.
— Ты в школе за меня держись, — прочавкал Гонда, энергично обгладывая куриную ножку, — а то пропадёшь. Наивный ты и доверчивый. А тут никому верить нельзя! За шмат сала лучший друг продать может!
— И ты, значит, продать можешь? — Улыбнулся я, хлопнув ладонью по столу. — Ну, за куриную ножку, например?
— А то, — согласился со мной Гонда. Он задумчиво повертел в руке куриную кость и, решительно сунув в рот, громко захрустел. — Хотя нет, — покачал он головой. — Маловато будет. А вот за целую курицу продам с потрохами!
Мы весело засмеялись, выпили по третьей, и плотно это дело закусили. Я удовлетворённо икнул и, потянувшись к несуществующей пуговице на рубашке, прислонился спиной к стене.
— Душновато что-то здесь, — тяжело дыша, заметил я. — И в сон потянуло.
— Так это с голодухи, — лениво заметил Гонда, ковыряясь в зубах. — Наелся с непривычки до отвалу, вот еда и тянет. Может, ещё выпьем? — Он потянулся к бутыли. — Сразу отпустит.
— Да нет, — с трудом отмахнулся я. — И так голову кружит. И сил нет никаких.
— Ты смотри, — засмеялся мой друг, грохнув кулаком по столу. — Перед Нинкой не опозорься! — И подмигнул, перевалившись ко мне через стол. — Она баба сочная. Ей много надо!
— Да ну тебя, — почему то смутился я и, решив перевести разговор на другую тему, спросил. — А откуда столько закуски на столе? И свечка вон, тоже, небось, денег стоит. Ты же говорил, вдовы небогато живут?
— Так оно и есть, — согласно кивнул Гонда. — Ганька концы с концами еле сводит. Да только это не её снедь. Ей это тоже в диковинку будет. Дядька Антип расстарался. Чай не чужой я ему.
— Хорошие у тебя родичи, — проникся я, — хлебосольные. И город рядом. Глядишь, и встретитесь ещё.
— Да нет у меня больше родичей, — разом посмурнел Гонда. — Умру я для них скоро. Как только инициацию пройдём, так и умру. Так что это считай, — мой друг потряс надкушенным огурцом и бросил его обратно на стол. — Дядька Антип поминки по мне справляет. Один теперь! — пригорюнился Гонта.
— Не один, — горячо возразил ему я. — Я того, что ты меня из подвала вытянул, вовек не забуду! И тебя за друга считаю. И хоть ты и говоришь, что здесь верить никому нельзя, на меня можешь положиться. Ни в жизнь не предам и не брошу!
Я потянулся к Гонде, собираясь приобнять, не смог подняться и бессильно откинулся к стене. Что же такое то? Видать лишнего мы с Гонтой приняли. Хотя по нему не скажешь — сидит, улыбается.
— Что друже, — наклонился он ко мне, — совсем разморило? — И озорно подмигнув, засмеялся. — Ничё. Сейчас Нинка придёт, расшевелит! — Гонда неспешно наклонился к столу, булькнул вару в кружку, выпил, смачно хрустнул недоеденным огурцом и задорно крикнул. — Нинка, заходи!
В скрипнувшую дверь протиснулся староста и двое рослых плечистых мужиков.
— Чего скалишься, обормот? — Зло процедил Антип, недобро поглядывая на Гонду. — Сейчас вот отметелим тебя с мужиками, будет тебе Нинка!
— Так я же шуткуя, дядька Антип. — Вмиг посерьезнел Гонда.
— Вот и мы сейчас пошуткуем, рёбра тебе, пересчитывая! — Недобро улыбнулся староста. — Чего так рано Ганьку прислал? Я что, полночи возле дома ждать должен?
Один из деревенских амбалов, маячивших за его спиной, демонстративно засучил рукава, зловеще ухмыляясь.
— Так она же вот этого жалеть удумала, — кивнул на меня Гонда. Весёлость его как рукой сняло. — Боялся, как бы лишнего чего не взболтнула. Лови его потом, по всей деревни! — И, поклонившись старосте, покаялся. — Прости дядька Антип. Вару перебрал, вот и сболтнул не подумав.
— Мой вар пьёт, моей снедью давится и меня же хает, — покачал головой Антип, немного поостыв. — Ладно. Трое с тобой! Как ушлёпком станешь, из тебя быстро эту дурь выбьют. — И, повернувшись ко мне, ласково добавил. — Ну вот, совсем сомлел. Оно и к лучшему. Ни тебе криков, ни сутолоки бестолковой. Сейчас в подвальчик спустимся и почивать! — И потрепал меня по щеке, сволочь.
В отчаянии, я рванулся, в тщетной надежде прорваться к двери. Вернее, попробовал рвануться. На самом деле, сил хватило лишь на то, чтобы чуть приподняться из-за стола и тут же, тяжело дыша, опустится обратно.
Гонда! Гад! Явно что-то в вар подсыпал! И когда успел только! Вместе же пили!
— Иуда! — Из последних сил повернувшись к бывшему другу, процедил я. Слова давались с трудом. Люди и вещи, сорвавшись со своих мест, закрутились вокруг в бешеном хороводе. — Что же ты делаешь!
И наступила тьма.
* * *
Резкий холод, стремительно растекаясь по лицу, заставил очнуться, вырвав из пучины беспамятства. Я шумно вздохнул, закашлявшись и, машинально поднёс руки к лицу, стирая с него остатки воды.
— Ну что? Очухался? Вот и хорошо. А то мне недосуг ждать. Рассвет скоро. В дорогу сбираться пора.
Спокойный, я бы даже сказал доброжелательный голос Гонды, привёл меня окончательно в чувство. Я ещё раз тщательно протёр глаза и огляделся. Собственно говоря, смотреть то, особенно, было не на что. Точно в таком же подполье, я уже сидел недавно, вместе с двумя магами. Разве только, что светоча не было. И всё тонуло в полумраке, едва рассеиваемым тусклым светом сумеречницы. Думается, такие домишки, со специальным помещением для особо дорогих гостей, в каждой деревушке найти можно. А вдруг пригодятся? Гостеприимный здесь народ, даже душевный, я бы сказал. Гонда, между тем, прижимая кружку к груди, с интересом рассматривал меня, отступив на пару шагов назад. Его лицо, почти неразличимое в этом полумраке, выглядело зловещим, не обещая мне ничего хорошего.
— И чего ты пришёл? На дело своих рук полюбоваться? — Начала волной подниматься ненависть. — Ну, так любуйся, иуда! Предатель паршивый! А я, идиот, тебе как самому себе доверял!
— И зря. — Гонда был само спокойствие. — Я же тебе, дурачку, объяснял, что здесь никому верить нельзя. Да видно без толку всё. Так блаженным и сдохнешь. А зачем пришёл? — Он сделал вид, что задумался, словно и сам не знал ответа на заданный вопрос и затем, сокрушённо всплескнув руками, признался. — Так попрощаться пришёл. Привык я к тебе за эти дни, как не странно. Не поверишь, даже немного жалко тебя стало. Непривычно даже как-то.
— Ничего. Не переживай. Это только в первый раз предавать непривычно. Потом всё как по маслу пойдёт.
— Да что ты заладил: предатель, предатель! — Гонда, не спеша, прошествовал к кадке с водой и положил рядом с ней кружку. — Ты мне что, родич что ли, чтоб тебя предавать? Я тебя меньше седмицы знаю. И ты мне никто! Вижу, к нам дурак прибился с мозгами набекрень, а у меня уговор уже с дядькой Антипом был. Он когда мне стигму надевали, к нам через реку переправился. Вот и сговорились. Я ему, на обратном пути, если получится, одного из своих подорожников на руки сдаю, а мне за это весь год учебы из деревни гостинцы идти будут. Чай город то рядом. Три дня пути всего осталось.
— Так ты что, поэтому меня и спасал? — Догадася. — Чтобы, значит, товар в целости довезти?
— А то, — хохотнул Гонда. — Ох, и доставил ты мне мороки. Одно хорошо. Доверять мне начал и сюда сам, без звука, со мной пошёл. Так что оно того стоило. А то бают, что в школе мажеской ученики от голода пухнут. А мне это не грозит, теперича. Правда с Марком и Лузгой придётся, немного поделится. Чтоб Лишний забрал этого Силантия, с его доносом! Ну да ладно. Мне и так неплохо будет!
— Так вот почему они помогли тогда! — Меня начало трясти от возмущения и злобы.
— А ты что думал, по доброте душевной? И тогда, и опосля, они за прибыток расстарались. За долю небольшую. Тем паче, что и риску почти никакого не было. Вот из подполья тебя помочь вынуть, они уже отказались. Пришлось мне одному рисковать. Очень уж барыш терять неохота было.
— Сука ты!
Бешенство внезапно накрыло меня с головой, бросив тело в сторону негодяя. Я уже с упоением протягивал руки к его горлу, предвкушая, как буду рвать гада, на части, как резкий рывок за ногу, бросил меня вниз, впечатав в каменный пол. Я с чувством выругался, сплёвывая кровавую слюну. Вот ведь! Если б руки вовремя вперёд выкинуть не успел, сейчас бы всё лицо всмятку было. И так неплохо приложился!
— Ну, кто же так дёргается то, а?! — С деланным сочувствием запричитал Гонда. — Цепь то, тебе на ноге, я дядьку Антипа укоротить попросил. Тут спокойно надо себя вести. Без суеты. А ты? Эх! Иди, умойся вон. Только в кадку кровушку не напускай. Тебе её ещё три дня пить, пока стигма не побелеет. Новую, навряд ли, принесут.
Я с трудом поднялся, зажимая руками лицо. Боль постепенно усиливалась, заполняя собой всё вокруг и мешая здраво мыслить.
— Я поучить тебя малёха хотел, на дорожку, — задумчиво признался, между тем, Гонда. — За все хлопоты мои, значитса, поквитаться. Ну да Трое с тобой. Старики бают, убогих обижать грешно. Прощай. Боле, навряд ли, свидимся.
Раздался скрип ступенек, хлопнул люк, и подполье погрузилось в полный мрак. Не менее мрачно было у меня на душе. Такую смесь обиды, горького разочарования и отчаяния, я ещё никогда не испытывал. Всё было кончено. А ведь я уже было начал, как-то вживаться в этот мир. Появилась цель — стать магом, друг, который не только спину прикроет, но и в любой беде не бросит, надежда — маги разные бывают. Может мне адептом земли быть суждено? В общем, будущее перестало казаться таким уж безнадёжным и беспросветным. И вот, всё это рухнуло в одночасье. Меня уже не страшило предстоящее наказание и скорая смерть, в развалинах таинственного проклятого города. Я и сам не хотел жить в этом мире, целиком состоявшем изо лжи, ненависти и предательства. Смерть, я призываю тебя! Ты более милосердна, чем эти люди!
