Потом раздался ликующий вопль:
— Я всё! — И уточнение, потише: — И пол я тоже помыл.
— Весь?
— Почти.
— Ну вот и хорошо, теперь одевайся.
После некоторого перерыва Чудовище тревожно спросил:
— А можно я изменю алгоритм?
— Что случилось?
— Я не знаю, как это надевать.
Что бы это значило? Помолчав, я спросила:
— Это относится к штанам?
— Нет, штаны я уже надел.
— Тогда я зайду.
Я примерилась, прыгнула на ручку — и дверь отворилась.
Как я и ожидала, половина кухни была залита водой. Чудовище стоял босыми ногами в луже, голый по пояс, и прижимал к груди какую-то тряпку.
— Вот, — сказал он и протянул тряпку мне. По-моему, вместо рубашки он взял то ли наволочку, то ли что ещё, но мне тут же стало глубоко безразлично, что именно.
— Стой! — сказала я внезапно севшим голосом. — Опусти руки и стой спокойно.
Чудовище повиновался.
Я первый раз видела его без рубашки... и с чистым, без шерсти, лицом, но не лицо приковало моё внимание.
На груди Чудовища слабо светились красные чёрточки и точки. Контуры, образованные ими, виднелись нечётко, но было заметно, что это круг и какой-то сложный узор, вписанный в него.
Не хотелось верить, но я, кажется, знала что это.
Я прыгнула на стол и пристально вгляделась.
Узор внутри круга образовался из нескольких пентаграмм, искусно переплетённых друг с другом. От родителей я знала, что красная светящаяся пентаграмма на груди — отличительная особенность обитателей Адских областей. Но не всех, а только тех, чей род с давних времён был особенно успешен в магии. Знак наследовался по крови из поколения в поколение, его обладатели фактически являлись уже не совсем людьми. Их называли демонами, и это было не совсем гиперболой.
Даже одиночная красная пентаграмма свидетельствовала о высоком уровне её владельца. И чем больше пентаграмм было вписано в круг, тем сильнее был демон.
На груди Чудовища пунктирные линии сплетались в клубок.
Настала моя очередь говорить "ой".
— Я умру? — спросил Чудовище, по-своему истолковавший моё оцепенение, отвисшую челюсть и вытаращенные глаза.
Сглотнув слюну, я задумчиво ответила:
— Ты-то вряд ли...
10
Весь вечер я была тиха и рассеянна.
Чудовище, сделав правильные выводы из истории про Герасима, скрутил из конфетной бумажки бантик, привязал его к верёвочке и начал приглашающе водить игрушкой по полу.
Но мне было не до игры. В голове прокручивалось всё известное о существах, именуемых демонами. Потому как не исключено, что я тут собираюсь обучать стирке хозяйственным мылом жестокого маньяка, серийного убийцу или ещё кого-то в этом роде.
Знала я до обидного мало, основные сведения были почерпнуты из школьного фольклора, причём вся информация сводилась к банальным страшилкам. Припомнилось, например, утверждение Кольки Малыгина, что такие популярные книжно-киношные персонажи, как вампиры, существуют на самом деле и что они — очень даже реальные граждане Адской Конфедерации, прорвавшиеся сквозь заградительные кордоны Империи в поисках свежей кровушки. Только кровопийство для них не являлось физиологической надобностью, а было жестоким развлечением, чем-то вроде выезда на сафари. И якобы эти сведения Кольке под большим секретом сообщил дядя-пограничник, несколько лет назад заезжавший в Оленегорск на побывку — повидать сестру, Колькину мать, и порыбачить на Имангре. Самое интересное, что дядя-пограничник действительно имелся и действительно приезжал в Оленегорск. Я сама видела его возле Колькиного дома, когда он, вернувшись с рыбалки, выгружал из багажника своей машины ведро с пятнистыми хариусами.
Я взглянула на Чудовище. Тот дёргал за верёвочку, заставляя фантик плясать, было похоже, что он увлёкся этим занятием больше меня.
Вампир с верёвочкой?
Прежняя я беззаботно сказала бы "да не может быть". А нынешняя думала — "почему бы и нет". Урок, преподанный Мартином, не забылся. Всё, что кажется понятным, безопасным, незыблемым, может оказаться миражом.
Вот сейчас Чудовище играет с фантиком, а завтра накинется на меня с выдвинутыми клыками.
А может, и не накинется.
Ещё я припомнила, как однажды словила обрывок застольной беседы, где отец иронически, но в то же время с оттенком некоторого уважения, бросил про демонов — "сложные ребята, непростые такие". Но это был субботний вечер, родители разрешили мне остаться с ночёвкой в гостях у Марины, и я просто пробегала мимо с пижамой в руках. Тогда я вскользь отметила, что в переводе с папиного языка это означало, что поступки демонов не поддаются примитивному делению на чёрное и белое. Поскольку в тот момент мне было не до взрослых разговоров, я с лёгкостью выкинула ненужную информацию из головы и ускакала собираться дальше.
А теперь спрашивать было некого, мне предстояло разбираться самой.
Впрочем, некоторые выводы лежали на поверхности: демоны безусловно обладали могуществом, а этот фактор может испортить характер кому угодно. Не про демонов ли было сказано — власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно?
Остальное лежало в области гадания на кофейной гуще.
Если, к примеру, допустить, что на Чудовище наложили заклинание инверсии, то можно прикинуть, каким он был раньше. Когда мы встретились, Чудовище произвёл на меня впечатление существа безобразного и туповатого, но позже выяснилось, что он покладист, заботлив, простосердечен в лучшем смысле этого слова.
Вырисовывалась безрадостная картина. Вполне возможно, впереди меня ждало знакомство с хитрой вредной эгоистичной бездушной скотиной. Скотина будет злобно хохотать и гоняться за мной с бензопилой, найденной в кладовке (в этой кладовке порой обнаруживались самые неожиданные предметы, не удивилась бы, если там нашлась бы и хоккейная маска).
Чудовище заметил мою отрешённость.
— Не хочешь играть? Ты грустная. Думаешь о плохом?
Попробовать поговорить, что ли? Вроде бы его разум уже достиг того уровня, когда можно обсуждать вещи посложнее, чем мытьё рук перед едой.
— Я думаю о тебе.
Он помрачнел, скомкал в кулаке фантик с верёвочкой и присел на стул. Взглядом Чудовище упёрся в пол.
— И что ты думаешь? — спросил он несчастным голосом. — Я плохой?
Жалость коснулась моего сердца. Неизвестность страшила не только меня. А Чудовище так эмоционально на всё реагировал... Может быть, ему ещё страшнее, чем мне.
Ох, что же нас ждёт?
Я подошла и, встав на задние лапы, потрогала его за колено. Чудовище подхватил меня и прижал к груди. Я обняла его за шею и вдохнула знакомый полынный запах.
— Пока нет. Но можешь им стать.
— Но ведь могу и не стать?
— Не знаю. Правда не знаю, что случится, когда ты выздоровеешь. Может так выйти, что ты станешь относиться ко мне... не очень хорошо.
Я почувствовала, как он замер.
Чудовище порывисто выпрямился и поставил меня рядом на комод, чтобы можно было смотреть мне в глаза. Некоторое время он подбирал слова и, наконец, выговорил:
— К тебе? Плохо относиться? Как можно к тебе плохо относиться? Я никого красивее и умнее не видел!
Много ты видел... Я не могла не улыбнуться... смешной такой... Мне, конечно, понравилось наивное замечание Чудовища о моей несравненной красоте и потрясающем уме, тем более, что это было сказано от души, но расслабляться не стоило.
— Давай сделаем так. Если ты вдруг почувствуешь что-то странное по отношению ко мне — скажи об этом сразу же.
Чудовище пожал плечами.
— Я могу прямо сейчас сказать. Я всегда чувствую странное, когда смотрю на тебя. Вот здесь. — И он прижал ладонь к левой половине груди.
Не сразу я нашлась, что ответить. Сначала я зажмурилась и потёрлась щекой об его плечо. Потом пояснила:
— Имелось в виду, если ты вдруг начнёшь думать обо мне плохо — тогда скажи.
Чудовище смотрел всё так же недоверчиво.
— Но я никогда не буду думать о тебе плохо.
— Ну, или вдруг тебе захочется сделать что-то странное... э-э-э... например, выпить моей кровушки... ну так... внезапно...
Прозвучало глупо. Очень глупо.
— Чего-о-о? — как-то очень по-человечески протянул Чудовище. У него даже голос изменился, стал ниже.
— Ну, я и говорю — что-то странное...
— А чего ещё странного мне может захотеться? — Это было произнесено тем же незнакомым баритоном, и звучало отнюдь не наивно, а скорее с насмешкой.
Как же быстро-то он прошёл путь от смеха до иронии...
Ладно, во всяком случае, попытка сделана. Может, где-то и отложится.
Я бодро сказала:
— Не буду перечислять — странностям нет предела. Где мой фантик с верёвочкой? Давай играть.
Чудовище разжал кулак. На ладони у него лежала горстка пепла.
Вот так. А я-то думала, у нас ещё есть время...
— Это он сам, — заторможено сказал Чудовище, разглядывая пепел.
Угу. Сам. Поздравляю, Даня, ты живёшь в одном доме с эмоционально нестабильным пирокинетиком.
Я заглянула ему в глаза и мягко сказала:
— Нет, не сам. Ты расстроился и сжёг мою игрушку. Я знаю, что ты не нарочно, но постарайся больше так не делать. Так можно и без дома остаться — загорится что-нибудь, и начнётся пожар. Не стоит в студёную зимнюю пору — помнишь? — оставаться без дома. Замёрзнем.
— Я постараюсь. Но это не я.
— Это ты, и чем скорей ты это признаешь, тем безопаснее всем будет.
— Это не я, — упрямо сказал Чудовище. — Не хочу больше меняться. Не хочу быть умным. Не хочу ничего жечь. Что для этого надо делать?
Или не делать.
Не надо бродить ночами по чёрной степи, и не надо связывать красные нити. Теперь, когда на груди Чудовища обнаружилась пентаграмма, мои странные ночные занятия определённо обрели смысл — это было лечение. Я поднимала из руин разум Чудовища, воссоздавала его прежний облик, возрождала его магию.
Как ни дика была эта идея, но, видимо, так получилось, что невероятным образом я стала для Чудовища кем-то вроде фамильяра, а фамильяры, как известно, могут взаимодействовать с хозяевами на разнообразнейших уровнях, включая самые тонкие.
Следом за этим соображением возникло следующее: процесс можно запустить и в обратном направлении. Если начать снова рвать связи, очень скоро Чудовище превратится в безобразное, но милое и доброе домашнее животное. Весьма управляемое домашнее животное.
Осознав, о чём думаю, я содрогнулась. Вот уж не знала, что в моей голове могут родиться такие дрянные мысли. Да уж... Никто не может говорить, что знает самого себя, пока жизнь не загонит в угол.
Порвать связанные нити...
Это ведь будет похоже на лоботомию.
Никто не заслуживал такого. Хотя некоторым так не казалось — кто-то же запер здесь Чудовище, разрушив его личность, перекрыв доступ к суперспособностям. Чем был этот жестокий акт? Справедливым возмездием? Интригой равного?
Но я... Я закончу свою работу, и пусть будет, что будет.
— Назад дороги нет, ничего нельзя сделать, — сказала я Чудовищу. Это было не совсем ложью, мы должны были двигаться дальше. — Ты будешь меняться. Просто постарайся держать под контролем свои мысли и поступки. Следи за собой, будь осторожен.
Чудовище пожаловался:
— Я боюсь.
Как я его понимала!
— Я тоже боюсь. Но кто не рискует, тот не пьёт шампанское.
— Шампанское? Это что?
— Это что-то вроде сладкого пива. Не совсем, но примерно.
Чудовище подумал и с чувством сказал:
— Гадость! А давай не будем рисковать, чтобы не пить шампанское?
Я засмеялась.
— Если что, от шампанского я тебя избавлю, отдашь свою порцию мне. А теперь сделай мне новую игрушку, давай поиграем.
И мы поиграли.
Хороший был вечер.
А на ночь глядя я устроилась на груди Чудовища и своими словами пересказала ему "Руслана и Людмилу". Перед тем как приступить к рассказу, я торжественно поклялась Александру Сергеевичу, что у Руслана не будет рогов, у Черномора — золотых кудрей, а у Людмилы — больших чёрных ушей.
Чудовище тоже стал тих, задумчив и, против обыкновения, почти не перебивал меня.
Мне казалось, что больше всего ему понравится говорящая голова. Но когда я закончила, он заговорил не про голову.
— Кошка Мяу-Мяу... это ты ведь тогда про себя рассказывала.
— Да. Но только никакой Герасим мне на помощь не пришёл.
После паузы он спросил:
— И что с тобой случилось?
Я тоже помолчала, потом проглотила комок, подступивший к горлу, и сказала:
— Они утопили меня в проруби. Вроде того.
Чудовище обдумал мою фразу, закинул руки за голову, потянулся и мечтательно произнёс своим новым низким баритоном:
— А я не стал бы закидывать этих магов на Луну. Для начала я снял бы с них кожу... медленно... очень медленно... узкими полосочками...
От незнакомого голоса, нет, вернее от незнакомого тона, которым произносились ужасные слова, шерсть на моей спине встала дыбом.
— Перестань!
— Чудовище запнулся, потом сказал в своей обычной манере:
— Не волнуйся, всё под контролем, ничего не изменилось, я сложил бы все эти полосочки к твоим ногам.
Наверное, именно в таких случаях люди не знают, смеяться им или плакать.
— Не надо мне таких полосочек!
— А что надо?
Чудовище смотрел на меня внимательно, было похоже, что вопрос он задал всерьёз.
Сначала у меня был один ответ.
Потом другой.
Через секунду — третий.
На самом деле, я до сих пор не задумывалась о достойной каре для Мартина и ведьм, уж больно далеко до этого было. Я только знала, что не хочу их больше видеть — никогда в жизни и никогда в смерти. Но вот теперь, в свете открывшихся обстоятельств, когда об этой каре меня расспрашивал тот, кто потенциально может её свершить...
— Я ещё не решила. Но я совершенно точно против полосочек из кожи.
— Ты добрая, — сказал Чудовище с некоторым сожалением.
— Не знаю. Просто мне этого не надо — и всё.
На том мы и расстались. Я отправилась в чёрную степь, а где оказывался Чудовище после того, как засыпал, мне было неизвестно. Он никогда не рассказывал, снятся ли ему сны, а я не догадалась спросить.
Едва я очутилась в заветном месте, то сразу же увидела, что некоторые изменения происходили и в моё отсутствие. По сравнению с прошлой ночью, огоньков стало неизмеримо больше. Степь уже не была чёрной — от множества огненных линий, тянувшихся в разных направлениях до самого горизонта, пространство озарялось розовато-оранжевым светом, и отражение этого света рождало лиловые переливы на тёмном, словно предгрозовом небе.
Наверное, это Чудовище, оторвав себе рог, ускорил ход метаморфоз.
Скорость изменений меня смутила. Вместо того, чтобы рьяно приняться за привычное занятие, я, раздвинув ковыль, опустилась на землю — в промежуток между двумя световыми нитями, потом плавно откинулась на спину, вытянула руки вдоль тела. От земли исходило сухое тепло — будто пока я бодрствовала, здесь тоже был день, и горячее южное солнце нагрело поверхность... Земляной запах так славно смешивался с другим — душистым, травянистым... Мёртвой тишины, как прежде, больше не существовало — воздух был наполнен слабым потрескиванием, словно где-то рядом в костре сгорали осиновые поленья.
