Неужели... Неужели тонкая зацепка — существование Башни Тайны в Мире Снов — это всего лишь ее выдумка? Там, в мороке, все казалось таким настоящим, таким действительным... Насколько оно настоящее на самом деле? Может, эта башня — лишь проекция ее желания узнать больше о гильдии пророков?..
Никс стало холодно. Она встрепенулась, вытаскивая себя из воспоминаний о сне, который только что прошел.
Белые стены, в окне — тусклая заплатка неба, цветы на тумбочке полевые какие-то... Голубая краска на стенах без единой трещинки. Больничная палата? Но почему здесь так уютно?.. И пахнет... пахнет травяным чаем на молоке, а не лекарствами.
О, а вот кое-чего важного она сразу-то и не заметила, хотя, казалось бы.
На расстоянии вытянутой руки — чья-то макушка. Юноша зачем-то уснул в неудобной позе, сидя, прислонившись спиной к ее постели. Его волосы выкрашены в ярко-зеленый, но вот уже отрастают, поэтому видно темно-русые корни. В ушах у него красные металлические серьги, блестят. И Никс его знает, определенно знает, но вот имя выскочило из головы и никак не раскроется, никак не проявится.
Словно память о Мире Снов заслонила собой память о настоящем.
Никс протянула руку и коснулась его зеленых волос. Он вздрогнул, почувствовав прикосновение, распахнул глаза, обернулся к ней.
— Ух... Никс!
Его обветренные губы растянулись в широкой улыбке, а карие глаза засияли.
— Как ты? — он сел поудобнее, опираясь теперь локтями на край кровати. — Ты проснулась! Принести чего-нибудь? Пить хочешь? Мы тут все... То есть я... в общем, ты нас напугала изрядно!..
— А что? Что, вообще, было? Со мной...
Да как же тебя зовут, бойкий ты, восторженный человечек? Вспомнись же, ну пожалуйста.
— Ты не помнишь?
Ничего не помню, но тебе не скажу. Потому что тебя не помню тоже, хотя знаю, что ты — не чужой.
— В моей голове все как-то перемешалось, как в миксере, — произнесла Никс вслух. — И пляшет... Я помню только башню... и Фантасубвеструм... И Керри. Да... И то, что мы не успели сделать то, что нужно. Я не успела пройти лезвийный мост. И, кажется, я потеряла его крыло. Пепельные гиены сожрали его... как ту черную маску.
Зеленоволосый взял ее за руку, за запястье. Тиха. Тихомир Одиш, брат Аристарха Одиша, водит минивэн, что-то скрывает, носит серый пуловер и широкие брюки, хотя мог бы носить и узкие — ему бы пошло. Он кажется умным, если с ним наедине, и кажется странным, если есть кто-то еще. Он очень легко поддерживает словесные игры и готов выступить в роли глупца, если его не хватает для того, чтобы шутка удалась. Он запросто загорает, но его нос все равно шелушится — самую малость. Пальцы у него сухие и теплые, крупные, немного шершавые. Да. Это Тихомир Одиш.
Никс смотрела на него, оглушенная всколыхнувшейся, ожившей памятью, а Тиха не отводил глаз, держал ее руку ласково, и говорил, улыбаясь:
— Звучит, конечно, как бред, но это нормально, ты ведь только проснулась, — он сжал ее пальцы крепче. — А мы тут уже такого понапридумывали! Что надо на север идти, чинить какое-то зеркало, и вообще... Предков твоих позвали с континента, чтоб было, кому за тобой приглядывать. А я тут, пока ждал, уснул. Я даже не думал, что...
— Предков, говоришь, — протянула Никс, осознав масштабы произошедшего. — Наверное, ты имел в виду опекуна.
— Точно.
— Это вы зря... наверное. Наверное, зря.
— Да все равно, — сказал Тиха, склоняясь к белым простыням и целуя Никс в ладошку. — Я все равно жутко рад, что ты проснулась. Не потому, что идти никуда не пришлось, не подумай, а просто потому, что...
— Тиха, — она произнесла его имя шепотом, на выдохе. Сердце вдруг застучало где-то в ушах. — Т-тебе не кажется, что такого рода вещи не стоит... не стоит делать... хм, видишь ли, я думала, что такого рода вещи... начинаются как-то иначе, что ли.
Он улыбнулся, не размыкая губ, опустил взгляд и снова поцеловал ее в ладонь, на этот раз чуть дольше, чем следовало бы, оставив на коже крохотный влажный отпечаток.
— Да я бы и рад начать как следует, но получилось вот так, — он взглянул ей в глаза. — Но разве ж это что-нибудь меняет.
Никс в момент стало жарко и душно, и она физически ощутила, что стремительно краснеет. С чего бы? — казалось бы! — а вот. Локти дрогнули и вся сила из рук куда-то делась. Ее ладонь безвольно выскользнула из пальцев Тихомира.
Никс опустила голову так, чтобы волосы по возможности прикрыли лицо.
Хотелось куда-нибудь срочно деться.
Хоть бы обратно в сон провалиться!
Нет же.
Реальность оказалась не без характера, и просто так прогибаться не стала.
— Я позову врача, — проговорил Тиха, поднимаясь. — И... извини, если что. Я просто... обрадовался очень. Скоро вернусь.
Я оставил Берсу сторожить вещи у запертой Тихиной машины, а сам отправился внутрь лечебницы, чтобы, собственно, призвать владельца транспортного средства наружу. Звонить ему мне как-то в голову не пришло. Я был уверен, что Тиха в палате, на посту, как штык.
Ан нет. Дверца скрипнула, открываясь, шторы всколыхнулись — и медсестра со шваброй обернулась ко мне, глядя устало и безрадостно.
— Посторонние, на выход. Уборка.
Час от часу не легче.
— Вы не подскажете, куда перевели...
— В регистратуру, — ответствовала печальная женщина.
Я, чуя неладное, отправился, куда послали — на первый этаж, стучаться в маленькое зарешеченное окошко.
Работница регистратуры обрадовала меня пуще уборщицы, заявив, что пациентку из заявленной палаты выписали несколько часов назад, а больше информации она мне изложить не может, мол, по правилам не положено.
Смутное беспокойство, начавшее копошиться где-то на задворках разума еще когда я заглядывал в пустую палату, усилилось. Я направился на выход, выбивая каблуками дробь по скрипучему больничному паркету.
Солнцу хватило тех десяти минут, что я был в лечебнице, чтобы нырнуть за гнутый хребет старой горы на западе, и сумерки загустели, словно сироп. Я снял очки и сунул их в тряпичный чехол, а затем в карман. Все равно при таком освещении от них никакого проку.
— Рейни! — издалека окликнула меня Берса. — Где Тихомира забыл?
Я подошел к ней, к машине, к двум плотно утрамбованным походным рюкзакам с пожитками — моим и ее.
— Николу выписали несколько часов назад.
Берса подобралась, даже от пыльного бока минивэна отлипла.
— Что? Бродяжке звонил?
— Нет.
— Звони!
— Погоди, дай подумать. Машину бы Тиха не бросил. Стало быть, он где-то тут, недалеко.
Я огляделся по сторонам.
Итак, позади у нас дорога, а за ней крохотный поселок в несколько десятков одноэтажных домов. Сбоку, за лечебницей — железнодорожная станция. А впереди у нас спуск к морю, и там...
— Кей, глянь — мне кажется, или я вижу костер?
Берса посмотрела туда, куда я показывал.
— Похоже на то. Да, свет как от костра.
Я уже набирал Тихомира.
Гудки шли долго, и я было перестал надеяться и не сбрасывал звонок просто из-за упрямства, но динамик наконец прокашлялся и оттуда донеслось задорно-провокационное:
— Чего опять?
— Ты куда пропал? Что с девчонкой?
— Я с ней. И курица с грибами под сливочным соусом и сыром.
— Ах ты... Это твой костер на берегу? Почему сразу не позвонил?
— Поспеши, — напевно прогудела трубка, — может, и тебе достанется.
И тишина.
— Пойдем, — бросил я Берсе, пряча телефон.
— А вещи? — запротестовала она не слишком уверенно.
Я помолчал, снова глянул по сторонам, констатируя полнейшую, беспросветнейшую глушь.
— Ты — как хочешь, а я беру деньги, спальник и еду. Остальное пущай воруют. Может, мой тельник согреет хотя бы их, ежели так хреново греет меня.
К берегу мы спустились быстрее, чем за пять минут: он оказался куда ближе, чем мне померещилось в сгущающейся темноте. Продравшись через лесополосу, выбрались на мелкий желтый песок.
На полпути к морю горел средних размеров костер. На подстилке, спиной к нам, сидела Никс, и силуэт ее чернел на фоне пламени, словно клякса. Я даже приостановился ненадолго, чтобы полюбоваться тонкой девичьей фигуркой и осознать, что все, в общем-то, хорошо. Все разрешилось. Едем дальше. Живем, стало быть. Ура.
Тиху я поблизости не увидел — отошел куда?..
Никс обернулась, когда мы подобрались ближе. Она ничего не говорила, просто смотрела.
Я же впервые за долгое время не знал, что говорить. Берса тоже молчала где-то у меня за спиной.
Я подошел к костру, уронил спальник на песок, сел на него. Выудил из сумки с едой вино, батон и штопор.
Глянул вбок — Кей возилась со шнуровкой высоких кед.
— А Тиха где? — спросил я у Никс, откупоривая бутылку.
Она смотрела на меня загнанным зверьком. В темноте сверкали блики в ее глазах, словно две маленькие свечки — и я различал это даже без очков, что удивительно.
— За дровами пошел, — наконец ответила Никс. Говорила она как-то безучастно и слегка обреченно. — Вон, возвращается уже, что-то тащит здоровое.
Я глянул за спину и с трудом различил в темноте копошение: Тиха, и правда нашедший в лесополосе выдающихся размеров корягу, был еще далеко. Я снова обернулся к Никс и, за неимением лучших тем, констатировал очевидное:
— Итак, ты проснулась.
Никс сжалась еще сильней.
— Рейни, ты дуб, — вдруг заявила Берса. Поднялась. — Впрочем, это подождет. Я — проверю воду, сами разбирайтесь тут.
И она побрела во тьму, к воде.
Я вздохнул.
Никс молчала и на меня не смотрела, безотрывно гипнотизируя костер.
— Предлагаю выпить, — я откупорил бутылку, — за то, что нам таки не придется тащиться на крайний север и творить там незнамо что, — я сделал первый глоток. Сладкое и теплое вино тут же стало греть меня изнутри, как грело всегда, оправдывая мою, возможно, чрезмерную любовь к высокому градусу. — Тиха тебе все рассказал?
Никс кивнула.
— И что ты думаешь по этому поводу?..
Никс все так же смотрела в огонь, молчала. Мне показалось, что она не собирается ничего отвечать.
— Было бы лучше, если бы я успела пробраться внутрь, — все же произнесла она.
— Внутрь чего?
— Внутрь Башни Тайны.
Никс перевела взгляд на меня, и я застыл, почувствовав слабое прикосновение ее магии. А девчонка-то на самом деле в ярости. Не то чтоб совсем — ярость ее сейчас под контролем, но она, определенно, есть. Она скованна, ее сдерживают разум и железная воля хозяйки, но факт остается фактом: у девчонки сейчас такие демоны внутри шалят, что мне стоит тоже собраться и быть наготове — на случай, если она вдруг сорвется.
— Никс, я не могу понять тебя настолько полно, как мне хотелось бы. Может быть, ты объяснишь...
Я замолк, не закончив фразу, потому что Тиха наконец дотащил свою монстроидальную корягу к костру.
Старший Одиш выглядел цветущим и бодрым. За пояс у него был заткнут походный топорик.
— Что это вы тут уже творите без меня? — поинтересовался он. — О, винцо. Предусмотрительно.
— Так где там курица и сырный соус? — спросил я.
— Сливочный соус, сливочный, — поправил Тиха. — Значит, каким образом я все это организовал в походных условиях, тебя не волнует? — он достал топорик и принялся за дело. — Надо было вам поспешить, короче.
— Так я не понял, когда я звонил, все еще было или давно уже кончилось, и ты про курицу сказал просто, чтоб подразнить?
— Чтобы похвастаться, — он залихватски мне подмигнул.
Я покачал головой — ну что тут приличного скажешь. Вздохнув, обратился к Никс, предлагая ей вино:
— Будешь?..
Она не шелохнулась, не протянула руки. В ее взгляде был то ли немой укор, то ли невысказанная обида. Рановато как-то.
Мне бы действительно не хотелось, чтобы ко всем ее тайнам и секретам прибавился еще один. Это совсем не то, на что я вообще рассчитывал. Надо бы ее как-то разговорить...
— А что за вино? — спросил Тихомир, отвлекаясь от разделки сухой коряги.
— Так, э нет, я не тебе предлагал, а Никс, — заметил я.
— Сегодня воскресенье, значит, завтра мне на учебу, — произнесла Никола по-прежнему тихо, отстраненно глядя в огонь. — Мне, в общем-то, не холодно, так что я вас не поддержу.
— Да ладно, один денек можно и пропустить, — доверительно сообщил Тихомир. — Это на первом курсе кажется, что нельзя. Но на самом деле — можно. К тому же, надо отпраздновать твое чудесное исцеление.
— Чудесное... — повторила за ним Никс, хмурясь.
— Ну, знаешь, когда в дело вступают старинные загадочные артефакты, которые смущают и пугают суровых старых магов — это достаточно интересно, — признался я.
Никс вздохнула.
— Ну, теперь никому никуда не надо. Эль-Марко вы тоже зря с места сорвали. Я же проснулась. Хоть бы день подождали, что ли...
— Коне-ечно, день, — произнес Тиха, снова оторвавшись от своего занятия. Подошел к костру с топором в левой руке, отчего, на мой взгляд, заговорил гораздо убедительнее: — После красных бабочек, сгорающих пеплом, стихов с горящими глазами, непробуждаемой тебя и шарахающегося от стекляшки бородатого чтеца. Конечно, тут погодить денек — самое оно.
Никс, и так обнимающая себя за коленки, сжалась еще. Хотя, казалось бы, дальше некуда. Еще чуть-чуть — и сколлапсирует.
— Это не смертельно, — выдавила она. — Даже если... если я засну еще раз, это не страшно. Я, кажется, поняла... Тот звук, который все пронзил — это и был Зов, о котором говорил Керри. Я думаю, меня обратно призвал он же. Звук, который...
— Так дело не пойдет, — перебил ее я, и она уставилась на меня, похожая на всклокоченную сову. — Давай, что ли, с самого начала. Потому что я вообще ничего не понимаю. А эта штука помогает согреться мне, — я протянул ей вино, — а тебе, возможно, поможет расслабиться и перестать копить секреты и недомолвки.
Никс колебалась. Я видел это отчетливо. Ее грызет изнутри какое-то неразрешимое противоречие, и дело тут не в вопросе трезвости. Возможно, она взвешивает, насколько может быть откровенной.
И пока она думает, принимать ли из рук моих бутылку красного сладкого и доверять ли вообще нашей странной компании, на небе рассыпаются звезды, — по широкой, длинной дуге, мерцая и подрагивая, и расплываясь для меня в смазанные капельки-огоньки, похожие на снег или мутные пятнышки на стекле. Жаль, что диоптрий уже не хватает, и, даже надев очки, я не увижу звезды так, как видел их раньше.
Никс приняла вино и, помешкав пару секунд, все-таки отпила.
С берега вернулась Берса в мокрой, потемневшей от воды джинсе и уселась прямо на песок, подставляя огню длинные угловатые пальцы с обломанными ногтями.
— Может, хоть по сосисочкам, опоздашки? — с заботливой издевкой спросил Тиха, разобравшись с корягой.
Море шумело, костер облизывал толстые кривые ветки, печеный на костре "деликатес" пах одуряюще. Никс расслабила плечи. Вскоре, минут этак через двадцать, она и вовсе села свободнее и даже начала улыбаться. Может, это и не ее на самом-то деле отпустило, а нас. Может, это я перестал подбирать слова и пытаться осознать происходящее сверх того, что и так понятно.
